Елена Ярошенко - Визит дамы в черном
Однажды, выбрав подходящий момент, Марта осмелилась спросить отца о кольце, помнившемся ей с детства.
— Папа, у вас раньше был перстень с прозрачным камнем? Когда я была маленькая, вы носили на пальце кольцо, я помню.
Отец с интересом посмотрел на Марту.
— Неужели помнишь? А что ты еще помнишь?
— Еще куклу в голубом платье, которую вы мне подарили.
— Да, куклу… Конечно, я покупал тебе игрушки. А перстень у меня действительно был красивый. Впрочем, он и сейчас есть, только я носить его не могу, мал он мне теперь. Я на Аляске застудил суставы, видишь, пальцы какие корявые стали. Погоди немного…
Отец принес из своей комнаты шкатулку и достал тот самый перстень.
— Узнаешь? Видишь, тут сбоку на золоте вмятинка — это след от собачьего зуба, с Аляски еще. Ладно, дочка, раз перстень так тебе запомнился, возьми его на память. Замуж выходить надумаешь, так подаришь своему жениху. Только не потеряй, вещь ценная. А теперь ступай к себе, ступай, я занят.
Вскоре отец объявил, что к ним переедет его дядя, Прохор Петрович Почивалов, весьма состоятельный человек, но уже старый и больной, почти слепой.
Нельзя сказать, что на переезд в дом к племяннику Почивалов согласился с радостью. Федора Багрова старик помнил только мальчиком, а слухи о жизни племянника, которые доходили до него позже, чрезвычайно не нравились Прохору Петровичу. Он всегда осуждал Федора за легкомыслие и денежные авантюры. Сам Почивалов был очень расчетливым и хитрым купцом, всю жизнь наживал капиталы, сколотил неплохое состояние, но теперь, в старости, когда силы стали не те, он боялся положиться на чужих — каждый ведь так и норовит обобрать, того гляди, все деньги по ветру разлетятся. Племяннику, может быть, тоже не доверил бы он в прежние времена управлять своими делами, но выхода нет… И потом, Федор с годами как-никак остепенился, опять же — родная кровь, сынок любимой младшей сестры Марфиньки.
Появление в доме капризного, вечно всем недовольного полуслепого старика сделало здешнюю жизнь еще более неуютной. Марта, не зная, чем себя занять, решила читать старику вслух, чтобы отвлечь его от вечного брюзжания. И как ни странно, чтение романов дедушке понравилось. Больше всего пришелся ему по вкусу Диккенс. По вечерам он обсуждал прочитанное со своим старым преданным слугой.
— Этот, мистер Домби-то, я полагаю, не из дворян английских, а тоже из купеческого сословия, только с образованностью. Я ихних купцов всегда недолюбливал, сухие люди, чопорные, хотя в делах у них, конечно, порядок большой, жульничества себе не позволяют. И этот Домби тоже, в делах — хват, а доброты в нем и на грош нету. Вон к дочке родной отношение какое выказал — в бараний рог девку скрутить готов. А за что? Что она мальчиком не родилась, сына, вишь, ему хотелось. А девочке-то родительская ласка еще больше требуется. Хотя что англичане? Наш Федор — хуже Домби всякого, никогда дочь не приласкает, не побалует. Мне вот Бог не послал деток, а я бы уж как их любил, ничего для них не жалел бы, самого себя бы им отдал…
Общение с Мартой заметно скрасило жизнь старого купца. Страдавший от одиночества, Прохор Петрович быстро привязался к девушке.
— Марфинька, красавица наша, ангел, — бормотал он по вечерам, оставаясь в комнате со своим слугой.
— Ангел, ангел, батюшка Прохор Петрович, как есть ангел, — отвечал слуга со своей лежанки.
— Я хоть и ослеп, чего другого не разгляжу, а Марфинькино личико вижу. Истинно, ангелочек!
— Ваша правда, Прохор Петрович, ангелочек. Вот жениху-то ее повезет с невестой!
— А то не повезет? Приданое за ней дам громадное, ничего не пожалею, первая невеста будет! Отец родной так о ней не позаботится. Федор-то, племянничек, подлец… При живом отце дочь всю жизнь сиротой прожила… По Америкам он, вишь, скитался, много нажил там, в Америках-то своих? Дитя на произвол судьбы кинул… Ничего ему не оставлю, окаянному, все на Марфиньку отпишу. Он-то, Федор-то, пока суд да дело, всем моим добром распоряжаться начал, небось в мыслях уже своим считает. Нет, голубчик, видит кот молоко, да рыло коротко! Пока моя воля, сам решу, кому наследство отписывать. Все Марфиньке оставлю, она мне роднее. Вылитая бабка покойная, сестрица моя Марфа Петровна. Наша кровь, Почиваловых, не Багровых-бестолковых… Как она мне сегодня сказала-то: «Дедушка, приготовить вам чаю?» Уж такая заботливая… Ты, братец, нотариусу снеси от меня записку, пусть он все подготовит, а как Федька уедет по делам, призовешь нотариуса ко мне. Хочу все бумаги по закону выправить, то-то племянничку сюрпризец будет! — и старик смеялся, предвкушая грядущее разочарование Федора.
