Евгений Сухов - Княжий удел
— Но! Пошел!
Боярский дом спал. Окна черны, и огонек нигде не вспыхнет. Забрехала с перепугу собака и успокоилась. Скрипнула калитка, обернулся князь, а рядом девица стоит:
— Я знала, князь, что ты вернешься, вот потому и во двор вышла, тебя встретить. За мной иди. — Марфа взяла ласково государя за руку. — Да ты не робей. Челядь здесь не ходит, а батюшка с матушкой уже спать улеглись.
Рука девушки была горячая, и теплота от нее, сокрушая стужу, разошлась по его телу успокаивающей волной. На лестнице, ведущей в опочивальню боярина, князь неловко оступился, ударившись коленом, и легкий девичий смех был ему в утешение:
— Тихо же ты, косолапый, дворню разбудишь!
Разве можно обижаться на эти слова, даже если рожден князем. Только крепче стиснул Василий маленькую ладошку, и ночь легла прохладой на лицо.
Без скрипа отворилась дверь в девичью; в свете чадящей лампадки Василий вгляделся в зелень лукавых женских глаз и прильнул к ним губами, словно путник к крынке с холодной водой. Как железо может быть мягким в пламени, так и Марфа сделалась податливой и нежной в горячих и нетерпеливых руках князя. И случился грех.
Едва Василий задремал, а петухи уже горланят, как удалые хвастливые молодцы, извещая округу о наступлении нового дня.
— Идти тебе надо! — тронула за плечо великого князя красавица. — Спал ты крепко, аж будить было жаль. Боюсь, матушка может застать.
Ночь прошла-пролетела, а девичья тайна — останется ли она только между ними двоими?
— Ты женишься на мне? — спрашивала Марфа.
Василий Васильевич вспомнил ее нечаянный крик и лицо, искаженное болью. Плечи еще хранили теплоту ее рук, и князь отвечал искренне:
— Да, женюсь, Марфа!
Боярский терем Василий Васильевич покинул незамеченным, только раз-другой спросонок забрехала хозяйская сучка и вновь забралась в конуру на теплую подстилку.
Солнце выглянуло из-за Девичьего поля красной короной. Запалив огромные сугробы, оно поднималось все выше и скоро взобралось на маковки церквей.
Новый день наступал.
Послание великого московского князя застало Юрия Дмитриевича в Коломне. Оно пришло после проводов осени, когда святые Кузьма и Демьян, как заправские кузнецы, прочно сковали реку льдами, а в деревенских избах справляли праздник — выставляли на стол курицу, обжаренную в печи.
Юрий Дмитриевич хлебал щи, и густой навар стекал по его русой бороде. Крепок был князь — широкой костью удался в отца, а трапезничал так, что на животе блох давить было можно.
Гонец терпеливо дожидался, когда князь Галицкий закончит трапезу и опорожнит ковш с медовухой, не решался без приглашения переступить порог княжеский. А Юрий Дмитриевич звать не спешит — держит у порога.
Икнув сытно, князь наконец велел кликнуть гонца.
— С чем пожаловал?
— Грамоту я привез тебе от московского великого князя Василия Васильевича.
— От Васьки-то? — нахмурил бровь Юрий. — Тоже мне московский князь! Ему еще титьку мамкину сосать! Князь!.. А ну дай сюда грамоту, что он там понаписал?
Юрий сдернул печать и бросил ее под каблук сапога. Давил брезгливо, словно тварь какую. За чтение принялся не спеша, причмокивал толстыми губами, словно жидкую кашу хлебал. И чем дальше вникал в послание племянника Юрий Дмитриевич, тем складка на его челе становилась глубже. Прочитав, швырнул грамоту в угол.
Из-за стола поднялся невысокого росточка татарин, ухмыльнулся в серповидные усы и кривой пятерней заграбастал брошенную грамоту. Прочитав написанное, он бережно положил свиток на край стола.
— Что скажешь на это, Тегиня? — спросил князь и погрозил кулаком продолжавшему стоять в дверях гонцу. — Передай вот это своему князю, и чтобы я тебя здесь не видел, а то на дворе выпороть прикажу!
Гонец исчез, будто его и не было.
Тегиня улыбнулся причудам князя.
— Соглашаться надо, князь Юрий. Я тебе помогу. Мухаммед Тегиню слушает, как он скажет, так и будет, — успокоил князя мурза.
