Илья Стогов - Проект "Лузер"
— Царицы Савской?
— Точно! И что с помощью этого перстня его предки были в состоянии повелевать джиннами и ифритами.
— А о том, что именно с помощью этого перстня последний бухарский эмир мог одновременно находиться сразу в нескольких местах, он вам не рассказывал?
— Не помню. Может, и рассказывал. Я в эти истории не особенно вслушивался. А почему вы спрашиваете?
— Потому что во всей этой истории с убийством именно это является главным вопросом. Как так вышло, что на записи из кабинета четко видно: в девять сорок вы находились там и выстрелили будущему тестю в голову, а на записи из кафе так же четко видно, как в то же самое время вы вовсе не махали пистолетом, а спокойно пили кофе?
Парень молчал и смотрел Стогову в лицо. Потом сказал:
— Это уж вам решать. Вы же милиционеры, а не я.
— Почему же обязательно нам? Давайте подумаем вместе: какие тут есть варианты? Неужели только мистика, связанная с кольцом царя Соломона и проклятьем эмира бухарского?
— Не знаю. Но похоже, только она. А к чему вы это?
Стогов встал ровно напротив него.
— Вы не понимаете? Я вот тоже долго всю эту историю не понимал. Пока не сделал очень простого умозаключения. Может ли человек одновременно находиться в двух местах? Нет, не может. А коли так, значит…
— Значит?
Стогов наклонился почти к самому уху прикованного парня и тихонечко сказал:
— Значит, это были два разных человека. Скажите, у вас есть брат-близнец?
8
Вот наступило утро и стало совсем светло. Рассказывал Ибн Шамим, со слов Йазирда бен-Сауда, которому передали знающие люди, что на следующее утро все жители города собрались на площади перед священным камнем аль-Мааса, что означает «Нелживый». Всем хотелось увидеть: как станет выходить из положения дочь их эмира, ибо что бы она ни сказала в ответ на вопрос, заданный ей суровым отцом, смерть ее в любом случае была неминуема. Признает, что лежала в объятьях юного путника ас-Сакалибы, — смерть ей! А не признает и солжет, — поразит ее молния с небес, ибо от начала времен никто еще не слышал, чтобы солгавший у священного камня ушел бы от заслуженной кары.
На балкон дворца вынесли мягкий диван, и вот на диване возлег сам Сейф ад-Даула. Чернокожие невольники опахалами разгоняли над его головой полуденный зной, а на пальце эмира поблескивал древний перстень, знак его непререкаемой власти. Вид у эмира был неприступный и грозный. Плащ, сшитый из бород его противников, ниспадал до самого пола. Эмир был полон решимости покарать дочь за ее поведение.
Покрутив усы, он произнес:
— Не приступить ли нам, достопочтенные, к тому, ради чего мы все здесь собрались?
Приближенные в ответ покрутили собственные усы и отвечали так:
— Отчего ж не приступить? Самое время, пожалуй, взять да и приступить.
— Тогда приведите сюда Фатиму, которая раньше считалась моей дочерью, но запятнала это звание и опорочила благородное имя нашей семьи.
Фатима вышла вперед.
— Знаешь ли ты, зачем мы тебя сюда позвали?
— Воистину нет о, отец мой!
— Не называй меня отцом, а называй меня эмиром, как и все жители оазиса, ибо твое поведение бросает тень не лишь на меня, но и на всех моих благородных предков!
Заломив руки, Фатима пала перед отцом на землю и заголосила:
— Откуда это?! Кто оклеветал меня, о отец мой?! Назови его имя, и я вызову его на благородный суд перед священным камнем! О, пусть нас рассудят!
Грозный и насупленный эмир еще раз покрутил свои пышные усы. Теперь он делал это менее уверенно, как раньше. О коварство женщин! Все-таки трудно мужчине не поверить той, кто смотрит на него умоляющим женским взглядом.
Подумав, он сказал:
— Хорошо, Фатима. Допустим, слухи, ползущие по городу, — только слухи. Но готова ли ты предоставить доказательства?
— Воистину, готова!
— Ты знаешь, что речь идет о проверке твоей честности перед священным камнем аль-Мааса, что означает «Нелживый», и что тот, кто осмелиться солгать, положив на него руку, тут же будет поражен молнией с небес?
— Воистину, это мне известно!
