Евгений Сухов - Заговор русской принцессы
В темницах мерли помногу. Но на их место тотчас отыскивались другие, такие же обездоленные. Мертвяков свозили на дальний погост, столь же заброшенный и унылый, какой была прошедшая жизнь колодников. Поскидывают в огромную яму одну на всех, а по первой оттепели засыплют комковатым глиноземом. Покадит пьяненький дьякон для порядка над холмом сладковатым ладаном, а на том и службе конец.
Приближалась обедня. Забил колокол, размеренно и лениво, ненавязчиво напоминая о том, что день переломился. Вторая половина потечет бойчее, а потому с делами следовало поторопиться. На какой-то миг колокольный звон перекрыл чей-то крик. То орал крестьянин, разорванный на дыбе. А потом разом умолк, как будто бы помер. А звонарный говорун, не заметив страдания, продолжал свою невеселую песнь, так же размеренно и басовито.
Преображенский приказ, стоявший на самой дороге, старались обходить стороной, как место злобное и нечестивое. А монашенки из ближайшего монастыря, пряча лица в черные платки, украдкой поплевывали в сторону, как если бы взаправду повстречали дьявола.
Шел липкий снег. Мохнатый и неприятный. Падая на раскисшую грязь, он мгновенно умирал. Поежившись, молодой русобородый стрелец поправил бердыш, висевший на спине, и обратился к своему напарнику, рябому мужику лет тридцати:
— Говорят, царь в посольство собирается. К Кремлю с тыщу саней приволокли, по всем селам собирали. — Глаза молодого блеснули озороватым огоньком: — А как ты думаешь, Степаныч, царь возьмет нас в посольство?
К заданному вопросу дядька отнесся неожиданно серьезно. Полные капризные губы сложились в пухлый бутон, после чего он отвечал важно, стряхнув рукавицей снег, налипший на меховой воротник:
— А как же без нас? Мы же хвардия!
Близ Преображенской стрелецкой слободы на высоком берегу Яузы к небу взметнулась потешная деревянная крепость с крепкими башнями. Вокруг крепости была возведена высокая двойная стена. Пустоту между стенами заполнял щебень и гравий. Внизу вырыт нешуточный ров, через который перекинут подъемный мост. А вот над воротами возвышалась бочковидная башня, а на самом верху встроены часы. У крепости несли службу солдаты Преображенского полка, отпугивая всякого неосторожного прохожего громкими окриками.
Прежде у крепости разворачивались нешуточные баталии, где Петр был рядовым рубакой и главнокомандующим одновременно. Но в последний год к ребячьим затеям повзрослевший царь охладел и наведывался в потешную крепость только спьяну. Однако караул не убрал, и солдаты сторожили потешные строения так же строго, как если бы то были царевы покои.
— Гляди-ка, царь! — кивнул русобородый вояка в сторону потешной крепости.
На стене, распрямившись во весь свой многоаршинный рост, возвышался царь Петр. Мартовский ветер нещадно трепал полы его кафтана, но он, не замечая неудобств, подставил босую голову встречному ветру. Рядом, чуть согнавшись, спасаясь от разыгравшейся стихии, неловко топтался Алексашка Меншиков.
Взобрался Петр Алексеевич на башню, крикнул что-то замешкавшемуся Меншикову и сгинул в глубине постройки.
— Неужто царь опять баталию надумал? — предположил русобородый.
— То вряд ли! Сани наготове стоят. Вот как распутицу морозцем стянет, так и покатят в Европу.
На крыльцо приказа выскочил Егорка, денщик Федора Ромодановского. Шибанула громко за спиной дверь, заставив вздрогнуть рыжеватого гарнизонного кота, а малый, напрягая глотку, заорал во все горло:
— Никола, бесов сын! Тебя князь Федор Юрьевич требует!
— Иду! — отозвался русобородый и, прижимая к голове слетавшую шапку, заторопился в приказ.
Потоптавшись перед дубовой дверью и перекрестившись для храбрости, Николай вошел в покои князя.
Князь Федор Юрьевич Ромодановский сидел за массивным дубовым столом, на котором стоял кувшин с брагой. Тучный, с большими отвислыми щеками, опухший от беспробудного пьянства, он кривовато, прищурив глаза, посмотрел на вошедшего Николая, робко мявшего картуз.
— Брагу хочешь? — почти по-приятельски предложил глава приказа.
— Дак, эдак, того я… На службе… Не положено, — сглотнул набежавшую слюну Николай.
Князь вздохнул:
— И я на службе… Ну смотри, второй раз предлагать не стану.
Подняв кувшин, он приложился к самому краю губами и принялся пить большими глотками, насыщая бездонную утробу.
