Андрей Добров - Смертельный номер. Гиляровский и Дуров
Я вошел в центральный коридор, прошел мимо конторы и поднялся в директорскую ложу.
– Садитесь, – сказала Лина.
– Куда?
– Куда хотите…
Я выбрал стул подальше от оркестра – памятуя, как нещадно он терзал мои уши в позапрошлый раз, и взглянул вниз, на то место, где должна была сидеть Лиза. Ее еще не было.
– Начнем через десять минут, – объявила госпожа Шварц, достала из рукава платок и начала нервно дергать за его кружевные уголки.
– А где Альберт Иванович?
Директриса обернулась ко мне. Немного более резко, чем того требовало ее положение здесь.
– Разве он был не с вами?
– Мы были вместе там, внизу, – сказал я. – Но потом он куда-то исчез.
Лина тяжело вздохнула и, отвернувшись, облокотилась на обитый синим бархатом бортик ложи. Плечи ее поникли.
– Я думаю, он скоро придет, – поспешил сказать я. Госпожа Шварц не ответила. Вероятно, она думала о том, что ее муж сейчас в гримерке Лизы Макаровой.
Но тут портьера ложи раздвинулась, и вошел Саламонский. От него пахло коньяком.
– Уже тут? – спросил он у меня, не обращая внимания на свою супругу.
– Да.
– А как же… – Он нарисовал своим мощным пальцем в воздухе невидимый череп.
– Всему свое время.
– Точно? – Альберт вперил в меня тяжелый взгляд.
Я кивнул.
– Ну ладно, – выдохнул он и с шумом уселся на самый дальний от жены стул. Также оперся на бортик, пристально разглядывая ряды, уже начавшие заполняться публикой. В соседнюю оркестровую ложу вошли музыканты, стали рассаживаться перед пюпитрами, готовить свои инструменты. Дирижер, поздоровавшись сначала с Саламонским, а потом с Линой, присел на край бортика и тут же задремал, совершенно не боясь перевалиться вниз. Я снова посмотрел на место, где должна была сидеть Лиза. Ее все так же не было еще. Я даже почувствовал некоторое беспокойство.
Наконец публика расселась по местам, и гул ее постепенно стих. От наступившей тишины, прерываемой редкими покашливаниями и скрипом сидений, дирижер проснулся, встал на свое место и взглянул на Саламонского. Тот покачал головой и кивнул в сторону Лины, ухитрившись при этом так и не посмотреть в ее сторону. Дирижер поднял палочку и посмотрел теперь уже на Лину. Та же как будто не обращала внимания, она сидела, глядя прямо перед собой, как будто думала какую-то сложную и всепоглощающую мысль. Саламонский взглянул на меня.
– Госпожа директор, – сказал я шепотом, – пора начинать.
Она вздрогнула и кивнула дирижеру, а потом махнула платком.
Свет погас. Но не успела публика, пользуясь внезапной темнотой, начать свои плоские шуточки, как вдруг несколько прожекторов осветили ту самую огромную конструкцию в центре манежа – скрытую «елочным» шелком. Под тихую барабанную дробь раздался зычный голос шпрехшталмейстера.
– Медам и месье! Дамы и господа! Цирк Саламонского имеет честь представить вам совершенно новую, оригинальную и бесподобную программу «Будущее»! Пока весь мир встречает двадцатый век, мы увидим, как наши далекие потомки встретят век двадцать первый!
Тут оркестр начал «Полет валькирий» из вагнеровского «Лоэнгрина». Один прожектор повернулся лучом вверх – там, под куполом, на огромных белоснежных крыльях висел ангел. И крылья его трепетали от ветра. Впрочем, ангел был довольно странного вида – одетый в серебряное трико, со странным шлемом на голове. Из этого шлема во все стороны торчали спирали. Наверное, подумал я, это не ангел, а простой житель Москвы 1999 года возвращается с работы домой, к жене и детям.
«Ангел» начал опускаться… и приземлился точно на верхушку конструкции, скрытой зеленым шелком.
– А? – повернулся ко мне Альберт. – Нравится?
Я кивнул.
– Погоди, еще не такое будет.
– Медам и месье! – снова раздался голос шпреха. – Давайте посмотрим, как будут жить наши потомки в своих удивительных домах будущего!
Тут вспыхнул яркий свет, зеленое шелковое полотно вдруг начало соскальзывать вниз, оркестр заиграл веселую польку, и наконец открылась та конструкция, которую выстроили на манеже.
– А? – снова спросил Саламонский.
Я вдруг вспомнил о Лизе и посмотрел вниз. Вот ее зеленая шляпка. И трость прислонена рядом с сиденьем. Ага, она на месте!
Теперь я мог с легким сердцем рассмотреть «Дом будущего» и его обитателей.
