Смерть в конверте - Валерий Георгиевич Шарапов
– Значит, геройский был младший лейтенант, – заключил Гаврилов. – Не смалодушничал. Не выдал никого. Не рассказал о партизанском отряде.
* * *
Настойчивость Екатерины была вознаграждена: следующим связным Гаврилов назначил ее. Но с одним непременным условием – девушка должна соблюдать максимальную осторожность. Конечно же, она поклялась смотреть в оба и действовать в Бахчи-Эли строго по наставлениям старших товарищей. На том и сошлись.
Первый раз она спустилась в село с тем же Агишевым в шумный базарный день. Паренек аккуратно провел ее мимо бурлящей площади, показал издалека комендатуру с трепыхавшимися на ветру флагами, усиленный пеший патруль и казарму, устроенную немецкими властями в бывшей начальной школе.
Узкими закоулками Алим привел девушку к заброшенному амбару. Вместе с ней обошел почерневшее здание по трескучему прошлогоднему сухостою, помог протиснуться в приоткрытую полусгнившую дверь. Вдыхая запах пыли, навоза и перепревшей соломы, Екатерина запоминала описание внешности старого пастуха Ильяса.
Через несколько дней она впервые отправилась в село в качестве связной и в установленное время встретилась в амбаре с пастухом. Гаврилов, Студеный и другие партизаны в этот день очень волновались и переживали за девчонку. Но она прекрасно справилась с заданием и доставила в отряд важнейшие сведения о недавно размещенной воинской части вермахта в крымском городе Карасубазар.
На следующей неделе Лоскутова спустилась с разведчиками в долину во второй раз, потом в третий…
А в понедельник, 18 мая 1942 года, группа в лагерь не вернулась.
Глава шестнадцатая
Крым, село Кокташ
18 мая 1942 года – сентябрь 1945 года
Москва, 2-й Астрадамский тупик
сентябрь 1945 года
«Господи, неужели это конец?» – дрожащими пальцами она пощупала торбу: внутри лежали завернутые в тряпку сухари и порванные женские ботинки. Оружия у нее не было. Николай Степанович Гаврилов категорически запретил связным носить с собой в Бахчи-Эли оружие. Если тамошние полицаи или патрульные остановят и обыщут, то это станет смертельным приговором.
В овражке продолжали греметь взрывы. Похоже, немцы не собирались брать пленных. Они просто хотели уничтожить немногочисленную группу партизан.
Один парнишка из Судака был ранен, другой волок его в кусты. Молоденький проводник Агишев хрипел, умирая под склоном овражка. Ефрейтор Дробыш, прячась за пнем поваленного дерева, бил короткими очередями из немецкого пистолета-пулемета. Неподалеку от Кати лежал Луфиренко с зажатой в кулаке гранатой-лимонкой.
– Беги, Катька! – приказал он.
– Как беги?.. Куда?.. – обомлела она.
– Дуй вниз по овражку, покуда нас не обложили со всех сторон.
– А вы? Нет, я не могу… – пролепетала девушка.
– Брось мямлить! – рассердился пожилой солдат. – Ты связная и шифровальщик! Ты нужна отряду пуще боеприпасов! Вишь, фашист наседает, едрит его в преисподнюю! Беги, кому сказал!
Схватив свою торбу и пригнувшись, она бросилась вниз по дну оврага. Влетев в густой кустарник шагах в пятидесяти от места боя, девушка запнулась, упала и дальше поползла на четвереньках.
Позади не смолкала стрельба. Потом бахнул очередной взрыв, Луфиренко вскрикнул, и стрельба прекратилась.
Расцарапав в кровь лицо, руки и коленки о колючие ветки, Екатерина сделала еще с десяток шагов и остановилась.
Нет, не могла она уйти. Не имела права. Товарищи дрались и погибали на дне неглубокого овражка, и какие бы убедительные слова ни подбирал старший группы, а естество ее так поступить не позволяло. Отбросив бесполезную торбу, она решительно зашагала обратно.
И ведь вернулась бы и, подобрав чужое оружие, вступила бы в бой. Но не успела. Пробив густую листву, рядом тюкнулась в землю немецкая граната.
Катя вздрогнула. Тут же грохнул взрыв, обдав ее жаркой волной и отбросив в густой кустарник.
* * *
Долгое время сознание ее будто несло по течению бурлящей извилистой реки. Оно то всплывало на поверхность, чтобы за несколько мгновений хлебнуть воздуху и отдышаться, то уходило под толщу мутной темной воды. В моменты прояснения ей казалось, что тело с какой-то необъяснимой неловкостью переваливалось, ворочалось, натыкалось на препятствия в виде острых камней. Глаза едва открывались, понять она ничего не могла: свет чередовался с тенью, а тень – с полным мраком. До слуха сквозь слюдяную пелену доносились размеренный шорох листвы, тяжелое дыхание, незнакомый женский голос. Потом ее вновь накрыло холодной волной и потащило ко дну…
Окончательно она пришла в себя, когда спина и затылок ударились о что-то твердое; вокруг зашуршало, запахло пылью и старой соломой. Точь-в-точь как в амбаре, где происходили встречи с пастухом Ильясом.
Открыв глаза, она едва разглядела в полумраке низкий потолок деревянного строения, почерневшие от времени неровные доски стен. Ладони нащупали колючую солому. Слух притупился: в уши словно забили тугие пробки. Голова раскалывалась, тело ныло от боли, особенно беспокоили ноги.
Скоро Екатерина обнаружила, что в сарае она не одна. Рядом, на ящике или сундуке, сидела пожилая женщина в длинной черной юбке, в шерстяной кофте и с повязанной на голове косынкой. Сгорбившись и обессиленно опустив руки, она тяжело дышала.
– Кто вы? – спросила Катя и не услышала своего голоса.
Вздохнув, женщина промолчала.
«Не понимаю. Почему она молчит? Может быть, я в лагере и сплю в нашей женской землянке? Но разве во сне бывает так больно?»
Пожилая женщина отдышалась, смуглой натруженной ладонью поправила косынку. Наконец повернулась к девушке и тихо спросила:
– Тебя как звать-то?
– Катя.
– А я Аглая. Парфенова Аглая Петровна.
– Где я?
– В сарае. Возле моей хаты.
– В селе?
Женщина кивнула.
– Как село называется?
– Кокташ. Это на крымско-татарском. А по-нашему значит Синекаменка.
Лоскутовой было знакомо это татарское название. Когда ее готовили к первому походу в Бахчи-Эли, Гаврилов заставил вызубрить карту северных склонов и долины. Маленькое село Кокташ находилось в километре от партизанской тропы, оно было ближе других к лощине, где группа устраивала привалы.
– За хворостом я отправилась в соседний лес, – пояснила Аглая Петровна. – Ночами бывает холодно, а запас дров закончился. Вот и услышала стрельбу в лощине. Поначалу испугалась, забилась в приямок, дышать перестала. А когда все стихло, пошла посмотреть и наткнулась на тебя. Ладно, девонька, я маленько отдохнула, пора врачевать твою ногу.
Она тяжело поднялась, расправила длинную юбку.
– Что у меня с ногой? – насторожилась Екатерина.
– Почем я знаю? В крови вся. Я ее повыше колена перехватила веревкой, а теперь
