Эллис Питерс - Послушник дьявола
— Сиди! — сказал он хрипло. — Нечего вскакивать. Мне сказали, что ты упал и еще не можешь ходить как следует.
— Ничего страшного, — ответил Мэриет, глядя пристально на отца. — Очень скоро я смогу ходить. Как я рад, что ты пришел навестить меня, я не ждал. Может быть, присядешь?
Но душа Леорика была слишком неспокойна, сидеть он не мог; он осматривал внутренность сарая, изредка бросая короткие взгляды на сына.
— Эта жизнь — та, которую ты выбрал, — мне сказали, что тебе трудно привыкнуть к ней. Ты взялся за плуг, и ты должен довести пахоту до конца. Не жди, что я заберу тебя обратно. — Его голос звучал грубовато, но на лице отражалась мука.
— Моя пахота, похоже, будет недолгой, и я думаю, что выдержу все до конца, — ответил Мэриет резко. — Разве тебе не сказали, что я признался и тебе больше нет нужды утаивать содеянное мной?
— Ты признался… — Леорик растерялся. Он прикрыл глаза рукой, снова открыл и задрожал. Абсолютное спокойствие Мэриeтa потрясло его сильнее, чем могла бы потрясти любая страстная речь.
— Мне жаль, что я причинил тебе столько беспокойства и горя — и все напрасно, — сказал Мэриет. — Но признаться было нужно. Сделали огромную ошибку, обвинили другого человека, какого-то беднягу, который жил в лесу тем, что то тут, то там крал пищу. Ты не слышал об этом? По крайней мере, его я освобожу. Хью Берингар обещал, что никакого зла ему не причинят. Ведь ты не захотел бы, чтобы я допустил его гибель? Благослови хоть этот поступок.
Леорик несколько минут постоял не говоря ни слова; его крупное тело беспомощно дрожало, как будто он боролся с одолевающим его демоном. Потом внезапно он опустился на матрас рядом с сыном и придавил своей рукой руку Мэриета. И хотя его лицо сохраняло твердокаменное выражение, да и жест походил на удар, Кадфаэль спокойно удалился и закрыл за собой дверь. Он отошел в сторону и уселся на крыльце дома, не очень далеко, так что звучание голосов из сарая достигало его ушей, а разобрать слова он не мог; дверь в сарай была ему видна. Кадфаэль полагал, что его вмешательство больше не понадобится, хотя временами отец повышал голос в бессильном гневе, а один или два раза и Мэриет отвечал ему не менее упрямо и резко. Это не имело значения — эти двое погибли бы, перестань они высекать искры друг из друга. «Пускай теперь изображает ледяное безразличие, — подумал монах. — Я все понял».
Решив, что пора идти, он вернулся в сарай — ему многое нужно было успеть сказать Леорику до обеда у аббата. Как только Кадфаэль вошел, отец и сын прекратили обмениваться быстрыми фразами на повышенных тонах, и немногие слова, которые они еще сказали друг другу, были произнесены тихо и с запинкой.
— Передай от меня привет Найджелу и Розвите. Скажи, что я постоянно молюсь об их счастье. Мне бы хотелось быть там и увидеть, как их обвенчают, — ровным голосом проговорил Мэриет, — но теперь я не могу на это надеяться.
Леорик, уже стоя, посмотрел на сына и с трудом проговорил:
— О тебе заботятся здесь? И о душе, и о теле?
По измученному лицу Мэриета расплылась бледная, но теплая и ласковая улыбка.
— Как никогда в жизни. Я здесь среди друзей, равный среди равных. Брат Кадфаэль знает.
К удивлению Кадфаэля, их прощание прошло иначе, не совсем так, как в прошлый раз. Леорик повернулся уходить, потом обернулся, мгновение помедлил, борясь со своей несгибаемой гордыней, как-то неловко шагнул вперед и запечатлел на поспешно подставленной щеке Мэриета поцелуй, смахивающий на удар. Кровь прилила к «ушибленной» скуле юноши, а Леорик выпрямился, повернулся и вышел из сарая.
Молча и как будто ничего не ощущая, он двинулся через двор к калитке, а глаза его, казалось, были обращены внутрь и ничего не видели вокруг, так что он боком ударился о столб ворот и даже не заметил этого.
— Подожди! — окликнул его Кадфаэль. — Зайдем в церковь, поговорим по душам. У нас еще есть время.
В маленькой однонефной приютской церкви было сумрачно, холодно и очень тихо. Леорик, непрестанно потирая руки с набрякшими венами, повернулся к своему спутнику и в гневе обрушился на него:
— Разве это порядочно, брат? Ты обманом привел меня сюда! Ты сказал, что мой сын смертельно болен.
