Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Соколов согласился:

— Правильно мыслишь, Михаил Антонович! Зачем на себя одного убийство вешать?

Писарь торопливо записывал.

Соколов спросил:

— В какое место ножом бил?

Мишка плаксиво сморщил лицо:

— Да куда придется! Сначала в живот, потом он брякнулся мордой вниз, так я встал рядом на колени и под левую лопатку этаким манером — жах! Ванька еще пальцем ткнул, мол, сюда, под сердце… Я по мокрым делам не ловок. А в той мокрухе и нужды настоящей не было. Ванька нарочно это подстроил, а сам потом меня пужал: «Кровью повязан, кровью повязан!» Вот я и крутился перед ним шестеркой. Всю душу истерзал. По их партийным делам за гроши бегал, свободой рисковал, листовки таскал на Прохоровскую мануфактуру, динамит в Москву из Саратова провез.

— Когда это было?

— В прошлом месяце. У кого брал? Все скажу, только записывайте.

— А где сейчас тот динамит?

Мишка вмиг насупился, замолк надолго, но потом сделал над собой усилие и, глядя в пол, буркнул:

— Отдал Елизавете, а она свезла. Куда? Не говорила.

Соколов, желая еще больше разговорить Мишку, спросил:

— Ведь после дела иной так перепугается, что в штаны наложит. А ты гусаром держался! Филеры в отчете написали, что совершенно собой владел, никто худого не заподозрил. Молодец!

Мишка подкрутил усы:

— Уж чего трястись, коли вышло так! Тут надо кураж выказать…

Соколов продолжал гнуть свою линию:

— Неужто в мелочах помнишь, как уходили из лавки Овчинникова?

— Как не помнить! Средь бела дня, на Лесном рынке — толпа, толкаются туда-сюда, того и гляди, в лавку кто припрется, а тут в конторке труп и кровищи, кровищи. Что делать? — Мишка замолк, покрутил головой, предаваясь воспоминаниям, криво улыбнулся, видно довольный собой. — Покойник лежал в дальней конторке, а мы при выходе ему прокричали, навроде как живому: «Будь здоров, Микитич!» Ну и табличка «Обед» как висела, так и осталась. Потом в газетах писали, что никто и не входил почти до трех дня, пока знакомый городовой за вырезкой не притопал. Открыл дверь — никого, стал кликать — молчание. Городовой зашел в конторку, а там зрелище первый сорт — мертвый труп-с. Ловко? — Глаза Мишки азартно блестели.

— Ловко! — поддержал Соколов. Он продолжал хитрить: — А куда ловко так делся? Даже филеры в тот момент со следа сбились.

Мишка, у которого настроение менялось каждое мгновение, расхохотался:

— Хо-хо, в лужу сели! — Перешел на доверительный тон: — Господин полицейский полковник, я вам секрет открою. С Лесного рынка легко смотаться через железнодорожные пути. Все блатные знают это.

— Но вдоль дороги забор глухой?

— Забор! Так щели и лазы одни. А как на пути выскочишь, так там составы, паровозы, водокачки, угольные склады — что тебе лес густой. Оттуда без шухера — сквозняком на Рязанскую улицу. Сбили со следа топтунов.

— Молодец, Мишка, ушлый ты! Гораздо умней, чем с первого взгляда кажешься.

Мишка приосанился, аж слегка крякнул:

— Гм, это точно, нашу породу Маслобоевых отродясь никто в дураках не держал! Выпить или подраться — это было, но ежели дело какое — не глупей иных-прочих.

— А чего из себя корежил гусарского офицера?

— Да это я так, для одного фасона. Мы, Маслобоевы, любим покуражиться, над простачками посмеяться.

Пока Мишка распинался о достоинствах своей фамилии, Соколов вспомнил детали этой истории. Сыщик служил еще в сыскной полиции. Тогда был жив его верный друг Коля Жеребцов, позже погибший в Саратове от рук террориста. Жеребцов вел расследование. Он и рассказал о нем своему учителю — Соколову.

Дело было в следующем. На этом самом Лесном рынке, что за Красным Селом, в сторону Сокольников, нашли убитым в мясной лавке торговца Овчинникова.

Начали розыск. И многое в этой истории оказалось странным: убили в дальней комнатушке, куда покупателям хода не было. Стало быть, убийцы были знакомы со своей жертвой.

Далее, преступление в разгар торгового дня, — стало быть, рисковали, а ради чего? Выручку хотя забрали, но по случаю раннего часа она была незначительной. Враги? Но таковых и у старика Овчинникова не было. Опросили возможных свидетелей. Показания были противоречивые. Однако все дружно свидетельствовали, что уже часов с десяти утра Овчинников почему-то закрыл лавку на обед. Видели нескольких людей, в разное время выходивших из лавки, их внешность точно никто описать не умел.

