Антон Чиж - Тайные полномочия
— Неужели только одна? На вас это не похоже, господин Ванзаров. Вы, пожалуй, всю руку откусите, дай вам мизинчик…
— Так вот потому и прошу вас не помогать мне в розыске убийцы и не предпринимать никаких энергичных поступков. Хотя бы до нашего приезда. Сыск — не женское дело… Прошу простить…
И он сумел поклониться в тесноте купе. Липа ощутила какой-то особый, ни на что не похожий запах, спорхнувший с его усов. Это было и тревожно, и неожиданно, и… волнующе. Она не поняла, что это вдруг с ней случилось.
6
В его позе было что-то от древнего олимпийца. Лидваль возлежал на здоровом боку, подложив подушки. Было в нем столько мучительного благородства, переживающего свой стыд и одновременно несущего боль с честью, что не хватало только зодчего, чтобы высечь барельеф. Поверженный атлет посматривал на рану, обработанную и туго затянутую, и вздыхал со светлой печалью. Конечно, он потерял шанс принять участие в Олимпийском забеге. Никогда ему не числиться в когорте первых олимпийцев нового века. В лучшем случае будет смотреть с трибун, если сможет сидеть. В этом разочаровании крылось нечто приятное.
Теперь никто не упрекнет его, даже дружеской шуткой, что он не выиграл забег. Лидваль не был уверен в своей победе. Если бы не уговоры Рибера, он не рискнул бы выставить свою кандидатуру. Спорт он обожал, отдавая ему все свободное время. И ясно понимал, что результаты у него не самые блестящие. В атлетическом обществе были куда более достойные кандидаты. Но Рибер выбрал его.
А еще Лидваль ощутил себя мужчиной в высшем смысле этого слова. Он попал под пули, у него боевая рана. И пусть эту рану друзьям не покажешь, засмеют, но супруга будет довольна. Настоящий боевой шрам. Чего доброго, упадет в обморок и будет долго причитать. А он, скромный герой, будет терпеть эти женские слабости, такие, в сущности, милые и приятные. Лидваль плыл в приятных мыслях, незаметно погружаясь в дремоту.
Ванзаров зашел в его купе, как в свое. Осмотрев перевязку, остался доволен. И уселся рядом с раненым.
— Боль прошла? — спросил он.
— Этой раны не чувствую. Рана в сердце не заживет никогда, — ответил Лидваль, ощутив нестерпимое желание высказаться эдак высокопарно. Не иначе снотворное начало действовать. — Этот проводник просто волшебник какой-то. У него золотые руки. Хотел дать ему на чай, так он вспылил… Так дверью хлопнул, что меня чуть с дивана не снесло.
— Проводник теперь пошел не тот, — сказал Ванзаров. — Измельчал… Так кому вы перешли дорогу?
— Что значит «перешел»?
— Если на вас было организовано покушение, значит, кто-то вас из команды люто ненавидит. Назовите кандидатуры…
Лидваль задумался. В команде он старался держать со всеми ровные отношения. Знал всех давно, да и встречались часто в обществе. Сердечной дружбы не было, но чтобы стать врагами, и повода тоже не было. Стычка с Граве? Такая мелкая ссора не стоит покушения.
— Вы поставили меня в затруднительное положение, — сказал он. — Ума не приложу.
— А зачем вы к Риберу вчера приезжали?
Вопрос был столь неожиданным, что Лидваль не смог придумать обтекаемого ответа и даже не заметил, что посторонний человек о таких вещах знать не может.
— Дело было…
— И в чем оно состояло?
— Не знаю, удобно ли… Рибер обидится, если разболтаю…
Ванзаров обещал взять этот вопрос на себя. У него найдутся веские аргументы, чтобы ни у кого обиды не осталось.
— Раз так… — Лидваль попробовал сменить позу, но только поморщился. Лучше не шевелиться. — Рибер давно обещал мне одну вещицу. Продать, естественно. Я, знаете ли, имею слабость ко всяким древностям: монеты, украшения, ордена. У Рибера появилось нечто любопытное. Перед свадьбой ему, разумеется, нужны были средства, а я скупиться не привык. Если вещь мне нравится — беру за любую цену.
— Рибер намекал, что за вещь?
— Говорил только, какая-то редкая и ценная. Мы хотели сговориться и осуществить сделку после возвращения, но, раз поездку отменил, чего тянуть. Ну я и приехал.
— Рибер не был готов говорить о сделке, — сказал Ванзаров.
— Совершенно не в себе! Только и говорил о предательстве и ноже в спину. Глаза безумные, и несет какую-то чушь. Что-то такое, что он не виноват перед Бобби и ничего не знал… Ерунда какая-то. Я и слушать не стал. Не люблю портить аппетит подобными разговорами… Господин Ванзаров, позвольте вопрос?