На манеже высилось нечто, похожее на огромный нераспустившийся бутон тюльпана, сложенный из четырех гигантских лепестков. Бутон этот стоял на красивой зеленой платформе в виде переплетенных листьев.
А еще он медленно поворачивался вокруг своей оси, приводимый в движение машиной, вероятно, спрятанной внутри платформы.
– Разве парада не будет? – тихо спросил я Саламонского.
Он отрицательно покрутил головой.
Над манежем снова раздался голос шпреха:
– Но чем занимаются сейчас наши далекие потомки?
Бутон вдруг остановился, и один из лепестков медленно пошел вниз – глазам публики открылось что-то вроде дамской спальни. Перед ярко освещенным трюмо сидела молодая девица в очень и очень откровенном наряде. Она примеряла шляпку, более похожую на воронку для воды – только если покрасить ее в розовый цвет.
– Эта дама из будущего готовится к утренней прогулке, – продолжал шпрех. – Наши потомки усмирили суровые морозы зимы, и потому в будущем все время светит ласковое солнце…
Дама встала, и зал охнул – ее юбка была… скажем так – на ней почти не было юбки! Не считать же за юбку то, что едва прикрывало ей колени!
– …Что не смогло не сказаться на дамском гардеробе! – торжествующе закончил шпрехшталмейстер.
Из кулисы на моноцикле вырвался мужчина – вероятно, кавалер дамы. Одет он был в… наверное, это были штаны – нечто пышное, как у ландскнехтов с гравюр Дюрера, но кончающиеся тоже в области коленок. Почти прозрачная курточка не оставляла места никаким догадкам – хорошо еще, что это была мужская часть одежды, а не женская. На голове же у артиста была закреплена труба, из которой валил пар. Дальше я перестал слушать реплики шпреха, потому что старался не упустить из виду Лизу, сидевшую внизу, тем временем постоянно косясь на акробатов на моноциклах.
Не буду тут описывать все первое отделение, про которое вы вполне можете прочитать в подшивках газет за конец 1899 года. Скажу только, что за каждым из лепестков скрывался артист, а то и несколько.
В антракте я остался в ложе и снова взглянул вниз. Лизы не было.
В ложу из буфета принесли бутылку шампанского в ведерке со льдом – до начала нового века оставалось совсем ничего. Однако атмосфера здесь была далеко не праздничной – Лина и Альберт Иванович сидели, отвернувшись друг от друга, занятые созерцанием быстро пустеющих рядов – публика поспешила в вестибюль – выпить и закусить чем бог послал. Я, стараясь не нарушить эту взрывоопасную ситуацию, занялся тем же. Оглядывая ряды, я вдруг увидел знакомую фигуру в окружении еще нескольких людей, также не пожелавших выйти в буфет. Это был Тихий с членами своей шайки – они сидели почти за колонной – одной из тех, что поддерживали свод, но при этом загораживали обзор обладателям дешевых мест.
Ну что же, подумал я, этого следовало ожидать.
Внизу униформисты быстро разбирали огромный тюльпан, освобождая манеж.
Скоро началось второе отделение – их в представлении было всего два. Как и в рождественской программе, Лина ограничилась только двумя отделениями, чтобы публика смогла потом поехать праздновать в рестораны. Однако все было рассчитано так, чтобы Новый год наступил именно в финале представления. Во время специально подготовленного номера.
И номером этим был салют из пушки, который давала свинья Дурова. Владимир Леонидович не обманул меня – его выступление было продолжительным и наполненным самыми смешными номерами. Кстати, в одном из них собаки под предводительством пеликана забирались в большую ракету. И та, окутанная клубами дыма, медленно улетала ввысь, как бы в глубины космоса.
Но наконец на манеж выкатили пушку. Теперь, сидя в директорской ложе, я видел ее жерло. До развязки осталось недолго. Я снова почувствовал страшное напряжение – а вдруг я ошибся! Вдруг мои догадки были опять не верны!
Я посмотрел на Саламонского. Он по-прежнему сидел внешне спокойно… Да, похоже, в мои расчеты опять вкралась ошибка, потому что именно сейчас его не должно было быть в ложе. Черт! Что не так?
Номер, который я уже смотрел на репетиции, прошел гладко. Свинья в мундире артиллериста наконец встала и просунула пятачок в петлю, но тянуть за шнур не торопилась. Оркестр начал изображать бой часов. Я взглянул на свой старенький «брегет» – точно! До начала двадцатого века оставалось несколько секунд. На мгновение я покосился вниз, туда, где сидела Лиза.
Вернее, она уже не сидела.
Фигура в зеленом платье и шляпке с вуалью стояла, вытянув руку по направлению к манежу. И трость в этой руке указывала прямо на Владимира Леонидовича Дурова.