— Поступим же следующим образом. Снимите покровы, укрывающие камень, и пусть Фатима положит на него свою руку! Левую или правую — неважно, главное, чтобы ладонь была плотно прижата к камню.
Покровы были сняты, и Фатима приготовилась произнести торжественную клятву. Но уже открыв рот, она замялась и убрала руку с камня аль-Мааса, что означает «Нелживый».
И вскричал эмир:
— Ага! Не можешь поклясться! Так, значит, все-таки ты виновна?
— Нет, отец мой, которого я все равно буду называть отцом! Нет, о грозный, срезавший бороды себе на плащ с многих сотен голов! Не в этом дело.
— А в чем же, коварнейшая?
— Как я могу поклясться, что никогда в жизни не бывала ни в чьих объятьях, если все горожане видели, как вчера какой-то неизвестный человек уронил меня на землю и упал вместе со мной? Будет ли искренней моя клятва? Не поразит ли меня за это молния с небес, ведь слова мои будут неправдой?
Эмир нахмурился, но тут же перестал. Разумеется, визири докладывали ему о том, что случилось накануне, и что неловкого декханина, не сумевшего удержать падающую дочь эмира, так и не нашли. Поэтому он сказал:
— Это не страшно. Поклянись в том, что лишь этот человек сжимал тебя, лежащую, в объятиях, а больше никто!
— Клянусь!
— Точно?
— Воистину призываю в свидетели священный камень аль-Мааса, что означает «Нелживый»!
Все замерли. Много раз горожане видели, как произнесший ложную клятву у камня бывал поражен молнией. И они ждали: разверзнутся ли небеса и теперь? Но они не разверзлись. И Фатима избежала гибели, а эмир избежал позора.
9
Вторник, 17 октября, 23:47
Голос в динамиках объявил, что поезд прибыл на станцию метро «Маяковская». Стогов захлопнул книжку, сунул ее подмышку и вышел из вагона. Это был длинный день, и он подходил к концу. Над проходом, ведущим к эскалатору, висели электронные часы. Стогов посмотрел на большие светящиеся цифры и засунул руки поглубже в карманы. Чтобы закончиться окончательно, дню оставалось протянуть меньше пятнадцати минут.
Поднимаясь из метро, он по инерции пытался считать фонари, освещающие эскалатор, но на восьмом сбился. Вчера он сбился на девятом, а позавчера на седьмом. Здесь, на «Маяковской», жила девушка, в квартире которой он жил уже почти неделю. Если быть точным, то сегодня ему предстояло переночевать там седьмой раз. Он не был уверен, что поступает правильно, но вместо того, чтобы остановиться и хорошенько обдумать то, что делает, просто пытался, поднимаясь по эскалатору, считать фонари.
Прежде чем выйти на улицу, он натянул на голову капюшон. Сигарет почти не осталось, и он подумал, что хорошо бы купить по пути еще одну пачку. Невский был почти пуст.
Подозреваемого отпустили из отделения всего около часу назад. Майор лично подписал все необходимые бумаги, и парень отправился домой. Через окно служебного кабинета Стогов глядел, как он уходит. Окно было маленькое и сто лет немытое. Но даже через него Стогов запросто разглядел: снаружи подозреваемого дожидалась его узбекская возлюбленная. Тоненькая фигурка в нелепой куртке, из-под которой торчали национальные шаровары. Когда парень вышел, девушка попробовала обнять его, но застеснялась и они просто пошли рядом, даже не касаясь друг друга руками. Наверное, теперь, когда строгий отец мертв, никто не помешает им зарегистрировать-таки их странный брак.
Рядом стоял Осипов. Стогов сделал большой глоток прямо из бутылки и спросил:
— А ты мог бы встречаться с узбечкой?
Осипов подумал.
— Черт его знает. Встречаться, может, и мог бы. А жениться — точно нет. Представь, что твои собственные дети будут узбеками, а?
Стогов хотел спросить его, а смог бы капитан вообще встречаться продолжительное время хоть с кем-то? Но не спросил. По пути в квартиру, где ему предстояло провести ночь
(седьмую подряд ночь)
он успел подумать над этим вопросом еще раз. Мог бы он встречаться со смуглой узбекской девушкой? Или вообще хоть с какой-нибудь девушкой? Жить не сам по себе, а рядом с кем-то еще… вместе с кем-то еще… в печали и радости, болезни и здравии… пока смерть не разлучит их… смог бы или нет?
