Гремучий студень - Стасс Бабицкий

— Переодетые, слышь-ка! — вставил юный полицейский.

— Ясно, что не в шинелях. Засада ведь, тайное дельце. Бродили туда-сюда, менялись изредка. Унтер-офицер аж трижды переодевался. Сперва с лотком бегал, пирожками торговал. Как все распродал, нацепил клетчатую коротайку и прохаживался с тросточкой. Но быстро замерз. Поменялся, вышел в армяке на меху, с кучерским кнутиком. На том все и закончилось.

— Споймали гада! — снова вклинился Мартын.

— Вижу, как споймали, — хмыкнул Кашкин. — Чего живьем-то не взяли?

Евсей сдвинул шапку на затылок.

— Честно сказать, я и не заметил, как этот одноглазый появился на площади. Отошел по нужде. Стрельба началась, я кинулся сюда, а он уже на земле лежит.

— Зато я все видел, — запальчиво воскликнул Мартын.

— Врешь, заячья губа! Ты же за воротами стоял.

— Да. а бомбист как раз из-за ворот и крался. Пройдет пару шагов и озирается, еще чуток — и сызнова башкой вертит. В руках картонка, вроде тех, в которых торты кремовые продают. Переодетые тоже заметили, напряглись. Приказали же досматривать всех, кто с ношей идет — не важно, мешок или сундук. Двое к одноглазому двинулись, а правые руки в карманы сунули — и юродивый догадается, что у них там револьверы. Одноглазый коробку свою на землю поставил, бережно, будто там фарфор. Разогнулся и наган выхватил. Жандармы орут: «Брось! Тебе же хужей выйдет» А он, ни слова не говоря, пальнул. Одному колено прострелил, другому шапку сбил с головы — чудом в лицо не попал, между ними всего шагов десять было, — городовой махнул рукой, показывая, где стояли жандармы. — Тут унтер сбоку налетел, вон оттудова. Три пули выпустил, бомбист и упал.

— Насмерть, выходит? — ахнул Кашкин.

— Не, он еще с минуту бормотал. Жутко так. Глаз стекленеет, уже и двигаться перестал, пена кровавая на губах пузырится, а все силится сказать…

— Да бредил он, — перебил Евсей, досадуя, что все внимание достается младшему товарищу. — Я добежал сюда, жандармы как раз бомбу осматривали. Полковник велел к засаде сапер привлечь, из артиллерии. Дядька суровый. Варежки сбросил, картонку разрезал, а под ней жестяная коробка. Часы на крышке. Поколдовал сапер с минуту, поддел циферблат ножичком, а под ним — дыра. Из дыры проволока торчит. Дядька потянул тихонечко, как на рыбалке, чтоб щука не сорвалась. Достал, а на конце — пузырек из темного стекла. Выдохнул: «Все!» Жандармы подхватили жестянку, унесли подальше. А сапер у меня цыгарку попросил, но курить не может — руки трясутся. Смотрит прямо в глаза и говорит: «Повезло, что бомбист не успел часы завести. Начали бы тикать, тут нам всем и хана!»

— Не собирался он заводить часы, — возразил Мартын, недовольный тем, что его задвинули. — Бомбу хотел поджечь, но не хватило пороху.

— Хорош выдумывать, баклан! Коробка-то жестяная. Как ты ее подожжешь?

— Не знаю как. А токмо пока бомбист помирал, он все шептал: пороху, пороху…

Кашкин резко повернулся на каблуках.

— Пороху? — переспросил он. — Может убитый хотел нашему полковнику что-то передать?

— Ты что же, думаешь, бандит знаком со следователем из охранки?

— Хрен их знает… А еще что говорил одноглазый?

— Аптекаря звал. Видать, мучился от ран-то.

— Как звал?

— Известно как. «Аптекаря! Аптекаря найди…»

— Хм-м, — Кашкин задумчиво почесал подбородок. — Надо все-таки сообщить полковнику. Пусть решает, имеет это смысл или нет.

Порох налетел ураганом, отбросил холстину и мгновенно воспламенился:

— Шта-а-а? Рауфа убили? Всех сгною! Р-р-ротозеи! Пр-р-редатели! Приказал же: брать живьем.

Трое городовых втягивали головы в плечи при каждом восклицательном знаке.

— Где этот чер-р-ртов унтер?! Ты? Мозгляк! На хлеб и воду!

Он навис над жандармом, все еще одетым как извозчик, вцепился в воротник армяка и прорычал в самое ухо:

— Сгною в ар-р-рестантских ротах!

Унтер-офицер крутил в руках кнут и бубнил:

— Звиняйте, ваше высокородие! У него же на лбу не написано, что нашенский. Я гляжу — стреляет. Пальнул в ответ.

— У-у-у, пас-с-скуда… Знаешь, с каким трудом мы его в банду внедряли?

— Никак нет!

— Никак нет, — передразнил следователь. — Ты зачем в грудь стрелял? Мог же в ногу прицелиться.

— Я думал…

Порох не удержался и съездил жандарма по лицу.

— Думал? Ты приказ нарушил. Ты человека застрелил, который вчера спас тысячу людей на Красной площади, а сегодня часы на бомбе заводить не стал. Золотую душу загубил. Ну, чего разлегся? Вста-а-ать!

Унтер-офицер поднялся, прикладывая горсть снега к разбитой губе.

— Звиняйте, ваше высокородие! Но ежели бы пришел не агент, а бомбист, он бы нас всех взорвал.

Полковник замахнулся для нового удара, но потом похлопал жандарма по плечу.

— Да понимаю я. Понимаю. Никакой пощады бомбистам, — он достал портсигар и закурил папиросу. — И то, что про Рауфа не знал — не твоя вина. По него никто в Москве не знал, да и в Петербурге лишь самые доверенные люди. Глубокая конспирация.

Затянулся, выпустил дым и спросил:

— Но зачем Рауф стрелял в жандармов? Мог ведь сдаться. Зачем играл свою роль до конца?

— Может он принял нас за бандитов? — предположил унтер-офицер. — Переодетые же.

— Нет, Рауф знал, что мы устроим засаду. Он сам предупредил, где и когда заложат бомбы. Если бы пришел один, то просто позволил бы себя скрутить, а потом уже на допросе меня вызвал, — Порох оглянулся по сторонам. — Значит, ошивался поблизости наблюдатель из банды. Не доверял Бойчук, устроил очередную проверку. Не мог Рауф иначе поступить…

Он опустился на колени, накрыл покойника холстиной и подоткнул со всех сторон, будто ребенка спать укладывал. Потом встал в полный рост и крикнул:

— Кашкин! Бегом ко мне! Что ты там говорил про аптекаря?

— Это