Эллис Питерс - Исповедь монаха
И тогда надолго воцарилась мертвая тишина. Ни возгласа, ни звука, кажется все даже дышать перестали, только неотрывно смотрели на нее, будто решили, что если очень долго и не мигая глядеть ей в глаза, то в них можно будет в конце концов прочесть ответ на вопрос: сказала она правду или солгала.
— Мадам, вы полностью отдаете себе отчет в том, что говорите? — спросил Одемар негромко и очень отчетливо.
— Еще как отдаю, сын мой! Да, я понимаю, что я сделала, и знаю, что поступила дурно. Я сама говорю это! Но сделанного не воротишь, — этого не дано ни мне, ни вам. Да, я обманула лорда Эдрика, да, я принудила свою дочь, да, я подкинула незаконнорожденного в этот дом. А можно сказать и по-другому: я приняла меры, чтобы спасти честное имя и состояние моей дочери и обеспечить ей достойное положение — не это ли же Сенред так жаждет сделать для своей сестры? И разве Эдрик когда-нибудь пожалел о принятом решении? Разве ребенок, которого он считал своим, не был ему отрадой? Был! Все эти годы я свято хранила тайну, хорошо это или плохо, и намеревалась хранить и впредь, но ныне господь судил иначе, и я о том не жалею.
— В таком разе, — сказал Сенред, судорожно вздохнув, — Эдгита должна была быть в курсе. Она вошла к нам в дом вместе с Бертрадой и ежели ты сейчас — с таким опозданием! — говоришь правду, она не могла не знать.
— Она знала, — подтвердила Аделаис. — И я сожалею, что не вняла ее мольбам и не согласилась поведать правду раньше; и еще горше я сожалею о том, что сейчас она не может стать рядом со мной и подтвердить мои слова. Но за нее это может сделать кое-кто другой. Брат Кадфаэль прибыл к нам из обители в Фарвелле, где сейчас находится Элисенда вместе со своей матерью. И по странной игре случая, — добавила она, — не только с матерью, но и со своим отцом тоже. Теперь от правды не спрячешься. И вот, вопреки собственному желанию, я возвещаю вам эту правду.
— Не кажется ли вам мадам, что вы довольно-таки долго скрывали ее? — сурово заметил Одемар.
— Да, это так, и добродетели в том нет, чтобы сказать слово правды, когда все уже вышло наружу и утаить ничего нельзя.
После недолгой паузы, прервав гробовое молчание, Сенред медленно спросил:
— Ты говоришь, он сейчас там — ее отец? С ними обеими вместе? В Фарвелле?
— Чтобы услышать об этом из первых уст, — сказала она, — лучше спросить брата Кадфаэля.
— Я видел их там, всех троих, — подтвердил Кадфаэль. — Это чистая правда.
— Да кто же он? — требовательно спросил Одемар. — Кто ее отец?
Тогда снова заговорила Аделаис, возвращаясь к делам давно минувшим, и в продолжение всего рассказа она ни разу не опустила и не отвела глаз.
— Он служил письмоводителем в моем доме. Тогда он был еще очень молод, только на год старше моей дочери, и происходил он из благородной семьи. Он просил меня отдать дочь ему в жены. Я отказала. Они… попытались вырвать у меня благословение иным способом. Нет, пожалуй, я несправедлива к ним обоим: возможно, в их поступке не было расчета и они решились на него в порыве отчаяния, — ведь она была влюблена в него без памяти, как и он в нее. Я выгнала его со службы, а ее без промедления увезла сюда и отдала в жены лорду Эдрику — тот уже год вздыхал по ней и только ждал моего согласия. Позже я солгала ее возлюбленному, что она умерла. Это была черная ложь: я сказала ему, что Бертрада и ее нерожденный младенец оба погибли, когда мы пытались избавить ее от плода. До сих пор он жил, не ведая, что у него есть дочь.
— Но как могло получиться, — все еще не понимал Сенред, — что он вдруг отыскал ее, и где — в монастыре? Все это дичь какая-то! Как так — ни с того, ни с сего, взял и нашел? Нет, не верю!
— Придется поверить, — сказала она, — от правды не спрячешься, и изменить ее не дано ни мне ни тебе. Он нашел ее, потому что на то была воля господня. Какое еще объяснение тебе нужно?
Сенред, убитый, растерянный, кинулся к Кадфаэлю:
— Святой брат, ты был гостем в моем доме, скажи мне по совести все, что ты знаешь об этой давней истории. Сколько воды утекло с тех пор! Неужели все это правда? И как же случилось, что они в конце концов встретились, да еще все трое сразу?
