Дочь палача и черный монах - Пётч Оливер
– Ладно тебе, – отозвался второй. – Я люблю, когда они царапаются и кусаются… – Он рассек воздух кинжалом. – Хайнмиллер заплатил нам немало денежек, чтобы ты его не так скоро забыла. И что ты вообще сотворила с его лицом? Неудачно побрила? Что ж, теперь нам придется побрить тебя.
Толстяк взглянул на нее едва ли не с сочувствием.
– Жалко на самом деле такую красоту. Но куда деваться? Покончим с этим.
Он подступил ближе.
Магдалена оглядела обидчиков и прикинула свои возможности. Она совсем одна, и не похоже, что кто-нибудь ринется к ней на помощь, если станет кричать. Люди, скорее всего, просто закроют плотнее ставни, чтобы и на себя не накликать беду. Оба головореза на вид были сильными и об уличной драке знали явно не понаслышке. Магдалена поняла, что в открытом противостоянии у нее не было никаких шансов.
А вот перехитрить, может, и получится.
Она опустила руки, словно смирилась со своей участью. И, покорно склонив голову, стала ждать, когда они на нее набросятся.
– Прошу вас, не надо со мной ничего делать… – заскулила она.
– Об этом раньше надо было думать, – сказал мужчина с повязкой и подступил к ней с занесенным кинжалом. – А теперь уже…
Размашистым движением Магдалена сыпанула на обидчика негашеной известью, которую до сих пор держала в кармане накидки. Порошок угодил ему точно в глаза. Мужчина завизжал и, не выпуская кинжала, принялся тереть лицо, стараясь удалить известь, но она лишь сильнее въедалась в глаза. Он с воплем упал на мостовую.
– Проклятая шлюха! Ты за это заплатишь!
Он начал ползать на коленях и вслепую размахивать кинжалом. Толстяк с дубинкой между тем подскочил к Магдалене. Она снова запустила руки в карманы, хотя знала, что там ничего уже не осталось, и замахнулась сжатым кулаком, словно собиралась метнуть новую порцию извести.
– Что, жирдяй? – прошипела она. – Хочешь ослепнуть, как твой дружок?
Толстяк нерешительно остановился и взглянул на завывающего приятеля.
В тот же миг Магдалена сделала вид, что бросает известь ему в лицо. Мужчина съежился, и Магдалена, воспользовавшись его замешательством, метнулась к куче нечистот в углу.
Ноги погрузились в вязкие, полузамерзшие помои и фекалии, но Магдалене удалось дотянуться до края стены, и она впилась ногтями в снег и лед.
Она уже почти влезла на стену, как что-то потянуло ее обратно. Толстяк схватился за ее сумку. Магдалена чувствовала, как ремень, словно петля, сдавил ее шею и не давал дышать. Теперь у нее было лишь два выхода: либо она сдастся и спрыгнет, либо толстяк ее задушит.
Конечно, была и третья возможность – сбросить сумку. Но о ней Магдалена даже не помышляла.
Ремень натягивался все сильнее. Магдалена невольно подумала о преступниках, приговоренных к виселице. Так вот что они чувствовали, когда их вешали? В глазах потемнело, она начала терять сознание.
Третья возможность…
Она резко извернулась, и ремень соскользнул с головы. Толстяк охнул и свалился в кучу помоев. Магдалена была свободна.
Не обращая внимания на крики боли и ругань за спиной, она перескочила на другую сторону и, хватая ртом воздух, пустилась по примыкающей улице. Девушка бежала по заснеженным переулкам, по скользким мостам, несколько раз упала в мокрый снег и наконец остановилась у какого-то дома.
Она сползла вдоль стены, уселась на холодную мостовую и заплакала. Она все потеряла. Двадцать гульденов! Деньги, которые доверили ей отец и Штехлин. А знахарке их дала жена бургомистра! Магдалена не желала больше возвращаться в Шонгау, настолько ей было стыдно. Не осталось даже пары монет, чтобы оплатить ночлег. Она осталась совсем одна.
Дочь палача всхлипнула и вдруг почувствовала, что на нее кто-то смотрит.
Она подняла глаза. В нескольких шагах от нее у стены дома стоял мальчик. Это был тот самый воришка, который пытался стащить у нее сумку. Он молча ее разглядывал. В конце концов Магдалена потеряла терпение.
– Чего уставился, как идиот? – закричала она. – Убирайся и не лезь в чужие дела!