— Так оно и есть, — ответил Кадфаэль. — Ты же сам слышал, как он сказал, что чувствует близость смерти. Как, впрочем, и ты, и мы все. Эта болезнь заключена в нас с момента рождения и до конца жизни. Значение имеет только то, как мы проходим свой путь. Ты слышал, что сказал твой сын. Он признался в убийстве Питера Клеменса. Почему же тебе не сообщили об этом, чтобы Мэриету не пришлось говорить самому? Потому что кроме брата Марка, Хью Берингара и меня о признании Мэриета никто больше не знает. Мэриет считает, что его стерегут здесь как преступника, что сарай — это тюрьма. Но я заявляю тебе, Аспли, что это не так. Мы трое, слышавшие признание твоего сына, абсолютно уверены, что он лжет. Ты его отец, ты четвертый, кто знает об этом, и только ты поверил в его вину.
Леорик яростно и горестно покачал головой:
— Хотел бы я, чтобы это было так, но я лучше знаю. Почему ты говоришь, что он лжет? Какие у тебя доказательства против неоспоримых фактов, которые есть у меня?
— В обмен на твои несомненные факты я дам тебе одно-единственное доказательство моей правоты, — сказал Кадфаэль. — Как только Мэриет услышал, что в убийстве обвинили другого человека, он сделал признание перед представителем закона, и это признание может стоить ему жизни. Но он решительно отказывался и отказывается до сих пор повторить это признание священнику и испросить наказания и отпущения греха, который он не совершал. Вот почему я уверен в его невиновности. А теперь скажи, если найдешь, что сказать, — какие у тебя есть веские причины считать его виновным?
Надменная седая голова Леорика продолжала печально двигаться из стороны в сторону. Он отрицал сказанное Кадфаэлем.
— Видит Бог, как бы я хотел, чтобы ты был прав, а я ошибался, но я видел и слышал. Я никогда не забуду этого. И если теперь я должен рассказать обо всем, поскольку речь зашла о жизни невиновного человека, а Мэриет, к его чести, очистил свою душу, почему бы мне не рассказать тебе первому?
— Мой гость благополучно уехал, день был такой же, как все другие. Я отправился поохотиться с соколом и собаками, со мной были капеллан, егерь и конюх, все трое честные люди, и они могут подтвердить мои слова. В трех милях к северу от нас есть глухая чаща, она тянется широким поясом. Голос Мэриета издалека услышали собаки. Потом мы подъехали ближе и увидели его самого. Мэриет звал Барбари, свистел, подзывая лошадь, на которой ехал Клеменс. Наверное, собаки сначала услышали свист и, не залаяв, бросились искать Мэриета. Когда мы подъехали, он уже привязал лошадь к дереву, — ты ведь слышал, он хорошо управляется с лошадьми. Пробравшись через чащу, мы увидели, что Мэриет обхватил мертвеца руками под мышки и тащит в лес, чтобы спрятать там, подальше от тропы. В груди Питера торчала стрела, а за спиной у Мэриета были лук и колчан. Тебе этого мало? А на мой оклик — что он сделал? Он не стал отрицать своей вины. Я приказал ему возвращаться с нами и дома посадил под замок, пока обдумывал, как мне поступить, как избежать ужасного позора; и он ни разу не запротестовал, он покорно исполнял все мои требования. Когда я сказал, что при известном условии сохраню ему жизнь и скрою его смертный грех, он выбрал жизнь и монастырь. Думаю, он сделал это только ради нашего честного имени и ради спасения собственной жизни. Таков был его выбор.
— Да, он выбрал, он не просто согласился, — произнес Кадфаэль, — он сказал Айсуде то, что позже повторил и нам, — он пришел в монастырь по собственной воле и собственному желанию. Он никогда не говорил, что его заставили. Но продолжай.
— Я сделал все так, как обещал ему: отвел коня подальше на север, в направлении, куда должен был ехать Клеменс, там отпустил его бродить по болотам; если бы его поймали, люди решили бы, что всадник погиб, утонул. А тело со всем, что на нем было, мы тайно отнесли на то место, где была яма старого угольщика. Капеллан прочел молитвы и совершил полагающиеся обряды, а потом мы положили его в приготовленную кучу дров и подожгли ее. Теперь мне отвечать за это. Я ни о чем не сожалею и готов к расплате.
— О расплате позаботился твой сын, он все взял на себя — не только смерть Клеменса, но и то, что ты сделал, чтобы скрыть ее. Но он не хочет покаяться духовнику. Ведь сокрытие правды — тоже смертный грех, — сурово проговорил Кадфаэль.
— Но почему? — исступленно вскричал Леорик. — Почему он на все согласился и все принял, если у него было объяснение? Почему?
— Потому что это объяснение было бы жестоким ударом для тебя, ты бы его не перенес. И невыносимым для него самого. Из любви, конечно же, — ответил Кадфаэль. — Сомневаюсь, что он видел много тепла по отношению к себе за свою жизнь, но те, кому любви недостает, чаще всего сами щедро дарят ее.
