Леонид Девятых - Магнетизерка
Однако было не до приличий: с диким криком Кити вновь набросилась на Татищева, выставив вперед острое лезвие стилета. На сей раз Павел оказался не столь беспомощным и был более готов к подобного рода кунштюкам. Он перехватил двумя руками вытянутую вперед руку Кити за запястье, резко дернул на себя и развернул внутрь. Сей прием он проделал бездумно и совершенно механически, в точном соответствии с тем, как его учили мастера рукопашного боя Тайной экспедиции, когда он был еще капитан-поручиком. И Белецкая, сделав по инерции всего шаг, наткнулась на стилет, насадив себя на его острие по самую рукоять.
* * *В меблирашке Фанинберга худощавый господин повыше среднего росту, записавшийся как надворный советник Николай Иванович Селуянов, вскрикнул и схватился за живот. Тело его, голое по пояс, было совершенно мокрым от пота, глаза застилала пелена, и он вряд ли что-либо видел даже в полусажени от себя.
Нет, он тотчас, как придет в себя, снесется с петербургским эмиссаром Верхней Венты и попросит прибавки гонорара. Попросит просто и без всяческих экивоков. Потому, что это не работа, это…
Додумать ему не удалось. В районе живота ему будто кто-то начал резать внутренности остро заточенным ножиком.
— Больно, как больно, — прошептал он и боком упал на ковер. Тело его согнулось, ноги подтянулись к животу, и он замер. Со стороны могло показаться, что он заснул или умер, но не случилось ни того ни другого.
* * *Кити охнула и упала на софу, схватившись обеими руками за рукоятку стилета. На ее губах выступила розовая пена, глаза закатились под лоб.
Татищев и Анна Александровна в молчании наблюдали, как из тела этой женщины уходят последние остатки жизни. Ноги подобрались к животу, мало не касаясь груди коленями. Так, верно, лежит эмбрион в утробе матери. Она теперь казалась маленькой и беззащитной, и будь на месте Татищева иной мужчина, только-только попавший в сию ситуацию, он бы, несомненно, проникся к ней состраданием и жалостью. Но Павел Андреевич смотрел на Белецкую и не испытывал подобных чувств. Более того, он почувствовал облегчение, когда тело Кити, несколько раз дернувшись, застыло в вечной и не имеющей возврата неподвижности. Он глубоко вздохнул, словно пловец, вынырнувший после долгого пребывания под водой, или как каторжанин, секунду назад вышедший за ворота острога, и, прикрывая ладонями место, не предназначенное для лицезрения посторонними женщинами, довольно спокойно произнес:
— Благодарю вас. И будьте так добры, отвернитесь, ради бога, покуда я буду одеваться.
Турчанинова надулась и повернулась к Татищеву спиной.
Мог бы быть и повежливее! Возможно, она спасла ему жизнь. И после этого — «отвернитесь»… Чего уж теперь-то, когда она… Ну, словом, когда она у него… все увидела. Вот ведь какой… несносный. Сухарь. Самый настоящий черствый сухарь. И ханжа. И это после того, чем и как они занимались с этой покойницей буквально у нее на глазах!
Анна Александровна передернула плечами.
Невероятно.
Просто невероятно, как это такая огромная… штуковина помещается в женском лоне?
Глава девятнадцатая
Что случилось с шестого по шестнадцатое апреля 1801 года. — Клятва ротмистра Нелидова. — Новейшая метода излечения русской болезни доктора Грацимуса. — Возможна ли смерть от мук совести? — Русская мадам Дюдефан — госпожа Александрин Хвостова. — Почему Гаврила Державин отказался жениться на княжне Урусовой. — От лифляндки Скавронской до Екатерины Великой. — Острота графа де Местра. — Ответственное поручение.В последующие десять дней произошло следующее.
Государем Императором Александром Павловичем из друзей и сподвижников был образован новый государственный орган — Непременный Совет.
Снег в столице почти полностью стаял, и ежели и случалось увидеть на мостовых санный возок или карету с полозьями на колесах, то сие значило, что их владелец или седок прибыл из губерний, доселе заснеженных, и что сей приезжий столичных газет положительно не читает.
В квартире адмирала де Риваса подполковником Татищевым был произведен новый тщательнейший досмотр, равно как и первый, не давший никаких результатов. И вообще, дело о предположительной кончине адмирала по причинам насильственным зашло в тупик и грозило остаться тайным и, соответственно, нераскрытым.
На Марсовом поле неподалеку от Мойки был установлен мраморный постамент с бронзовым картушем и барельефом Гениев Славы под бронзовый монумент генералиссимусу Суворову, графу Рымникскому.
