Георгий Персиков - Дело о Сумерках богов
Любой житель Старокузнецка мог получить медицинскую помощь в великолепной, недавно выстроенной губернской земской больнице на двести коек с родильно-гинекологическим, инфекционным, глазным, амбулаторным и психиатрическим отделениями. При ней работали аптека, фельдшерские курсы и школа повитух. Главным врачом служил доктор медицины Андрей Юсупов. Штат тоже внушал уважение даже у столичных эскулапов: десять врачей, двенадцать фельдшеров, пятнадцать сестер милосердия и пять акушерок.
Надо заметить, что принимали больных и десятки частных городских и земских врачей. Одним из самых востребованных был Георгий Родин, которого неоднократно приглашали служить в губернскую больницу, тем более что Андрей Юсупов был его однокашником и приятелем по медицинскому институту. Более того, лица обоих украшали шрамы от рапир друг друга со времен славных студенческих дуэлей.
– Ты ж куда талантливей меня, Георгий! Ну что ты киснешь в своей частной практике, ты же врач от Бога! Жалованье у нас, конечно, не больно высокое, но тебе аптека, что от батюшки досталась, доход приносит! А ты у себя возишься со старыми девами да с ревматиками… А тебе впору ставить диагнозы, оперировать…
– Ответственность слишком высока, – отвечал Родин. – Мой свободолюбивый характер не позволяет брать ее на себя. Например, мне захочется сорваться и уехать туда, куда зовет вольный дух искателя приключений!
– Ох, Георгий… ну ты хоть не откажешь старому другу, если я попрошу тебя по-товарищески? – Юсупов поскреб затылок совсем уж по-крестьянски.
– Конечно, не откажу, если эта просьба не противоречит моим убеждениям.
– Никоим образом. Просто, коли уж меня назначили главным врачом нашей главной больницы, мне будет нужна твоя помощь… Ты же талантливее меня… Я, может, поднаторел в этих бюрократических кунштюках, но чутья у меня нет… И вряд ли будет…
Родин подошел к товарищу и крепко пожал ему руку.
– Конечно, Андрюша! Для меня будет величайшая честь нести добро в этот мир. Давай договоримся так. Каждый вторник я буду приходить в твою больницу, да-да, теперь она твоя, и даже не спорь… и буду работать бесплатно, только ради удовольствия и клятвы Гиппократа. И ежели вдруг привезут тебе сложного пациента, то можешь рассчитывать на меня в любое время дня и ночи!
* * *По коридору больницы шел быстрым шагом молодой крепыш плотного сложения, одетый в просторный сюртук табачного цвета с бархатными боками, жилет из кремового манчестера и серые клетчатые брюки, тоже широкие и просторные. Лицо у него было красивое, гладко выбритое, обрамленное небольшими бачками и непослушным русым вихром надо лбом. Выглядел врач лет на двадцать пять, может, чуть больше. Его желто-зеленые глаза были цепкими, даже хищными. Это были глаза человека, видевшего опасность и даже саму смерть, но не боявшегося ее.
– Сердечно рад видеть, Георгий Иванович, – отдал Родину честь двумя пальцами Андрей Юсупов. – Прими привет от старого шпака.
Они крепко пожали друг другу руки и пошли, размахивая полами белых халатов, как ангелы – крыльями, притягивая простодушные улыбки и радостные приветствия пациентов. Всех – как выздоравливающих, совершающих моцион по светлому больничному коридору, так и лежачих, с макушки до пят перебинтованных и загипсованных, – радовали эти сильные, здоровые, энергичные молодые мужчины. По совести говоря, большая часть этих улыбок была адресована Родину – его открытое лицо, пружинистая походка, пронзительный взгляд много видавшего и все понимающего человека мгновенно располагали к нему кого угодно, будь то знатный гражданин с королевской подагрой или застиранный мужик, получивший удар в брюхо вилами.
Хотя более всего женщины не обделяли вниманием молодого, красивого доктора с глазами, в которых плескалось что-то жесткое и даже опасное, но вместе с тем весьма притягательное…
Одна из таких птиц (увы, это была не прелестная сойка или горлица, а скорее сорока, если не сказать ворона), угодивших в клетку родинского обаяния, собиралась завтра явиться к нему домой на прием. Хотя мысль об этом никаких телесных, а тем более душевных шевелений у Георгия не вызывала. Старая дева Елизавета Николаевна Сечина-Ледянская, мнящая себя любвеобильной поэтессой, давно обхаживала самого завидного старокузнецкого холостяка, но методы выбирала чересчур дерзкие и тем только отпугивала. Впрочем, до визита экзальтированной прелестницы было еще далеко, а покамест можно и по юсуповским пациентам пройтись, быть может, повезет на интересное дело.
– Тут третьего дня бабу к нам доставили с прелюбопытнейшими симптомами. Может, ты сумеешь понять, что ее терзает? – осторожно начал Юсупов.