— Да, это правда, — сказал Кадфаэль. — И то, что они встретились — тоже. Думаю, теперь они успели уже и поговорить. А нашел он их потому, что, считая свою возлюбленную давно покинувшей сей мир и ощутив на себе самом несколько месяцев назад прикосновение смерти, однако счастливо избегнув этой печальной участи, он обратился мыслями к тому, что было дорого ему в нашем бренном мире и порешил, коли нельзя более свою возлюбленную увидеть среди живых, совершить паломничество на ее могилу и помолиться за упокой ее души. И вот, не обнаружив против ожиданий ее гробницы в Гэльсе, он направился в ваш, милорд Одемар, манор Элфорд, где преданы земле тела усопших из вашего славного рода. Ну, а прошлым вечером, уже на пути к дому, мы, по воле провидения, попросили пристанища в Фарвеллской обители. Ваша сестра сейчас там: наставляет юных послушниц, учит их уму-разуму. Монастырь-то заложен совсем недавно. Там же, в этой обители, укрылась от бурь и треволнений Элисенда. Так все они оказались под одной крышей.
Чуть помолчав, Одемар тихо повторил за ним:
— … прошлым вечером мы попросили пристанища в Фарвеллской обители… Ты сказал достаточно, чтобы догадаться, но уж давай, договаривай, назови его имя.
— Он уже много лет как принял постриг. Он брат той же обители святых Петра и Павла в Шрусбери, которой принадлежу и я сам. Вы видели его милорд: это тот брат, что был со мной в Элфорде, преодолев на костылях весь долгий путь. Тот монах и священник, которого вы, милорд Сенред, просили обвенчать Элисенду с молодым человеком, назначенным вами ей в мужья. Его имя — Хэлвин.
Мало-помалу до них стало доходить, что все это не сон и не выдумка, хотя никто не мог еще толком понять, к каким последствиям ведет это неожиданное открытие. Теперь каждый пытался сообразить, что же это значит для него лично. Для Росселина, возбужденного и сияющего, как факел, это признание прозвучало точно отмена смертного приговора, избавление от тяжкой вины. У него словно гора с плеч свалилась: на душе стало так свободно и легко, что голова пошла кругом и воздух пьянил сильнее вина, а мир вдруг стал бескрайним и озарился сиянием надежды и радости. От избытка чувств он не мог вымолвить ни слова.
Для Перронета это был дерзкий вызов судьбы, пославшей ему серьезного соперника в тот момент, когда цель, казалось, уже у него в руках, и он собрал в комок всю свою гордость и решимость, все силы, чтобы отвоевать желанную награду. Для Сенреда это означало полный крах дорогих сердцу семейных воспоминаний: отец теперь выглядел жалким, а то и вовсе безмозглым, стариком, позволившим обвести себя вокруг пальца, сестра оказалась самозванкой. Для Эммы, сидевшей в углу тише воды, ниже травы, это была двойная боль: обида за мужа и щемящая жалость к нему соединялись с горечью утраты — ведь у них отняли девочку, которую она любила, как родную дочь.
— Выходит, она вовсе не сестра мне, — мрачно вымолвил Сенред, говоря не столько с другими, сколько с самим собой, и затем, словно очнувшись, повторил с гневом так, чтобы все слышали: — Она мне не сестра!
— Нет, — сказала Аделаис. — Но до последнего дня она и сама этого не знала. Не вымещай на ней свою обиду, она ни в чем не виновата.
— Она мне даже не родня. Я ничего ей не должен, ни приданого, ни земли. Она тут ни на что не имеет прав. — Не мстительная злоба, а горечь и боль звучали в его словах, словно он с кровью вырывал из сердца давнюю привязанность.
— Верно, не имеет. Но она одной крови со мной, — сказала Аделаис. — Земли ее матери отошли к Полсворту, когда она удалилась в монастырь, но Элисенда моя внучка и наследница. Те земли, что сейчас принадлежат мне со временем перейдут к ней. Без гроша она не останется. — Аделаис взглянула на Перронета и ободряюще улыбнулась. Пусть влюбленные не воображают, что их путь устлан розами только потому, что невеста оказалась бесприданницей и у других претендентов на ее руку пылу явно поубавится.
— Мадам, вы превратно истолковали мои слова, — сказал Сенред, с трудом сохраняя привычную почтительность. — Она выросла в этом доме, она по сей день считает его своим домом. И как может быть иначе? Это нас взяли и отрубили ни с того ни сего, выбросили, как отрезанный ломоть. Отец и мать у нее оба в монастыре, так? Вы — но разве вы когда-нибудь заботились о ней, наставляли ее?.. Родня она нам или нет, а дом ее здесь, в Вайверсе.
— Но помехи больше нет! — издал ликующий вопль Росселин. — Я могу свататься, я по закону могу просить ее руки, никаких преград не существует. Мы чисты, мы можем открыто любить друг друга, никаких запретов! Я сейчас же поеду за ней. Поеду и привезу ее. Она вернется, вот увидите! Я знал, — захлебывался он счастьем, и его синие глаза победно сверкали, — я всегда знал, что в нашей любви нет ничего дурного, ничего, ничего! Это вы без конца внушали мне, что я совершаю тяжкий грех! Сэр, позвольте мне поехать и привезти ее домой!
