Дмитрий Леонтьев - Обитель
— Что?!
— Вы обозвали меня свиньей.
— Да нет же... Это невозможно... Что за бред?! — растерялся он.— Я ведь даже пил и то по вашей просьбе. Я, конечно, был пьян, но...
— А также вы оскорбили моего короля,— спокойно продолжил я.— Вы сказали, что ваш Троцкий — «Мессия» и вы вырежете всю коронованную сволочь в мире. И перешли на личности. Свое оскорбление я еще мог бы вам простить, но оскорбление Его Величества — никогда.
— Да быть этого не может! — завопил он.— Что вы несете, господин Блейз?! Я ничего такого не говорил!
— Мы, англичане, выдержанный народ,— сказал я.— Сперва я закончил дело, дождавшись отряд и передав предназначенную для господина Троцкого рукопись в руки господина Плаудиса...
Бесстрастный латыш кивнул, подтверждая.
— ... И даже дал вам время отдохнуть и набраться сил,— продолжил я.— К тому же я хотел, чтобы мои действия были правильно истолкованы в присутствии свидетелей. Теперь, когда ваши товарищи знают истинную причину моих действий, я позволю себе перейти к самим действиям.
Сделав шаг вперед, я со всей силы залепил ему пощечину. Он отшатнулся, прикрывая рукой разбитые губы, глаза сузились, но выдержка у него была все же отменная. А может, все проще, и подобные ситуации были для него не в диковинку? Сплюнув кровь, комиссар понимающе покачал головой:
— Вот так вы решили... Правду знаем мы двое. А что дальше? Вы же не рискнете вызвать меня?
— А чем я, по-вашему, занимаюсь? Или мне еще одну оплеуху вам отвесить в знак серьезности моих намерений?
— Да нет, ни к чему,— с притворным сожалением вздохнул он.— Этого я и боялся. Вы сошли здесь с ума, господин англичанин. Россия вообще опасная в этом отношении для молодых идеалистов страна... Как вызываемый, я могу выбрать оружие?
— Разумеется.
— Угу... Вы — самоубийца? Или вчерашний день вас ничему не научил?.. Если вы извинитесь, я могу проявить снисхождение и дать вам шанс...
— Неужели без второй пощечины не обойтись?
— Ну, воля ваша... Товарищи! — обратился он к красноармейцам.— Вы видели, с чего началась ссора, и слышали, как господин иностранец сформулировал ее причину. Это — ложь и бред, но я вынужден принять вызов. В противном случае пострадает не только моя честь, но и честь всей советской власти, которую в моем лице оскорбил этот господин. Он не оставил мне выхода. Вы видели, что я делал шаги к примирению... Вы зря думаете, что незаменимы, господин Блейз. Посылку мы передадим, а ваши руководители пришлют нам нового «блейза». Только больше уже не будем посылать за вами отряды в такую даль. Чести много. Не баре — сами до Петрограда доберетесь. Но не бойтесь: я убью вас быстро. Мы и так слишком здесь задержались.
— Вы закончили? Какое оружие выбираете? Полагаю — сабли?
— Разумеется,— широко улыбнулся он мне.
— Господин Плаудис, вы не одолжите мне вашу саблю?
Латыш посмотрел на комиссара. Тот снисходительно кивнул. Вытащив клинок, Плаудис протянул его мне:
— Это от-чень хорошая сталь. Сам выбирал.
— Я так и подумал,— кивнул я.— Благодарю. Куда прикажете, господин Звездин?
Комиссар оглядел истоптанный снег:
— Разве в этом хлеву место для благородной схватки найдешь? Хотя... Посмотрите: как вам?
Он указал на колокольню. Высотой метров пять, она была достаточно длинной и достаточно широкой для поединка, а уж для «демонстративного наказания героическим комиссаром неразумного юнца» в память и вразумление всем прочим, так вообще являлась образцово-показательным «лобным местом».
— Колокола надо было еще вчера сбросить, да устали с дороги,— вздохнул Звездин.— Ничего, чуть позже исправим... Вы же ждать не хотите?
— Мне они не помешают.
— Небольшая дорожка там есть, нам и ее хватит... Начнем?
Раздевшись до рубашек, мы поднялись на колокольню. Внизу постепенно стал подтягиваться на зрелище народ. Когда гордо вскинувший голову комиссар шагал впереди меня, со стороны, наверное, казалось (да, скорее всего, он и сам так себя чувствовал), что неразумного теленка ведут на убой. Видимо, у господина комиссара все же было изрядное количество комплексов, иначе откуда бы в нем таилось столько дешевой театральщины? Да и вообще, насколько я могу судить, у господ «коммунистов» явный перебор с «кино и цирком». Но на души впечатлительные это действовало: бабки внизу начали охать и причитать...
Я могу догадываться, сэр, с какой улыбкой вы сейчас читаете эти строки. Сколько раз вы журили меня за излишне фанатичное пристрастие к фехтованию, указывая на современное вооружение офицера и на отошедшие в прошлое дуэли... Забавно, но вновь хочется вслед за отцом Иосифом вспомнить о том, что «случайности — не случайны». То, чему ты посвятил всю жизнь, иногда и пригодится-то может всего на несколько минут. Зато эти минуты могут однажды или спасти тебе жизнь, или стать «минутами славы»... А иногда и то и другое вместе... Лучшие фехтовальщики Британии настойчиво предлагали мне попробовать реализовать свои таланты в профессиональном спорте, пророча блистательную карьеру, а вот теперь я играю всего лишь скромную роль статиста в позерском спектакле самовлюбленного палача. Если б я выпячивал свои скромные достижения так же, как он, вряд ли удалось бы с такой легкостью заманить его в эту ловушку. Иногда скромность не только украшает, но и спасает...
