Линдси Фэй - Тайна семи
– Ты никогда не бываешь один. – Я зажал в ладонях стакан с виски и наблюдал за тем, как дрожит в такт моим пальцам карамельного цвета жидкость. – Ты или здесь, или в участке, или идешь смотреть бокс со своими приятелями, или донимаешь меня. Ты не выносишь одиночества. Абсолютно один ты бываешь, только когда спишь… хотя тоже нет. В девяносто девяти процентах случаев в постели ты тоже не один.
– Ну, так вот, сегодня рано утром я был один. Нравится тебе это или нет.
Я с ужасом смотрел на Вала. Выражение лица нарочито безразличное.
– Не верю. Просто в голове не укладывается. Выходит, ты убил эту женщину?
Вал злобно скривил губы, от безразличного выражения не осталось и следа.
– Да успокойся ты, псих недоделанный. Никого я не убивал. Просто решил пройтись немного по Бэттери-парк.
– Пробираясь через сугробы?
– Послушай, Тимоти, я взрослый человек, а не какая-нибудь там тепличная лилия.
– Расскажи мне все, Валентайн! – взмолился я. – Пойми, если меня кто-то видел, если я допустил какую ошибку, если тебя заподозрят, тебе все равно придется отвечать на вопросы, отчитываться в своих действиях и…
Валентайн презрительно фыркнул.
– Премного благодарен, мой милый Тим, за то, что объяснил все тонкости нашей юридической системы. Наверное, до сих пор мы определяли виновность по тому, пойдут ли ко дну люди с мельничными жерновами на шее или продолжат держаться на плаву.
Я подался вперед и нервно провел ладонью по лбу – кожа напоминала на ощупь змеиную. То, что мой брат невозможен, было ясно, как день. Как то, что на исходе дня стемнеет. Но если не считать одной-единственной ужасной тайны, которая, по сути, не должна была являться таковой, мне всегда казалось: я знаю об этом человеке все. К сожалению.
– Ты всегда лгал кому угодно, только не мне. С чего это вдруг начал?
Он призадумался, провел кончиком пальца по шву пошитых на заказ черных брюк.
– Наверное, потому, что ты стал настоящим шилом в заднице.
– Послушай, Вал, сдается мне, я все же пропустил одно значительное событие в твоей личной жизни.
Брат помрачнел, но всего на секунду. Затем широко развел руки, закинул их за голову, сцепил пальцы и напустил самый беззаботный вид.
– Мое алиби совершенно неважно и никогда не будет оглашено в суде, – небрежным тоном бросил он и раскурил сигару.
На сердце у меня немного полегчало.
– Ну, ты даешь! А что за алиби?
– Неважно. И совершенно неинтересно, и вообще говорить тут больше не о чем.
– Но оно имеет какое-то отношение к смерти миссис Адамс?
– Послушай, ну что ты заладил, как попугай?
– Что-то незаконное, да?..
Нахмурившись, Вал обдумывал это мое высказывание, и мешки у него под глазами нервно задергались.
– Ну, возможно. Есть такая вероятность. Может быть…
Нельзя сказать, что я сильно удивился. Но и не обрадовался этой новости.
– Так ты хочешь сказать, несмотря на то, что никогда не бываешь один, у тебя нет алиби на то утро, когда в постели у тебя была задушена женщина… И все потому, что ты тем самым утром занимался чем-то противозаконным, так, что ли?
Вал осклабился в улыбке, лицо обрело какое-то хищное выражение.
– Итак, юный Тимоти Уайлд, полицейский, раскрывает еще одну тайну. Тиснем о тебе статейку в полицейской газете.
Я сердито и нервно сжал руки в кулаки и прошипел:
– Позволь я доставлю себе огромное удовольствие. Скажу, что ненавижу тебя.
– Тогда, может, лучше подеремся? Лично меня такой вариант бы устроил.
Нет, конечно, я вовсе не ненавидел своего брата, хотя тот, думаю, считал иначе. Однако при этом я часто испытывал сильнейшее искушение сбить это наглое и беззаботное выражение с его физиономии. Я проделывал это и прежде, и, несомненно, сделаю снова, хоть мне и крепко доставалось в таких схватках. Но сейчас я просто опустил голову и обхватил ее руками. Сидел и решал, чего мне хочется: выпить весь виски на Манхэттене или же вышвырнуть Вала из окна пожарного депо.