Мальчик пожал плечами и собрался уходить.
Внезапно Магдалена вспомнила кое о чем. Был, на самом деле, один человек, который, возможно, смог бы помочь ей. У него она, по крайней мере, сможет переночевать, и, быть может, он придумает, как быть с потерянными деньгами. Она надеялась, что к такой возможности ей прибегать не придется, но, как теперь поняла, другого выхода у нее не осталось.
– Постой! – крикнула она мальчику, тот обернулся и вопросительно на нее посмотрел. – Отведи меня к Филиппу Хартману, – прошептала Магдалена.
– К… кому? – спросил мальчик, и в глазах его промелькнул страх. В льющемся из окон свете лицо его вдруг побледнело. – Я не знаю никакого…
– Ты прекрасно знаешь, о ком я. – Магдалена поднялась и вытерла с лица слезы и сопли. – Отведи меня к палачу Аугсбурга. И поживее, а не то я сделаю все, чтобы он вздернул тебя перед Красными воротами. Или не зваться мне больше Магдаленой Куизль.
8
На следующее утро ближе к шести часам Куизль отправился в город. Зимой в такую рань даже на широкой Монетной улице прохожих почти не попадалось. Ему повстречались несколько торговцев. Завидев палача, они переходили на другую сторону улицы или крестились – мало кто радовался, когда палач покидал свой дом у реки и заявлялся в Шонгау. Его терпели лишь в дни казней или когда требовалось убрать с улицы околевшее животное. А в остальное время ему следовало отсиживаться среди зловония Кожевенной улицы.
Куизль спиной чувствовал взгляды горожан. Наверняка все уже прознали, что он изловил банду Шеллера, да и его ссора с юным дворянином тоже, вероятно, давно перестала быть тайной. Не обращая внимания на болтовню, Якоб шагал в сторону тюрьмы. Массивная трехэтажная башня с закоптелыми стенами стояла вплотную к городской стене. Вчера вечером стражники заперли в ней разбойников. Часовой перед тяжелой дверью кутался в слишком уж тонкий плащ. Он прислонил пику к стене, чтобы не вынимать рук из карманов, и в недоумении следил, как, приветливо улыбаясь, к нему приближался палач.
– Держи, Йоханнес, – сказал Куизль и протянул озябшему стражнику несколько горячих каштанов, которые до сих пор прятал под плащом. – Дружеский привет от моей жены, она отложила несколько штук специально для тебя.
– Спа… спасибо… – стражник чихнул и перебрал каштаны посиневшими пальцами. – Но ты ведь пришел не для того, чтобы принести мне поесть, да? – Он недоверчиво посмотрел на него из-под мехового капюшона. – Уж я-то знаю тебя, Куизль.
Палач кивнул:
– Мне нужно кое-что прояснить с Шеллером. Пусти ненадолго, я там не задержусь.
– А если Лехнер узнает? – проворчал Йоханнес, с голодным видом очищая каштаны. – Он с меня шкуру спустит.
Куизль отмахнулся:
– Какой еще Лехнер… Он только перевернется и дальше захрапит. После обеда приходи сегодня к моей жене, она передаст тебе хвойный бальзам от простуды.
Стражник отправил в рот дымящийся каштан и ухмыльнулся, обнажив при этом желто-черные зубы. И длинным ржавым ключом отворил дверь в тюрьму.
– Только не слишком там мучай этого Шеллера, – прокричал он с набитым ртом палачу. – А то продаст нас еще до казни, нехорошо тогда выйдет!
Куизль ничего не ответил. Он двинулся к камерам у дальней стены. Женщин посадили отдельно от мужчин. Некоторые из разбойников лежали с безразличным видом прямо на холодном полу, об их ранах никто не позаботился. У шестилетнего мальчика, которого Куизль приметил еще вчера, был жар. Мать завернула его в подол своей юбки, ребенок дрожал всем телом и отсутствующим взглядом уставился в потолок. Когда Куизль шагнул ближе, некоторые мужчины, кто еще мог стоять, прижались к решетке.
– Не слишком ли быстро, палач? – выкрикнул один из них. – А мы только обживаться начали! Пожрать хоть принес?
Остальные засмеялись. Воняло фекалиями и сырой соломой.
– Будь ты проклят! – закричала одна из женщин и протянула палачу плачущего ребенка. – Кто о моем малыше позаботится, когда меня не станет? Кто? Или его вместе со всеми повесят?
