Жан-Франсуа Паро - Мучная война

— Однако этот малый снова нас подкалывает! Ладно, Серфаль, Прокрис и Лаборд, двор и город ждут нас!

При этих словах у Николя промелькнула мысль, что в доме уже начался пожар, а двор и город по-прежнему бегут в Оперу, не думая о том, что будет завтра. В дежурной части, где Николя хранил дополнительный комплект одежды, все кое-как привели себя в порядок и, втиснувшись в фиакр, пойманный Николя, отправились на улицу Сент-Оноре. Николя так и не решился спросить Бурдо, нет ли новостей о Луи, полагая, что, если бы таковые были, он бы без промедления рассказал ему. Следовало также как-то затронуть еще одну деликатную тему.

— Пьер, у нас появилась возможность воспользоваться бесценной помощью, — произнес он робко, не зная, куда может завести его этот разговор.

— О какой помощи вы говорите?

— О помощи шевалье де Ластира; Сартин хочет, чтобы он вместе с нами занимался этим делом, а также помогал нам наблюдать за развитием событий.

Ответ был сравним с залпом картечью.

— Ну и куда сует нос наш морской министр? Разве мы помогаем ему вертеть ворот лебедки и опустошать гальюн на его кораблях?

— О! — совсем не к месту примирительно воскликнул Семакгюс. — Ластир — самый веселый спутник на свете, вдобавок у него есть еще одно большое достоинство: он сохранил нам Николя. Не будь его, мы бы сейчас оплакивали нашего друга.

— Ну, по этой части Пьер давно и далеко обогнал шевалье.

Несмотря на последнюю фразу, призванную успокоить собственнический эгоизм инспектора, зло свершилось: Бурдо молча кусал губы. Уговоры могли лишь усилить его возмущение. На протяжении оставшегося пути Семакгюс, не понимая, отчего настроение друга столь стремительно испортилось, постоянно отпускал жизнерадостные реплики. Чтобы войти в здание Оперы, как обычно, пришлось пробираться сквозь шумную толпу, кишевшую при входе. Все оставалось по-прежнему: лакеи суетились, бросаясь открывать дверцы карет, размахивали факелами, забрызгивая всех каплями стекавшего с них воска. Быстро взбежав по лестнице, они наконец почувствовали себя в безопасности. В углу фойе Николя поджидал сюрприз. Опираясь на руку Лаборда, в роскошном парике времен Регентства, при виде которого побледнел бы от зависти сам Сартин, в богато расшитом серебром фраке цвета сухих листьев и галстуке из валансьенских блондов, друзьям улыбался господин де Ноблекур. Тотчас посыпались восхищенные возгласы и поздравления.

— Вот Юпитер под руку с Меркурием! — воскликнул Семакгюс.

— Разве у моих башмаков выросли крылья?

— Разве я когда-нибудь метал молнии? Неужели за мной такое водится?

Тон благородных отцов, какими их представляют на сцене театра Бургундского отеля, почтенный магистрат передавал превосходно. Какой-то человек в черном бросился к Лаборду.

— Мой дорогой собрат, какая честь видеть вас сегодня в этом зале! Я был уверен, что хотя бы один знаток услышит меня и поймет мой замысел!

— Не верьте ему, Гретри! — произнес Ноблекур. — Он всегда поддерживал Глюка!

Улыбка тотчас сползла с лица композитора. Он собрался ответить, как вдруг рядом возникло разъяренное чудище в женском платье.

— А, вы здесь, чудовище без сердца и души, — уперев руки в бедра, заголосила мегера.

— Что это значит, мадемуазель? Немедленно вернитесь к себе в оркестровую яму!

— А вот и нет! Вы мне смешны! Знайте, сударь, у вас в оркестре зреет мятеж!

— Какой мятеж, мадемуазель, в оркестре Королевской академии музыки? Что это значит? Мы все на службе у короля и должны служить ему в меру наших сил.

— Я тоже хочу ему служить, сударь, но ваш оркестр сбивает меня с толку и мешает мне петь!

— Однако ритм полностью выдержан.

— Вы в этом уверены? Зарубите себе на носу, что ваша музыка — всего лишь смиренная служанка актрисы, исполняющей речитатив. За мной, сударь, и…

— Когда вы исполняете речитатив, я слежу за вами, мадемуазель, но когда вы исполняете арию, вам надлежит следить за мной… Так что умолкните и исчезните! — и он топнул ногой.

Раскрасневшаяся актриса удалилась, громко шелестя юбками, а композитор, вытащив из кармана большой платок, утер потное лицо.

— Она огорчает меня, убивает, вытягивает из меня все соки. Подумайте только, что за трещотка!

Ложа Лаборда располагалась рядом с ложей королевы. Перегнувшись через барьер, Николя привычным взором окинул зрительный зал. Морепа сидел вместе с супругой, чей картавый выговор был слышен во всех концах зала. В ярко освещенной ложе величественно восседал принц де Конти. Лаборд проследил за взглядом друга.