— Уф! — блеснула в глазах шальная радость. Поставив наполовину опорожненный кувшин, Ромодановский уважительно произнес: — Крепка! Умет Марфа настаивать. Настоящая мастерица. Без пьяного зелья божий свет не в радость. А ты молодец! Не стал государеву службу на брагу разменивать. Так чего ты пришел-то?
— Так вы же сами меня позвали, Федор Юрьевич, — невесело залепетал Николай.
— Хм… Ты мне вот что скажи. В прошлом месяце ты был в услужении у немца Христофора Валлина?
— Был, Федор Юрьевич.
— Что за служба?
— Служба-то не бог весть какая. То дровишек ему запасти, а то на базар за провиантом сбегать.
— Понравилось, поди! Девки-то у него гладенькие и чистенькие служат, не в пример нашим.
Николай насупился:
— Я с Марфой помолвлен.
Брага сделала свое дело. Федор Юрьевич пребывал в благодушном настроении, мог и пошутить. Погрозив пальцем, добавил:
— Знаю я вас, молодцев, только о том и думаете, чтобы девицу на сеновале завалить. Так что ты скажешь о немчине-то?
Взгляд у князя Ромодановского был острый, прожигающий. Будто бы не глядел, а заточенной пикой в грудине ковырялся. Таким глазам не соврать, разом углядит всю напраслину, а то, что укрыл, так заплечных дел мастера на дыбе вытянут.
Кашлянул Николай в кулак для пущей солидности и отвечал степенно:
— Обходительный Немчина. Давеча вот полтину пожаловал на шапку, а то моя совсем ободралась.
Князь Ромодановский неожиданно насупился:
— Ободралась, говоришь? А только харей не нужно щелкать и царево добро пристало беречь. Теперь царь-батюшка сполна довольствие выплачивает. Ты мне вот что скажи: кто-нибудь к нему хаживает?
— Хаживают, князь, — легко согласился Николай. — Давеча вот его сосед заходил. Хозяин ковш наливки выдул. Вот только слаб оказался немец. Как качнуло его на крыльце, так он едва не расшибся. Не подхвати его приказчик под руку, так до сих пор и ходил бы с разбитой мордой.
— Ну не дурья ли голова! Я тебе говорю о том, не хулили ли они государя? Не говорили ли дурных слов? Ты, чай, на стреме у ворот стоял?
— Кхм… Коли и говорили, так разве чего поймешь! — пожал плечами отрок. — Тарабарщина одна. На то он и немчина!
— Ладно, ступай, — великодушно разрешил Федор Юрьевич. — Если что крамольное услышишь, так тотчас дашь знать.
Николай даже не попытался скрыть облегчения. Губы разошлись в располагающей улыбке:
— Как что услышу, так обязательно сообщу, князь!
Тело у князя Ромодановского было коротким, необъятной толщины. Голова крупная, как жбан, а глаза смотрели пытливо, со смыслом. От такого взора не укроешь ни одну потаенную мысль. Ухватившись толстыми пальцами за крупный нос, Федор Юрьевич смачно высморкался на дощатый пол и одним махом допил теплую брагу.
Настроение у князя Ромодановского неожиданно поменялось:
— Ну, чего лыбишься, как Петрушка на базаре? А ну пошел с глаз долой!
Прижал Николаша к груди малахай и расторопно попятился к выходу.
— Егорка! — громко крикнул князь. А когда на его окрик расторопно примчался слуга, лениво укорил: — Где тебя черти носят?! Пьяного зелья подлей, а то усохну от жажды.
Распрямив согнутую в почтении стать, слуга заторопился к выходу.
Быть во хмелю для Федора Юрьевича было естественным состоянием, а потому денщик, — проворный малый из крепостных, держал в приказе бочку браги, которую дородный князь, отдыхая от государственных дел, поглощал большущими ковшами.
Дверь открылась, и в комнату просунулась лохматая голова Матвея, заплечных дел мастера. В длинной красной рубахе, подпоясанный белым шнуром, с закатанными по локоть рукавами, он производил мрачноватое впечатление на каждого, с кем встречался взглядом. Робели даже стрельцы и, сталкиваясь с ним в приказе, невольно ускоряли шаги.
— Чего тебе, Матвей? — хмуро поинтересовался боярин, глянув в озороватые глаза холопа.
— Кажись, заговорил.
— У тебя-то и не заговорит. Ты бы его того… Не прибил ли часом?
— Живой он, батюшка, — уверил палач. — Язык шевелится. Значит, и говорить может.
Князь поднялся неожиданно легко для своего немалого веса и потопал к двери, едва не столкнувшись в дверях с денщиком, держащим братину с брагой.
— Ну куда летишь! — в сердцах укорил князь. — Лохань-то не расплескай. Полон двор ротозеев! В Пыточные палаты неси, там жажду утолять стану.