Некто Африкан Христофоров сын Лузгин, губернский секретарь, не имеющий ногтей на пальцах рук и считавший сие обстоятельство делом сугубо личным, по поводу задержания на заставе накатал-таки ябеду в Сенат. Следствием сей ябеды явилось то, что обер-полицмейстеру Овсову было настоятельно рекомендовано снять с застав караулы, досматривающие на предмет отсутствия ногтей всех отъезжающих из столицы, что тот немедля и произвел. Был Магнетизер еще в Петербурге или уже покинул город, теперь оставалось лишь гадать.
Ротмистр Нелидов подал прошение об отставке, сложил белый колет, белые же лосины, ботфорты и каску с Андреевской звездой в шкап и теперь, ожидая решения, часами просиживал в кабинете отца, читая его рукописи и дозревая до полного ста туса Хранителя Белого Круга. Он дал себе клятву вернуть «Петицу», стать настоящим Хранителем, могущим полностью заменить отца, и обрести Стезю.
После дачи свидетельских показаний по факту смерти мадам Белецкой Анна Турчанинова и подполковник Татищев в течение данных текущих дней ни разу не виделись. Анна Александровна поддалась на уговоры своей короткой знакомой княжны Кити Урусовой, товарки по несчастию сильно затянувшегося девичества, и убыла вместе с ней спасать ее племянника от пианства в Кронштадт, где тот, изгнанный со службы за излишнее пристрастие к водке, быстро скатывался по наклонной в пропасть, именуемую русской болезнью.
Седьмого апреля Турчанинова и Урусова прибыли в Кронштадт. Князя они нашли совершенно невменяемым, и для начала решили побеседовать с лекарями, что пользовали его на предмет излечения от пианства. Однако те лишь беспомощно разводили руками: ничего, дескать, поделать не можем. Все известные им методы, как-то: нюхание уксуса, кровопускание, поение ячменным взваром, крепкие промывания с уксусом и мылом и даже вдувание в задний проход табачного дыму посредством клистирной трубочки согласно новейшей методе доктора Грацимуса, никоих результатов не дали. Не помогали также щелоки, сделанные из печной золы, принятия внутрь льняного и орехового масла и знаменитые капли ипекакуаны. Словом, испробовано было все, что только можно и что было известно врачебной науке. Анна Александровна вздохнула и принялась за исцеление. Два дня понадобилось ей, чтобы вывести тридцатилетнего князя Урусова из запоя. И еще пять, чтобы навсегда отучить его от пагубного пристрастия к водке. Когда, прощаясь с князем, они отбывали восвояси, Урусов не мог уже без отвращения смотреть на водку и вино, и любое упоминание о горячительных напитках вызывало в нем тошноту.
Они воротились в Петербург пятнадцатого. В их отсутствие случилось еще одно, печальное, событие: двенадцатого апреля скоропостижно скончался генерал Талызин. Им обеим он был хорошо знаком.
* * *— Совесть его замучила, вот что я вам скажу, — горячо промолвила княжна Урусова. — Даже его сердце не вынесло мук раскаяния. Все же человеческую душу загубил, не комара ладошкой прихлопнул. И не надо убеждать меня, что несчастный император был тиран или идиот. Никто на свете не заслуживает такой смерти — табакеркой в висок и удавку на шею.
— Ваша поэтическая натура, достопочтенная Екатерина Семеновна, в самых прозаических событиях жизни готова видеть высокую трагедию или романтическую драму, — чуть усмехнулся в ответ на это посланник сардинского короля граф Иосиф де Местр. От дальнейших комментариев он воздержался, потому что спорить с дамой, даже весьма неглупой, полагал — и совершенно справедливо — делом пустым и безнадежным.
* * *Сия пикировка происходила в небогатой, но щегольски и со вкусом убранной гостиной дома Хвостовых, что находился на набережной Фонтанки. Почти каждый день собиралось здесь общество, объединенное неординарной личностью самой хозяйки — Александры Петровны Хвостовой, урожденной Херасковой, которая, благодаря родственным связям и собственным разнообразным талантам (одним из них был немалый поэтический дар), сумела сделать свой дом средоточием литературной, музыкальной и в некоей степени даже политической жизни Петербурга. По отцу своему была она валашка, а по матери — графине Девьер, внучатой племяннице незабвенного Александра Даниловича Меншикова — португалка. И Александра Петровна, как это случается довольно часто с нерусскими, желающими казаться русскими, была влюблена в Россию даже более многих исконно русских.