Отказать раненому герою было невозможно.
— Вы найдете того, кто стрелял в меня?
— В этом можете не сомневаться.
— И мне ничего не угрожает? — не мог успокоиться Лидваль, которому было вполне достаточно одной раны, чтобы ощутить себя мужчиной. Вторая может оказаться не столь удачной.
— Только при одном условии, — сказал Ванзаров. — Кто из друзей мог ударить Рибера ножом в спину?
Лидваль только улыбнулся такой наивности: сразу видно — новичок, не их круга.
— И думать нечего: конечно, Немуров. Рибер его из грязи вытащил, дал карьеру. А тот норовил укусить руку, что его пригрела.
— Следы зубов на кисти Рибера я не заметил.
— Не знаю, удобно ли о таких вещах вот так прямо…
— Очень удобно… Я распоряжусь, чтобы наш ловкий проводник вас перевязал. Только чаевых ему не давайте. А то не ровен час… Так что там Немуров: неужто хотел жениться поперек начальника?
Атлет хоть и был крепок физически, но дух его еще не был столь закален. Лидваль смутился и стал зачем-то взбивать кулаком край подушки.
— Понимаете, это столь деликатный вопрос…
— Не будем его касаться. Стены здесь тонкие, а соседи ваши могут уже не спать.
— Чудесно, что вы меня поняли…
— В благодарность за это хочу взять с вас слово, — сказал Ванзаров. — Никому не говорите об этом маленьком происшествии.
— Но как же я все объясню?
— Скажите: упал во сне с дивана, повредил ногу. Этого будет достаточно… Пожалуй, поищу костыль для вас. У проводника должно быть что-то подобное в запасе.
7
В дороге время не поспевает за поездом. Сочная и густая мартовская ночь превращалась в серый день незаметно. За окнами мелькали черные леса, в полях из-под снега пробивалась сырая земля, далекие избы жались к заборчикам, стаи птиц поднимались в небо живым облаком. Вагон не подавал признаков жизни. Из купе никто не выходил. Члены команды не оправились после ночного подъема, а дамы предпочитали не встречаться друг с другом. Коридор был пуст. Николя так тщательно следил за ним, что не заметил, как заснул. Пробуждение его было стремительным. Взорвался медный колокол и обрушил на его несчастную голову лавину грохочущего металла. Гривцов подскочил с приставного сиденья, растопырив руки и пытаясь понять, что же это такое было. Неужели опять пропустил нечто важное? Тогда его точно снимут с поезда. Высокий официант нахмурился и погрозил пальцем. Кованый гонг, которым он призвал к обеду, сиял наглой ухмылкой. Николя рассердился на круглую железку, от которой у него чуть сердце не лопнуло. Но ничего не поделаешь. Хорошо, хоть его разбудил не Ванзаров.
А Граве так и не заснул. Он лежал на диване, разглядывая потолок, затянутый материей, и думал. Ему стало казаться, что на вечере у Бобби он видел нечто важное, какую-то мелкую деталь. Деталь эта была незначительна, да и к Лунному Лису не могла иметь отношения. Что-то такое промелькнуло у него перед глазами, в глубине сознания он невольно отметил эту странность, но сразу забыл о ней. Последующие события: шутовской расстрел, общение с Обухом и внезапное отправление на Олимпиаду заслонили собой эту деталь. Когда он остался в относительной тишине и безопасности, в купе, болтаясь в дорожной качке, деталь эта начала снова возникать во всей ее красе. Была она так глубоко запрятана, что Граве никак не мог понять: что же именно он забыл. Он точно помнил, что это касалось одного из членов команды. Но вот кого именно и что это он заметил тогда, упорно пряталось в тени сознания. Граве теперь был уверен, что видел как раз то, что многое могло объяснить. Кроме него, на это никто не обратил внимания, он был совершенно уверен в этом, все происходило так быстро, словно он случайно взглянул с другой точки, и сразу открылась вся правда. Вот только бы вспомнить эту заковыристую детальку. Он мучился, стараясь и так и сяк заставить мозги выдать тайну, но из этого ничего не вышло.
Гонг стал хорошим поводом размяться и отдохнуть от охоты на невидимку. Граве лег, не раздеваясь, и оказаться в ресторане первым не составило труда. Он решил, что будет смотреть на каждого как бы прежними глазами, и что-то должно подтолкнуть его к разгадке. Граве нарочно выбрал самый неудобный стол у прохода, по которому официанты носили блюда из кухни. Тому была веская причина: отсюда открывался весь зал так, что каждый был на виду.
