Иван Любенко - Супостат
Наугощавшись в квартирах, Шлыков шагал в любимый трактир, чтобы еще раз «двинуть от всех скорбей». Службу за него в такой день нес какой-нибудь земляк, с которым он заранее договаривался. И к вечеру верный страж доходного дома на Болотной напивался в стельку. Но под заборами он никогда не валялся, и дворняга ему нос не лизала. Обратно его привозил знакомый извозчик и, поддерживая под руки, помогал спуститься в дворницкую. Цепляясь носами сапог за ступеньки, Архип тихо и беззлобно бранился и ложился спать. К обеду следующего дня он как ни в чем не бывало появлялся во дворе с метлой и совком, в белом холщовом фартуке и в форменном картузе. На левой стороне отворота красовалась медная бляха, а на околыше фуражки табличка с надписью «Дворник». Лакированный козырек играл солнечными зайчиками. И лишь по темному сумрачному лицу и опущенным усам было понятно, что накануне метельщик «доехал» не только «до Колпина»[3], но и «до Бологова»[4]. И, конечно, не единожды. Впрочем, кружка холодного капустного рассола и рюмка водки вновь возвращали его в благостное расположение духа.
Жильцов, возвращавшихся домой поздними вечерами, Архип безошибочно определял по манере звонить. К тому же и колокольчик висел тут же в комнате, прямо над головой. Больше всего досаждал студент из четвертой квартиры. Он трижды, будто змеей ужаленный, безостановочно дергал ручку. И пока «хозяин двора» сползал с топчана, почесываясь и позевывая, шлепал босыми ногами к дверям, набрасывал тулуп и выуживал из кармана ключи, ночной гуляка все трезвонил. Проволока натягивалась и слабла, и обезумевший колокольчик, ударяясь о стену, будто в припадке падучей, заходился в бесконечном перезвоне. И что самое обидное: все намеки «на чаек», «на водочку», «на поздний час» молодой постоялец пропускал мимо ушей, не пожаловав ночному привратнику даже пятака за беспокойство. Совсем игнорировать это безобразие дворник не мог, и хоть и был человеком незлопамятным, но дрова господину студенту доставались теперь всегда сырые, а вода заносилась в самую последнюю очередь. Вот потому-то загрустил старый ворчун и огорчился не на шутку, когда понял, что Аннушка — невинное создание — влюбилась в этого молодого хлыща.
— Добром, Митя, это не кончится, попомни мое слово! Соблазнит девку, поматросит, опозорит на весь квартал и бросит, студент ентот, — громко откусывая кусок сахару, сетовал Архип товарищу и наполнял из самовара очередной стакан горячего, как расплавленный чугун, чая.
Так и сидели они однажды, чаевничали, как вдруг на стене неистово загремел колокольчик.
— Не иначе как постоялец из четвертой воротился! — досадливо пробурчал дворник, бросил взгляд на ходики и поплелся отворять калитку.
— Дык и я, пожалуй, пойду, — поднимаясь из-за стола, проговорил гость. — Поздно уже, а завтра опять до зари вставать…
На улице сквозь белую пелену снегопада тускло пробивался свет керосинового фонаря. От самых ворот мелькнула и исчезла чья-то тень. На снегу лежал человек. Лицо было закрыто платком.
— Желтобилетница, не иначе, — предположил Митька. — Пьяная, видать, набралась, стерва…
— Погоди, откроем, увидим, — проворчал Архип, пытаясь отворить калитку.
Но ключ не проворачивался, и замок не поддавался. От предчувствия чего-то страшного у дворника заколотилось сердце. Понимая, что с калиткой быстро не справиться, он распахнул ворота изнутри и подошел к женщине. Склонившись над телом, дворник откинул от лица пуховый платок. Под ним лежала окровавленная марля. От нее пахнуло чем-то сладким. Убрав ее, он почувствовал, как к горлу подкатил удушливый комок.
— Господи! Аннушка, красавица моя, да кто ж тебя так изувечил?
— Ироды! — в ужасе прошептал Митька и отвернулся, чтобы скрыть набежавшие слезы. Помолчав немного, он добавил: — Дышит, выходит, жива; в беспамятстве, правда, но жива.
— Вот бяда так бяда!.. А ты давай, лети за доктором, что в твоем доме живет, да городового предупредить не забудь, — дрогнувшим голосом повелел Архип.
Он поднял тело на руки и бережно понес к себе в дворницкую. А Митька перво-наперво, достав медный свисток, во всю силу своих легких оповестил округу о том, что на Болотной стряслась беда.