— Принц, как всегда, при деле: изображает из себя арбитра. К сожалению, его мнение очень важно для актеров, ибо оно является решающим. Слово, слетевшее с его уст, может как возвысить, так и бесповоротно погубить спектакль.

— Сегодня риска никакого, Гретри и Мармонтель — это та упряжка, что борозды не испортит.

— Не скажите. Эта опера напоминает о старой ссоре. Гретри следует традиции Рамо: увертюра, речитатив, балетный дивертисмент и балет в антрактах.

Обернувшись к Ноблекуру, он улыбнулся, увидев, с каким интересом почтенный магистрат лорнирует зал.

— Полагаю, сегодняшний спектакль понравится нашему другу, цепляющемуся за старую оперу не меньше, чем за старую кухню!

— Не собираюсь отвечать на ваши насмешки… Если пьеса провалится, Мармонтель расстанется с Гретри. Помните, что он нам сказал до прихода Николя, когда мы в первый раз встретились с композитором: «Меня попросили протянуть руку молодому человеку, который от отчаяния готов утопиться, если я не спасу его!» Но дважды он ему руку не протянет.

Спектакль шел ровно: публика не ликовала, но и не гневалась, наблюдая перипетии весьма условного сюжета. Серфаль, супруг Прокрис, питает страсть к Авроре, убедившей его прогнать жену. Диана примиряет супругов, однако муж во время охоты случайно убивает жену. Внимательный хозяин, Лаборд все предусмотрел: в перерыве им принесли заливное из дичи, шампанское, миндальное печенье и засахаренный миндаль. Семакгюс с трудом умерил пыл Ноблекура, полными горстями метавшего в рот угнетающие желудок обжаренные сладости.

Опера завершилась под вежливые аплодисменты публики. Но на выходе языки развязались. Чувствуя себя неудовлетворенными, большинство любителей утверждали, что худшая из комических опер автора, поставленных в театре Итальянской комедии, гораздо лучше сегодняшнего лирического опуса. Наиболее снисходительные хвалили балет, оказавшийся самой приятной частью представления. С блуждающим взором Гретри переходил от одной группы к другой и всюду твердил, что Глюк его задушил. Лаборд обратил внимание Николя на высокую красивую женщину, Софи Арну, исполнившую главную партию в «Ифигении в Авлиде». Она поссорилась с Глюком, и теперь ее намеревались заменить на Розали Левассер, дурнушку, однако опытную интриганку, любовницу австрийского посланника Мерси-Аржанто, усердно помогавшего ей делать карьеру.

Приветствуя принца Конти, певица неожиданно возвысила голос и изрекла:

— Музыка этой оперы, хотя и написана бельгийцем, гораздо более французская, чем либретто!

Глава VII

ЛИХОРАДКА

— Ах, граф, позвольте вас спросить,Опомнитесь когда вы?Народ вас может разлюбить.— Не важно это, право,Я в Оперу спешу.

Среда, 3 мая 1775 года

Ухитрившись пробудиться ни свет ни заря, господин де Ноблекур уже пил свой ежеутренний шалфей, когда вошел Николя. Сирюс и Мушетта встрепенулись: для них его появление означало появление бриошей и, соответственно, лакомых кусочков, предназначенных обоим попрошайкам. Задранные мордочки и трепещущие носы выдавали их нетерпение. Однако принесла Катрина только кувшинчик с шоколадом. Сердито замяукав, Мушетта выгнула спинку и улеглась спать, в то время как песик, вздохнув, вытянул лапы и устроил на них свою седую морду.

— Какая неприятность! Придется нам теперь искать другого булочника, а возможно, и другого нанимателя.

Казалось, вечер, проведенный в Опере, нисколько не утомил старого магистрата; он потребовал полный отчет о поездке в Версаль. Николя с удовольствием исполнил требование.

— Судя по вашим словам, наши правители отнеслись слишком легкомысленно к вашим сообщениям. Поверьте, буря не минует Париж. В этом городе все начинается и все заканчивается.

Он немного поразмыслил.

— А как там наше дело? Я говорю «наше», потому что преступление стало настолько дерзким, что явилось ко мне в жилище, нарушив мой покой.

— Вы тоже считаете, что речь идет об убийстве?

— О! Видимость — это всего лишь видимость, сама по себе она ничего не значит, точнее, она являет нам то, что пытаются нам внушить, или, напротив, то, что мы сами ждем от нее. Видимость противоречива, однако мраком своим она способствует нахождению истины. Надо идти против течения. Смотрите, желание найти виновных побуждает подвергать обвиняемых пытке одиночеством. Им угрожают, у них ослабевает воля, и они начинают говорить то, чего от них ожидают.