Глаза у Родина засверкали.
– На что жалуется?
– На «палящие» боли в кишках, которые подозрительно быстро уходят после злоупотребления штофом водки…
– Неужто! – ответил Родин, уже догадываясь, от чего коллеге придется лечить «сложную» пациентку.
– Не веришь? Расспроси ее сам! – Юсупов с должным пафосом распахнул перед приходящим врачом дверь палаты и указал на койку возле окна. Там громоздилась куча цветастой ветоши, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся дородной бабой, из тех, что могла и коня и дом, как водится в русских глубинках. Пациентка поднялась на локте и взглянула на своих спасителей с болью во взгляде и при этом с какой-то странной стыдливостью.
– Ну-с, что тут у нас, голубушка? – ласково вопросил Родин.
– Ох, мой бог, болит мой бок! – в рифму, как бывалая былинница, отвечала баба. – Лет пять ужо как. Кишки закручивает, будто сам черт раскаленной кочергой шурудит. Так болит, что невсутерпь. Одно винцо помогает, пью его, родимое, пью, кишки-то и укладываются по местам…
– Лет пять?! Что ж вы раньше-то не приходили, душа моя?
– Так раньше-то ненадобно было, пила и пила себе. А теперича выпилась из ума, старая – после шкалика на блуд тянет, мочи нет. Была мужнина жена, а стала развратница, каких свет не видывал. Хлопну рюмашку и ну по кабакам бегать, юбки задрав. Сты-ы-ы-ы-ыдно, – забасила баба и уткнулась сизой физиономией в подушку. – Уж и муж сперва учил уму-разуму, а потом рукой махнул!
– Что вы, душенька, рано убиваться. Расскажите мне прежде, как у вас с аппетитом дело обстоит?
– Ой, милок, хорошо обстоит! Что вижу, то и кушаю. Картофельную похлебку да пирог с репой, потом ватрушку, еще кулиш и локшину с салом, гречневые лепешки… И это все на завтрак, а на обед…
– Погодите с обедом. Упадок сил ощущаете?
– Ищо как! Упадок и есть. Сколько ни съем, а потом все одно сяду и сижу, сижу, сижу…
– А живете-то где, матушка? На Хопре аль на Суре?
– На Пензятке, родимый, – баба почесала нос, напоминающий спелый баклажан. – До Хопра-то нам далече.
– А муж-то рыбалит?
– Как не рыбалить, батюшка. У нас на селе все рыбалят, и мужики, и ребятишки малые, и бабы. Я и сама грешным делом…
Тут Родин подмигнул Юсупову, и они вышли в коридор, оставив растерянную бабу ждать вердикта.
– Прошу любить и жаловать, коллега, – это солитер! – торжественно провозгласил Родин. – Лентец какой-нибудь, скорее всего. Местный народ выловленную на Пензятке рыбу не привык высушивать до ржавчины, солит ее скромно, таким манером, чтобы оставалась мягкая и жирная. Получается чрезвычайно вкусно, но потом у некоторых кишки шевелятся и «палящие» боли обнаруживаются. Эти лентецы до двадцати аршин могут достигать. Когда бодрствуют – борются со своим носителем за каждый кусочек пищи, отсюда и жор, и упадок сил: сколько ни ешь, а тебе ничего не достается. А если солитера водкой окропить, то он, разморенный и сытый, засыпает. Боль и уходит…
– Георгий, ты говоришь, что такое часто происходит… Тогда позволь спросить, почему же у нас совсем не бывает пациентов с гельминтами?
– Потому что простой народ привык со своими невзгодами по-простому и справляться. Некоторые крестьяне пытаются солитеров на блюдечко молока выманивать, но это порочная и малоэффективная практика. Тебе же пациентка попалась ответственная, к телу своему относится с уважением и хочет лечиться по науке. Дальше, полагаю, ты сам справишься. Благо для изгнания гельминтов современная медицина придумала множество действенных средств, начиная с пасты из тыквенных семечек и заканчивая чесночной настойкой натощак. Есть еще сложные случаи на сегодня?
– Пожалуй, что и нет, – задумчиво промолвил Юсупов.
– Оно и хорошо, пусть люди меньше болеют.
– Может, и хорошо, но предчувствия у меня прямо противоположные, неспокойно как-то… Думается мне, это лишь затишье перед бурей. Вон и сыщик Торопков приходил, твой старый друг, жаловался на головные боли. Говорит, загрузили его работой так, что ни на что больше времени не остается. Только болеть головой да сердцем.
– А у меня, друг мой, голова кругом идет от Елизаветы Сечиной-Ледянской. Поэтесса оказалась столь терпелива и упорна, что решила подключить тяжелую артиллерию. Заявила, что явится завтра ко мне на прием по причине болезни, неизвестной еще медицинской науке. Скорее всего вымышленной.