Когда Марта приходила, Прохор Петрович старался сунуть ей в руку ассигнацию. Девушка стеснялась брать у больного старика деньги, но он обижался.
— Марфинька, не расстраивай деда. Я по болезни сам-то тебе гостинчика купить не могу, ноги не ходят. А ты барышня молодая, красивая, деликатная, тебя баловать надо. Купи себе подарочек, шляпку какую модную или материи на платье. Федор, бестолочь, не понимает, что у него дочь невеста, так дедушка Прохор о тебе позаботится. Ты, Марфинька, еще шубку выбери себе новую, я денег дам. Здесь, в Питере, зимы не в пример варшавским холоднее. Так что за ценой стоять не будем, бери какая потеплее. И еще чего надо, ботиночки там или духов склянку купить, знай, от дедушки тебе ни в чем отказа не будет.
Порой Марта, выходя из комнаты старика, видела, как в коридоре мелькает светлое платье Анны. Казалось, что мачеха, собиравшаяся днем спать, на самом деле подслушивала под дверью.
«Какая она все-таки странная, — думала Марта. — Может быть, потому, что она слишком долго жила в Америке… Наверное, там люди как-то иначе себя ведут в семьях».
Прошел месяц, и отец завел с Мартой разговор о пользе и важности женского образования. Он хотел, чтобы Марта училась на женских курсах, а для этого ей необходимо было переехать в Петербург — не мотаться же ежедневно на занятия с загородной дачи. В одном из принадлежащих им доходных домов освободилась прекрасная квартира, где Марта сможет удобно устроиться.
— Конечно, ты слишком молода, чтобы вести самостоятельное существование, поэтому я нашел очень достойную пожилую женщину, вдову, которая будет заниматься хозяйством и во всем тебе помогать. И еще с тобой будет жить одна девушка, дочь моих хороших знакомых из Америки. Родители просили меня оказывать девочке посильную помощь. Она старше тебя, умнее, практичнее, и я буду спокоен, если она за тобой присмотрит.
— Спасибо, папа, — чуть слышно прошептала Марта.
— Разве ты не рада? Уверяю тебя, в Соединенных Штатах каждая молодая девица почувствовала бы себя счастливой, если бы смогла комфортно устроиться подальше от родителей! В Нью-Йорке все девушки только об этом и мечтают. А наши, клушки, готовы до старости прятаться за батюшкину спину. Нужно самой уметь быть хозяйкой своей судьбы!
«Я им мешаю, — с горечью думала Марта, — я им чужая! Они решили отослать меня подальше…»
— Не будем затягивать переезд, — продолжал отец. — Я человек энергический и все делаю быстро. Вечером сложи свои вещи, а завтра отправимся в Петербург на твою новую квартиру. Уверен, тебе там очень понравится. А если соскучишься, милости прошу, по воскресным и праздничным дням будешь нас навещать.
Так Марта оказалась под одной крышей с Клавдией Тихоновной и Фионой.
Клавдия Тихоновна, вдова купца, оставшаяся после его смерти с весьма ограниченными средствами, с радостью согласилась быть экономкой при двух юных девицах и относилась к ним почти по-матерински, хотя и не без строгости: Федор Иванович просил присматривать и за поведением барышень, причем интересовало его, конечно, поведение дочери, а не ее компаньонки.
Фиона была весьма эксцентричной особой, но на нее Клавдия Тихоновна махнула рукой. Молодая хозяйка — одно дело, а компаньонка — совсем другое, им и почет, и забота разные положены.
Одетая очень модно, но своеобразно — все больше в какие-то облегающие черные платья, расшитые стеклярусом и бахромой, бледная, большеглазая, с коротко остриженными блестящими темными волосами, Фиона была привлекательна и, по мнению старушки, злоупотребляла этим. На ее лице всегда лежал толстый слой пудры, делавший кожу неестественно белой. Помадой и краской для глаз Фиона тоже пользовалась от души, и лицо ее казалось нарисованным.
— Смотри, белила с лица смоешь, так кавалеры и не узнают, — говорила Клавдия Тихоновна. — Мода модой, но не в три же пальца слой накладывать. И опять ты под вечер куда-то навострилась. Дело, конечно, не мое, но девице негоже по вечерам где-то шляться!
— Вы лучше за Мартой следите, а мой папаша вас для этого не нанимал! — огрызалась Фиона, затягиваясь тонкой дамской сигареткой, вставленной в длинный янтарный мундштук.
