Джон Робертс - Королевский гамбит
ГЛАВА 9
На следующий день я сел писать письмо. С того дня, как мне повстречался паланкин с весталкой, меня не переставали одолевать тревожные мысли. Поначалу я проиграл в уме возможные варианты развития событий, но потом их отбросил: уж слишком кощунственными казались они мне, не говоря уже о том, что совершенно не вписывались в рамки закона. Однако со временем я был вынужден снова к ним вернуться, ибо уже не сомневался, что под удар поставлено благо Республики. Кроме того, моей жизни грозила смертельная опасность, а такие обстоятельства придают отношениям человека с богами совершенно иной оборот.
«Досточтимая тетушка, — начал свое послание я. — Тебя приветствует безвестный племянник Деций Цецилий Метелл. Буду тебе весьма признателен, если ты позволишь нанести тебе визит при первом удобном случае. Мое намерение повидать тебя продиктовано двумя причинами. Во-первых, я слишком долго пренебрегал своими семейными обязанностями по отношению к тебе. Во-вторых, ныне мне поручено вести дело государственной важности, в котором, смею надеяться, ты не откажешь мне помочь. Если не сочтешь мою просьбу за дерзость, пожалуйста, отправь ответ с моим посыльным».
Я свернул папирус в рулон и, скрепив его восковой печатью, сверху надписал: «Почтенной госпоже Цецилии Метелле. Передать лично в руки».
После этого отдал свиток мальчику-рабу, которого нанял у одного из своих соседей, и велел ему доставить послание в Дом весталок и подождать ответа. Юнец понесся во всю прыть исполнять приказание, очевидно размышляя над тем, какого рода его ждет вознаграждение. Когда приходится прибегать к услугам чужих невольников, обыкновенно таковое бывает достаточно щедрым.
Капитан ночного дозора доложил о четырех трупах, найденных утром на улицах города. Однако я решил с ними повременить. Во-первых, потому, что по всем признакам они были жертвами уличной драки. А во-вторых, я имел полное право сослаться на убийство Павла, расследование которого, учитывая сложившиеся обстоятельства, не терпело промедления. Кроме того, смерть четырех разбойников, скорей всего, не достигла бы Сената даже в качестве слухов. Единственное, что от меня требовалось, это вычеркнуть их имена из списка получателей зернового пособия, если они были вольными гражданами. Вряд ли в ближайшие три дня мог кто-нибудь объявиться, чтобы опознать их личность. Поэтому, скорей всего, оборванцев похоронят в братской могиле, и больше о них не вспомнит ни одна живая душа.
Насилу завершив утренние обязанности, я поспешил в школу Статилия, чтобы повидаться с Асклепиодом.
— Ты? — удивился он, очевидно не ожидая так скоро увидеть меня снова. — Что же случилось на этот раз? Неужели еще одно экзотическое убийство?
— Нет. Хотя оно едва не случилось. Во всяком случае, пострадавший есть. Он тут прогуливался неподалеку. И вот явился к тебе за врачебной помощью. Твои рабы умеют держать язык за зубами?
— Входи.
Очевидно, мои слова произвели на него впечатление, потому что он тотчас посторонился, пропуская меня в ту самую комнату, в которой два дня назад едва не задушил меня.
— Ты самый интересный человек из всех, кого мне довелось встретить после приезда в Рим, — сказал он.
Я сел на маленькую табуретку и, задрав тунику вверх, обнажил спину. Врачеватель снял с меня жалкое подобие повязки, которой я пытался перевязать рану, и кликнул кого-то из своих рабов. В комнату вошел мужчина, Асклепиод дал ему какие-то указания на не известном мне языке, после чего принялся исследовать мою рану.
— Мне приходилось жить среди нецивилизованных народов. Однако я ни разу не видел, чтобы на общественного деятеля так часто нападали.
— Между прочим, одним из моих обидчиков был ты, — напомнил ему я, сморщившись от боли в боку.
— Я действовал исключительно в образовательных целях. А вот тот, кто оставил это, — он ткнул пальцем в рану, чем исторг из меня очередной стон, — наверняка покушался на твою жизнь. Рана была нанесена широким и коротким двусторонним мечом. Таким, какой используют гладиаторы на арене. Или довольно крупных размеров прямым кинжалом, слегка изогнутым на конце. Обрати внимание на легкую насечку в начале раны. В этом месте клинок впервые коснулся плоти прежде, чем совершить разрез.
— Я знаю, что это было за оружие, — с некоторым нетерпением произнес я. — Я видел его собственными глазами. Равно как видел того головореза, который нанес мне этот удар. Это был гладиаторский меч.