– Просто в голове не укладывается, – жалобно простонал я, обращаясь к своим ботинкам. – Не ты задушил эту женщину в своей постели – и в то же время не желаешь говорить мне, где находился во время убийства. Никто, кроме нас двоих, не знает, что она ночевала у тебя в доме, однако кто-то все-таки нашел ее и убил. Была борьба, потому что тумбочка у тебя в спальне перевернута, и твоя картина – тоже, но на теле миссис Адамс не обнаружено ни единого признака того, что она сопротивлялась. У Варкера и Коулза были веские причины отомстить нам – кстати, и Джулиусу тоже, – но им не было смысла убивать Люси, раз за эту живую женщину можно получить целую кучу денег. И куда утащили Делию и Джонаса? Может, это они сопротивлялись, и поэтому мебель в комнате оказалась перевернута? И каким образом, черт возьми, тут замешана Шелковая Марш?
С другого конца стола донесся грустный смешок.
– Ну, это-то как раз я мог бы тебе объяснить, Тим. Стоит ей влезть, и у нас тут же появляется повод для беспокойства.
– И насколько плохи были бы наши дела, если б ты предоставил свое алиби жюри присяжных?
– Хуже некуда. Так что воздержусь.
Стараясь дышать через нос, чтобы хоть немного унять сердцебиение, я несколько минут пытался сообразить, с чего лучше начать расследование. Ну, если на время забыть о Вале.
– А знаешь, ты, пожалуй, прав, – услышал я слова брата. – Никогда прежде не замечал, что просто ненавижу одиночество, но это так. Мысли получаются какие-то слишком… громкие.
Я поднял голову, уперся подбородком в сложенные руки и пробормотал:
– А вообще, это было здорово. Ну, то, что ты сделал для этой ирландской семьи. И не собираюсь ругать или дразнить тебя за это. Ты спас им жизни.
– Да просто потому, что мертвецы не имеют права голоса, – заметил Вал.
– Маленькая девочка – тоже.
– Считаешь, они будут поминать меня добрым словом, если это их дитя окажется в могиле?
– Мне плевать, что ты там несешь. То был настоящий поступок.
– Видел бы ты меня по воскресеньям, когда их собирается целая толпа, – усмехнулся он. – И хор поет, а мне только нимба не хватает.
– Миссис Адамс говорила, что ее похищали и прежде. – Я понизил голос, склонив голову набок: – Эта надпись. Бог мой, эта надпись!.. Ну, ты видел.
«Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся».
– Да, видел, – тоже еле слышно прошептал он.
– Что она означает?
Вал поднялся, затушил окурок сигары в пустом стакане из-под виски. Потом лениво, изогнув спину, потянулся и улегся на скамью у стены.
– Надо хоть немного поспать. Впереди дел невпроворот.
Я с трудом подавил зевок.
– А мне что-то не очень хочется.
– Но ты потерял способность мыслить четко и ясно, размышляя над тем, что случилось с Люси Адамс давным-давно и далеко отсюда. Передохни. А если продолжим спорить, сделаю твою физиономию еще больше похожей на подгоревшее суфле. Мне такие перемены не по душе. Разбужу тебя через пару часов.
В словах Вала имелся смысл. Он слишком хорошо знал меня, и вот я послушался, смежил веки, и перед закрытыми глазами хаотичным вихрем проносились несвязанные между собой факты, и удержать и исследовать хоть один из них я был не в силах. Частично такое состояние было обусловлено пережитым шоком и усталостью. Частично – по всей вероятности, виски. Я бы никогда и ни за что не послушался этого его приказа, если б не слова Вала, что дел впереди невпроворот.
Если б не маленькое подозрение, угнездившееся где-то на окраине сознания.
И вот я снял ботинки и улегся на скамью. Минут пять прислушивался к шуршанию – это Вал перелистывал «Геральд». Затем услышал попыхивание – он раскуривал очередную сигару. Постепенно дыхание мое выровнялось. Стало реже. Пальцы расслабились, веки перестали нервно трепетать. На протяжении примерно четверти часа я пребывал на пороге сна, и шипение и потрескивание дров в камине служили единственным указанием на то, что время идет. Весь остальной мир перестал существовать.
Но я еще не спал.
И когда вдруг услышал скрип двери – единственный намек на то, что затем кто-то по-кошачьи бесшумно сбежал вниз по лестнице, – я совершил единственный разумный в данной ситуации поступок. Снова надел ботинки, торопливо завязал шнурки.
И двинулся следом.
Глава 11
Мы недоумеваем, почему старые камни Банкер-хилл[28]не заходятся в плаче, когда публично оскверняется Союз, скрепленный кровью наших дорогих отцов. Но, как правило, откровенное сумасбродство глупцов-фанатиков скорее доходит до сердец и умов, нежели самые хитрые закулисные игры. Люди видят замысел – и отвергают его. Так вырабатывается противоядие; через несколько лет все эти бредовые идеи будут забыты, а люди, выдвигавшие их, преданы вечному забвению.