4
Главный сыщик столицы
С раннего утра начальник Сыскной полиции Петрограда был в дурном расположении духа. Виной всему — поступивший отчет о вчерашних преступлениях. Среди краж, разбоев и убийств — их количество почти не выросло по сравнению с прошлым месяцем — больше всего беспокоило странное преступление на Болотной. Как сообщалось в донесении, девица двадцати лет, Анна Ивановна Извозова, модистка ателье «Мадам Дюклэ», была найдена дворником Архипом Шлыковым по месту жительства (у ворот доходного дома) в бессознательном состоянии и с многочисленными ранами лица. Карета «Скорой помощи» доставила пострадавшую в Лечебную глазную больницу. В результате врачебного осмотра установлено, что Извозова, находящаяся без чувств вследствие применения хлороформа, подверглась истязанию в виде вливания серной кислоты в глазные яблоки, что привело к полной и безвозвратной потере зрения. Однако кожа вокруг глаз была без повреждений. Кроме того, на лице имелись глубокие рваные раны, находящиеся на одинаковом расстоянии друг от друга. Их рисунок напоминал перевернутые кресты. Всего таковых насчитали три: на лбу и обеих щеках.
Как опытный сыщик, немало повидавший на своем веку, Владимир Гаврилович Филиппов понимал, что, скорее всего, за этим преступлением последуют другие, весьма похожие на только что совершенное. И тогда город может охватить паника.
На память пришли события шестилетней давности, когда у Калашниковой набережной выловили труп проститутки с множеством ножевых поранений. За этим преступлением последовали другие. Ежедневно горожане с опаской ожидали новых сообщений об очередном смертоубийстве петербургского маниака. И столичные газеты не упускали случая «порадовать» обывателей своей осведомленностью. Кошмар закончился только через два с половиной месяца, и то лишь благодаря внимательности коридорного одной из гостиниц, сумевшего задержать душегуба. Но сейчас тот самый убийца находился на каторге и никак не мог оказаться в Петрограде.
«Неужели появился новый? — задавался вопросом действительный тайный советник. — Да, сердце подсказывает, что в этом деле будет непросто разобраться. Тут нужен человек, который бы к расследованию подошел вдумчиво, без суеты. Жаль, что самому недосуг. Ничего не поделаешь. Слишком много у меня чиновничьих обязанностей. Одни беседы с посетителями занимают не меньше трех часов в день, не говоря уже о совещаниях в Департаменте, рассмотрении почты и работе с разного рода депешами, циркулярами и приказами. А уж если в числе потерпевших оказывается кто-нибудь из родственников Великих князей или членов правительства, то и на место преступления приходится выезжать самолично… — Он поднялся из-за стола, подошел к окну и, рассматривая улицу, подумал, что лучшей кандидатуры, чем его помощник — Мечислав Николаевич Кунцевич, — пожалуй, не найти. Славой и мастерством подчиненный едва не перещеголял своего патрона. К числу его побед можно было отнести и отыскание драгоценностей из магазина Гордона в Гостином дворе, и участие в расследовании дела об убийстве госпожи Тимме, и разгром международной шайки фальшивомонетчиков… Всего, пожалуй, и не перечислишь. Да вот только еще одиннадцатого января вышел приказ о переводе надворного советника М. Н. Кунцевича в Департамент полиции на повышение. И теперь помощник дорабатывал на прежнем месте последние дни положенного месячного срока. «Стало быть, надобно искать другую кандидатуру», — решил для себя Филиппов.
Большие напольные часы, доставшиеся еще от отца — петербургского чиновника, — пробили десять. Пора было подниматься на второй этаж. Казенная квартира «русского Шерлока Холмса» располагалась в том же доме, что и Сыскное отделение, на Офицерской, 28, в здании бывшего съезжего дома 2-й Адмиралтейской части, в котором когда-то отбывал месячное заключение И.С. Тургенев.
В приемной столпились человек двенадцать. Заметив невысокого полноватого господина с густыми усами, ожидающие почтительно расступились. Уже в кабинете помощник подал список лиц, записавшихся на беседу. Ба! Кого здесь только не было! И председатель правления Волжско-Камского Коммерческого банка, и учитель гимназии № 12, что у Аничкина моста, и графиня Баранцева, и даже известный ювелир Фролов.
На этот раз аудиенция длилась ровно полтора часа. По окончании Филиппов велел помощнику вызвать губернского секретаря Игнатьева.
Чиновник для поручений появился почти сразу же. Видимо, находился у себя. Высокий, крепкого телосложения — на вид ему было не более тридцати пяти лет, — с открытым лицом и умными глазами, он невольно внушал доверие любому, кто с ним впервые сталкивался.