— Так я и думал! — с ликованием воскликнул Асклепиод.
— Весьма восхищен тем, что твое мнение вновь подтвердилось. Итак, не мог бы ты что-нибудь сделать с этой раной? Поутру она показалась мне более серьезной, чем ночью. Очевидно, из-за того, что тогда я был усталым, а освещение тусклое.
— О, беспокоиться на этот счет пока нет причины. Если, конечно, не начнется гангрена. А если она начнется, то тем более волноваться ни к чему. Ибо в таком случае выжить тебе, скорей всего, все равно не удастся. Однако уверяю тебя, это маловероятно. Потому что организм у тебя молодой и сильный. И рана чистая, без каких-либо признаков гноя. Если в ближайшие дни не появится отечности или воспаления, значит, все будет хорошо.
— Ты меня успокоил, — сказал я.
В комнату вошел раб. Он поставил рядом со мной поднос, на котором находились медицинские инструменты и дымящий сосуд с какой-то жидкостью. Получив от врачевателя еще какие-то указания, он вновь удалился.
— На каком языке ты с ним говорил? — поинтересовался я у Асклепиода, который принялся тщательно промывать мою рану.
Для этой цели он использовал тампон, который периодически обмакивал в сосуд с горячим настоем вяжущих трав. Когда он прикасался к моему боку, его обжигало, как утюгом. Я пытался вспомнить истории о своих стоически выносливых предках. Старался черпать мужество из преданий о Муции Сцеволе, который держал свою руку над огнем, пока та не загорелась, чем проявил свое презрение к боли.
— На египетском, — ответил грек спокойным тоном, будто не подозревал, что причиняет мне такую боль, которой мог бы гордиться любой судебный дознаватель. — Я несколько лет занимался врачеванием в Александрии. Разумеется, как весь цивилизованный мир, жители там говорят на греческом. Однако в южных краях, в Мемфисе, Тибе и Птоломее, до сих пор еще в ходу древний язык. Кроме того, как правило, оттуда родом самые лучшие в мире рабы и слуги. Чтобы узнать некоторые целительские секреты древних египтян, мне пришлось изучить их язык. Я купил несколько рабов, которые мне помогают, но предварительно убедился в том, что они не говорят ни на греческом, ни на латыни. Словом, я приобрел хороших слуг, не опасаясь того, что они выдадут мои тайны врачевания.
— Очень хорошо, — сказал я, дождавшись, когда боль слегка отступит и позволит мне говорить. — Буду весьма тебе обязан, если ты никому не расскажешь о том, что лечил меня.
— Можешь целиком на меня положиться.
Хоть он и пытался надеть маску вежливости и профессионального достоинства, любопытство все же взяло верх. В конце концов, он был грек.
— Насколько я понимаю, на тебя напал не простой разбойник?
— Да уж. Вряд ли тех, кто на меня напал, можно назвать простыми разбойниками.
— Так он был не один? А сколько же их было?
— Четверо.
Я закатил глаза, увидев, что он взял пучок сухожилий и изогнутую иглу.
— Прямо как у Гомера! — произнес он, вставляя иглу в маленькие, украшенные бронзовым орнаментом щипцы.
Все его инструменты изобиловали серебряной инкрустацией в форме аканта из переплетенных листьев. Меня всегда интересовал вопрос: не для того ли хирургические приспособления столь причудливым образом декорированы, чтобы отвлекать нас от своего ужасного назначения?
— На самом деле я тоже был не один, — продолжал я. — Но мне удалось разделаться с двумя из них.
Ребяческое хвастовство помогло мне справиться с болью, пока грек накладывал на меня шов. Расписывая свою проявленную в схватке с врагами доблесть, я почти не замечал, как в меня то и дело вонзалась игла, крепко стягивая стежками сухожилий рану, словно это была не живая плоть, а простая материя.
— Не было ли в этом акте насилия политической подоплеки?
— Ничего иного я себе представить не могу, — ответил я.
— Современные римские политики мне весьма напоминают наших афинских, но правивших несколько веков назад. Таких как Писистрат, Гармодий, Аристогитон и им подобных. До Перикла им было далеко.
— Первый раз встречаю грека, который не считает своих соотечественников верхом совершенства.
— И тем не менее нам все равно нет равных, — сказал он, и я заметил, как в его глазах сверкнул огонек.
На сей раз раб принес чашу с горячей и дурно пахнувшей жидкостью.
— Эта примочка поможет ране избежать заражения и поскорее зажить, — прокомментировал Асклепиод.