О тайной силе мурзы Тегини Юрий Дмитриевич был наслышан. Именно его хан посылал в дальние вотчины собирать дань, что доверялось только особо приближенным. В прошлом году взбунтовался Переяславль — укрощать непокорных отправили мурзу Тегиню. Он пользовался особым доверием хана Золотой Орды еще и потому, что приходился властителю молочным братом, и в знак высочайшего расположения тот отдал ему в жены свою младшую сестру. Мухаммед сделал Тегиню первым советником, а когда сам ненадолго покидал Орду, во главе ханства оставался маленький человечек с жестким выражением глаз. Мурзе Тегине завидовали, его ненавидели, но боялись все. А после того как Тегиня породнился с самим ханом, он поднялся еще на одну ступень, оставив позади своих завистливых недругов. Перед мурзой Тегиней трепетали в Орде даже отпрыски Чингисхана. Заискивали эмиры больших государств. Именно к нему сначала обращались князья, когда возникали споры вокруг вотчинных земель.
И вот сейчас знатный мурза находился в Коломне и сидел за столом князя Юрия.
Князь Юрий посмотрел на Тегиню с надеждой. Попробуй пойми ордынца, что у него на уме — в глазах будто бес пляшет. Уж не лукавит ли? Подношения возьмет, а дело не продвинет. Больно золото любит хитрый мурза, да баб ему порумянее подавай!
— Если поможешь, мурза, московский стол взять… золотом с головы до пят обсыплю! — серьезно пообещал Юрий Дмитриевич.
Тегиня квас пьет и будто не слышит обещаний.
— Девка у тебя в горнице прибирает, — мурза стрельнул глазами на краснощекую девицу, которая проворно прибирала со стола чаши. — Дай мне ее! Нет, не в подарок, — замахал рукой мурза. — Я заплачу. Моей женой будет.
Юрий Дмитриевич посмотрел на девку, смахивающую ладонью сор на пол, и грустно промолвил:
— Княгиня будет недовольна. Эта девка ей косу заплетает… Но так и быть! Для такого дела не жалко, забирай красавицу!
Заулыбался Тегиня — кожа на его острых скулах натянулась, того и гляди, лопнет на тонких морщинках-трещинках.
Вечером, когда солнце стало клониться к закату и его красноватые лучи с трудом пробивали темную слюду в окнах, проникали в хоромины и застывали на полу багровыми пятнами, князь Юрий принялся за грамоту. Он не назвал Василия, как бывало прежде, по имени и отчеству, обратился просто: «Князь Василий! Сообщаю, что согласен ехать с тобой весной в Золотую Орду, чтобы найти праведного суда у хана Мухаммеда. Как он решит, так тому и быть!»
Князья выехали из Москвы в Золотую Орду в мартовскую оттепель, на самое Благовещение, когда колокола заливались радостным перезвоном, приветствуя наступление ранней весны. Около изб распускались вербы, уже рушился зимний путь, а посады утопали в непролазной распутице. Князья тешили себя надеждой, что нежданную оттепель высушит поздний мороз и уж тогда в Орду проехать будет легче.
Оглянулся Василий Васильевич на островерхие главки соборов и махнул рукой:
— Трогай!
Повозка покатилась по Ордынке. Она без конца проваливалась, вязла в липкой грязи, но под залихватские крики возницы и яростное старание лихой тройки гнедых лошадок вырывалась из цепкого плена, тряслась дальше на ухабах и вновь ухала с высоты в проталины. Дрянная дорога, куда ни повернешь. До Орды всю душу вытрясет. По заморозку да по снежку доехали бы быстро, однако нельзя — Мухаммед велел быть весной.
— На Благовещение весна зиму берет, — высказался боярин Всеволжский и умолк, глубоко погрузившись в свои думы.
За оконцем всюду проталины. Погано стало на душе, хоть вой!
С Москвой расставался Василий Васильевич неохотно, помолился в домовой церкви, отвесил с дюжину поклонов у алтаря, поставил свечку Николе Угоднику, выпрашивая заступничества в делах, и вышел вон. У крыльца матушка дала пояс, вышитый крестами, тот, что бесов отгоняет и от лихоманки стережет, а еще удачу приносит. С этим богатством и отбыл великий князь в татарскую Орду.
Повозка князя Юрия Дмитриевича ехала чуть поодаль. Василий слышал, как кучер молодцевато поругивал лошадей, заставляя их переходить на галоп.
Родная кровь сильнее недавней вражды: еще вчера Василий держал обиду на дядю, а увидел его опять — такого похожего на отца, — сразу улетучилась обида, так, бывает, ветер разгоняет грозовые тучи, оставляя только небесную синь. Руки у Юрия Дмитриевича такие же сильные, как у отца. Разве можно забыть эти руки, которые подкидывали его высоко над головой, и Василий видел тогда весь мир: Москву-реку, пойму, заросшую травой, и хороводы девушек, одетых в легкие белые сарафаны.
Набраться бы сил, подойти сейчас к нему и рассказать о том, что гложет, сделаться ненадолго отроком, каким был всего лишь два года назад, но время ушло далеко вперед — вылепило его великим московским князем, а значит, возвысило над всеми, и сам Юрий Дмитриевич обязан теперь снимать перед ним шапку.