Опросили десятки приятелей убитого, родственников, постоянных покупателей. Все оказалось тщетным. Жеребцов был прекрасным сыщиком, но в тот раз он убийц не разыскал.

И вот, спасибо разговорчивости преступника, это дело неожиданно нашло свое разрешение.

Мишка спросил:

— А чего топтунам сделали в наказание?

— На каторгу отправили! — веселился Соколов.

— Ну?! И правильно! — Из Мишки хлестало нетрезвое хвастовство. — Эх, какой бы из меня сыщик первоклассный вышел! Вот, скажем, Смолин с Сухаревского рынка — точно говорю, не плоше его был бы. Потому как все воровские хитрости насквозь прошел — даже досконально.

Соколов с сомнением протянул:

— Разве? Для этого, прежде всего, воровской мир надо знать. А ты, Мишка, парень шустрый, но…

Мишка совсем разгорячился:

— Да я до всего проник, все, почитай, знаю малины, а также ямы — места сбыта спертого добра, знаю всех скупщиков краденого, всяких мошенников — все вот в этом кулаке они у меня.

— Проверю, Мишка! Коли не врешь, премию получишь — вина и папирос. Какие уважаешь?

— Насчет покурить? Пользуюсь лавкой фабрики «Дукат», на Петровке это. Когда деньги позволяют, наслаждаюсь «Реноме» — сто штук за рубль-с, а по бедности и «Дюшес» хорош.

Мишка прервался, с тоской посмотрел на Соколова:

— Эх, совсем в горле пересохло.

Соколов смилостивился, зашел в соседний кабинет, принес последнее, что оставалось от пышного ужина Тюкеля, — бутылку мадеры.

— Пей сколько влезет!

Мишка разом осушил лафитник, крякнул:

— Хор-рошо винцо! Когда разбогатею, цельный день винами дорогими стану утешаться.

— Когда ты разбогатеешь, то утешаться будешь не винами, а лекарствами. Я тебя, паразита моей жизни, сладко угостил?

— Прямо не верится, что в Бутырке торчу, словно в хорошем трактире гуляю. Как и выразить вам, господин полицейский полковник, не знаю…

— А теперь отвечай коротко, быстро и только правду. Раз соврешь — в нижнюю камеру к грызунам пойдешь. Твое имя?

— Михаил Антонов Маслобоев.

— Возраст?

— Тридцать первый годок с Филипповского поста пошел.

— Судимостей?

— Три!

— Голубей гонял?

— Нет!

— Вино пьешь?

— Пью!

— У кого пожар случился?

— У меня!

— Куда сбежала Елизавета Блюм?

— Не знаю, вот истинный крест!

Фокус Соколова не прошел, а на него многие закоренелые преступники попадались. Он сделал последнюю попытку:

— Мишка, как же так? Елизавета с тобой жила, много тебе рассказывала. Ну, где в Москве ее квартира?

Мишка прижал руки к сердцу.

— Истинно говорю, не знаю! — Малость посопел, добавил со злостью: — Знал бы — сказал, ведь гнусней бабьего семени ничего на свете нет: самые продажные и добра не помнят. Я столько марушек с Цветного бульвара перещелкал — со счета сбился. А чего Елизавета ко мне прилипла? Она благородная, из себя краля писаная. Поначалу я аж робел. А потом, как началось, она такое откалывала, что я у самых клевых баруль не видывал. Я ей говорю: «Странно, что вы ко мне, простому мужику, с чувствами и своим разнообразием!» Она буровит: «Ты мужик простой, а хрен твой золотой!» Поди, с кем спит, тому так и говорит. А еще заявляет как-то: «Купим мергафон, буду любить тебя под музыку!» У меня уже ксива Кашицы была, я ходил свободно, ничего не боялся. Сели на сани, отправились с ней на Петровку, к Иосифу Мюллеру. Сотенную отвалила за мергафон, «Симфония-Экстра» называется, да к ней два ящика пластинок. Так, бывало, заведет Вавича «Очи черные» и скорей меня седлать. Смешно, право!

— Когда Елизавета к тебе попала?

Мишка сморщил лоб, мучительно задумался. Вдруг просиял:

— Вспомнил, как раз в канун праздника великомученицы Екатерины, я еще в храм на службу зашел.

— Стало быть, двадцать третьего ноября?

— Точно! Елизавету привез Ванька Елагин, он подтвердит. Сказали, что конспиративную малину, где прежде она жила, охранка разгромила. Ей удалось ухилять, вот ее ко мне на время спрятали. Только Елизавета так прижилась, что потом съезжать не захотела. Да мне она к сердцу прикипела. Такая чистенькая, умная. И к тому ж расчет есть: не надо на Цветной бульвар в публичные дома катать и на блядей тратиться — все под рукой.