— Ну-с, начнем? — предложил Звездин, вставая в позицию.
Я кивнул, и он тут же обрушил на меня вихрь сверкающих сталью ударов. Он был мастер по ведению боя, но, как объяснял мне один из преподавателей, «мастерство так же отличается от таланта, как дьявол от Бога». Можно назубок заучить несколько комбинаций, и довести их до совершенства, но чтобы сочинять их самому — все же нужен талант...
Неладное Звездин почувствовал достаточно быстро. На его лице появилась легкая озадаченность, и, словно проверяя себя, он предпринял несколько безуспешных попыток слегка задеть меня клинком... Провел молниеносную атаку, стремясь поразить меня уже всерьез... Отступил на шаг и прищурился:
— Забавно... Это где ж вы так сабелькой махать наловчились?
— «Машете» вы, любезный,— вежливо заметил я.— а я,— фехтую... Вот, к примеру...
И я сам преподал ему небольшой урок «ведения боя»... А вот защищался он из рук вон плохо: видимо, в его обучении было все поставлено на агрессивную атаку. Да и нервничать начал изрядно. Сосредоточиваясь на защите, он совершенно не следил за пространством вокруг себя, и несколько раз я заставлял его со всего маху впечатываться спиной в колокола. Над монастырем начал нарастать тревожный перезвон.
— Вот это и называется «играть»,— пояснил я.— Во всех смыслах...
— Это и есть ваш «тонкий английский юмор»? — тяжело дыша (скорее от злости, чем от усталости), спросил он, пятясь под моими ударами.
— Не хотел бы вас расстраивать, но на землю спустится только один,— сказал я.— Некоторым на земле не место...
— Но и вам живым не уйти,— пообещал он.— В проруби и для вас место найдется...
И он ринулся в атаку с удвоенной энергией. Теперь он сменил тактику и уже не стремился навязать мне бой, а, маневрируя между колоколами, стремился нанести удар исподтишка, метя то в бок, то по ногам. Колокола раскачивались все сильней, наполняя воздух басовитым перезвоном. Наверное, со стороны это было весьма впечатляющее зрелище. Во всяком случае, краем глаза я видел, что народ внизу стоит, буквально затаив дыхание.
Комиссар бился яростно, передвигаясь по колокольне с похвальной для его комплекции ловкостью, но по его лицу было видно, что отчаяние уже стучится в его сердце.
— Что вы от меня хотите?! — процедил он сквозь зубы между двумя выпадами.— Что вам надо от меня?!
— Я жду, пока у вас устанет рука, чтобы без помех отрубить вам уши,— любезно пояснил я ему свои намерения.— Потом убью.
— Это из-за попа?!
— И за него — тоже.
— Не будьте дураком, Блейз! Не портите себе жизнь!
— Я как раз её меняю в лучшую сторону...
— Вас прислали убить меня? Вы — наемник? Убийца?
— Нет.
— Тогда — почему?!
— «Мене, мене, такел»!
— Ах вот ты куда, щенок! — взревел он, и...
Но больше он ничего не успел ни сказать, ни сделать. Мне надоело это представление, и я не позволил ему перейти в атаку, коротким уколом пронзив его плечо и тут же, молниеносным взмахом, отрубив ему левое ухо. Он не успел даже вскрикнуть, отшатнувшись к перилам колокольни и замерев, с животным ужасом уставившись на кусок своей плоти, лежащей под ногами.
И столь велик был животный страх в его глазах, что мне стало противно. Я решил не использовать свое обещание до конца и просто прикончить это злобное, но, как оказалось, столь трепетное к своей собственной жизни ничтожество...
... И тут произошло странное. Я уже собирался пронзить ему горло, когда между нами появилось солнечное пятно. Наверное, луч отразился от начищенных колоколов, и произошел какой-то необычный оптический эффект... Но я отчетливо увидел в этом луче фигуру настоятеля. Монах улыбнулся и покачал головой, словно запрещая... Наверное, мне это просто пригрезилось, что совсем неудивительно, учитывая события последних дней... Потом я много об этом думал, но так и не смог найти ответ. В тот же миг я видел все это так отчетливо, что остановился, замерев от изумления... Этого мгновения комиссару хватило, чтобы опомниться и взмахнуть саблей... Все дальнейшее произошло в один миг. Сам не знаю, почему я не стал его убивать — ведь так было проще, быстрее, и, возможно, тогда мне удалось бы избежать ранения... Но я просто ударил его в челюсть, используя эфес сабли как кастет, а его клинок соскользнул на мою левую руку, впиваясь в плечо... Звез-дина отбросило на перила, и непрочные рейки не выдержали тяжести грузного комиссарского тела. Безмолвно и тяжело, словно куль с мукой, он полетел вниз. Но удара о землю я не услышал. Зажимая рукой кровоточащую рану, я заглянул вниз. Тело комиссара так и не долетело до земли, застряв в ветвях невысокой и чахлой осиновой поросли.