Эллис Питерс - Датское лето
— Молчите, и мы не причиним вам вреда, — посоветовал Туркайлль. — А если вы вскрикнете, моя рука может дрогнуть. Отир хочет обсудить с вами одно маленькое дельце.
— Ты об этом пожалеешь! — произнес Кадваладр сквозь зубы.
— Вполне возможно, — мирным тоном согласился с ним Туркайлль, — но не сейчас. Я предлагаю вам выбор: можете идти самостоятельно, или вас потащат — доверия мы к вам не питаем. — И он приказал гребцам: — Свяжите его! — И потом убрал руку, чтобы вложить кинжал в ножны.
Кадваладр не успел воспользоваться тем единственным моментом, когда можно было громко закричать, и ему на помощь бросилась бы дюжина человек. Когда кинжал убрали, он собрался было крикнуть, но на голову ему набросили одеяло с кровати, и чья-то рука зажала рот. Кадваладр издал лишь приглушенный стон, отбиваясь руками и ногами, но его плотно завернули в грубую шерстяную ткань и крепко связали.
Возле палатки дежурил Лейф, зорко всматриваясь в темноту и настороженно прислушиваясь, но в лагере все было спокойно. Кадваладр, пожелавший наедине переговорить с посетителем, оказал хорошую услугу Туркайллю. Они оставили в рощице дозор, и теперь последние члены команды присоединились к ним, тихо посмеиваясь при виде их ноши, подвешенной за веревки.
— Что часовой? — шепотом спросил Туркайлль.
— Живехонек, бормочет себе под нос ругательства. Давай-ка уходить, пока его не хватились.
— А что с другим? — тихо спросил Лейф, когда они, прячась за кустами, пробирались к берегу. — Что вы с ним сделали?
— Оставили немного передохнуть, — ответил Туркайлль.
— Но ты же сказал — никаких убийств!
— А мы никого и не убивали. Не бойся, на нем ни царапины. У Овейна сейчас не больше причин нам мстить, чем в тот момент, когда мы ступили на его землю.
— А мы так и не знаем, — заметил Лейф, неслышным шагом ступая рядом с Туркайллем по мокрой пене, оставленной прибоем, — кто этот другой и что он там делал. Ты можешь еще пожалеть, что не прихватил его с собой.
— Мы пришли за одним и уходим с одним. Вот все, что нам было нужно, — ответил Туркайлль.
Матросы, оставшиеся на борту, помогли перетащить Кадваладра на кокпит, между скамейками. Рулевой налег на тяжелый стирборд, гребцы взмахнули веслами, и ладья, легко и гладко пройдя по борозде, пропаханной ею же на песке, спустилась на воду и радостно закачалась на волнах отлива.
Еще до рассвета они не без гордости доставили свою добычу только что проснувшемуся Отиру. Он вышел с ясными глазами и довольным видом. Кадваладр выбрался из одеяла раскрасневшийся, взъерошенный и разъяренный, но предпочел хранить враждебное молчание.
— У вас были трудности в пути? — спросил Отир, с удовлетворением разглядывая своего пленника. Ни царапины, ни пятнышка крови, а между тем принца похитили под самым носом у приверженцев. Его грозный брат не обижен, и ни одна живая душа не пострадала. Вот что называется чистой работой.
— Никаких, — ответил Туркайлль. — Этот человек сам вырыл себе яму, поселившись на самом краю лагеря и поставив на часах собственного человека. И это не случайно! Думаю, он ждал вестей из своих бывших владений и поэтому держал дверь открытой. Весьма сомнительно, чтобы он дождался сочувствия от Овейна, да он на это и не рассчитывает.
При этих словах Кадваладр с трудом разжал зубы и произнес то, во что сам слабо верил.
— Ты недооцениваешь силу валлийских кровных уз. Брат стоит горой за брата. Вот увидите, Овейн нападет на вас со всем своим войском.
— Значит, брат стоял горой за брата, когда вы явились и наняли людей из Дублина, чтобы угрожать вашему брату войной, — рассмеялся Отир резким смехом, не сулившим ничего хорошего.
— Вот увидите, на что пойдет Овейн ради меня, — пылко заверил Кадваладр.
— Ну что же, и мы увидим, и вы увидите. Сомневаюсь, чтобы он вас порадовал. Он честно предупредил нас обоих, что не имеет отношения к нашей ссоре и что вы должны уплатить свой долг. И вам придется это сделать, — с удовольствием подчеркнул Отир, — а иначе вы не выйдете из этого лагеря. Я вас не отпущу, пока не получу обещанного. А мы намерены получить каждую монету, каждого теленка или равную сумму прочим добром. А затем вы можете возвращаться на свои земли или нищенствовать — уж это как решит Овейн. И предупреждаю, больше никогда не обращайтесь в Дублин за помощью — теперь мы знаем цену вашему слову. А потому сейчас, когда вы у нас, мы примем меры предосторожности, — продолжал Отир, задумчиво потирая подбородок. И он повернулся к Туркайллю, следившему за этой сценой с отрешенным интересом, поскольку его роль была уже сыграна. — Отдай принца под присмотр Торстену, только сначала пусть его свяжут. Поскольку слово этого господина ненадежно, мы вправе употребить подобные средства. Надень на него цепи, и пусть за ним хорошенько следят.
— Вы не посмеете! — прошипел Кадваладр и дернулся в сторону обидчика, но его тут же схватили с оскорбительной легкостью, и он забился в руках ухмылявшейся стражи. С ним обращались с такой небрежностью и безразличием, словно его ярость была капризами беспокойного ребенка. Кадваладр с холодной ясностью осознал, что он беспомощен и придется смириться с тем, что удача перестала ему сопутствовать.
— Заплатите нам долг и тогда ступайте на все четыре стороны, — сказал в заключение Отир и повернулся к Торстену: — Уведи его!
Глава одиннадцатая
Два человека из отряда Кюхелина, делая ранним утром обход южной окраины лагеря, обнаружили, что у самых дальних ворот нет часового, и доложили об этом своему командиру. Если бы не Кюхелин, этим делом занялись бы позже. Но для него присутствие в лагере Кадваладра — пусть даже он был в опале — было страшным оскорблением не только из-за покойного Анаравда, но также и из-за живого Овейна. И поведение Кадваладра в лагере только усиливало подозрения и омерзение Кюхелина. То, что Кадваладр поселился в самом дальнем уголке лагеря, другие могли истолковать как нежелание мозолить глаза раздраженному брату.
Но Кюхелин лучше знал этого человека, надменного и абсолютно равнодушного к чувствам других. Такому нельзя доверять, ведь все его поступки безрассудны и непредсказуемы. Поэтому Кюхелин молча взял на себя обязанность следить за Кадваладром и его сторонниками. Там, где они собирались, нужна была бдительность.
Узнав об отсутствии часового, Кюхелин поспешил к воротам. Беднягу они нашли в кустах, неподалеку от изгороди. Он был цел и невредим, но походил на сверток шерстяной ткани. Ему удалось немного ослабить путы на руках и частично вытолкнуть кляп изо рта. Часового нашли, услышав приглушенное бормотание в кустах. Когда его развязали, он распухшими губами рассказал, что произошло ночью.
— Датчане — не меньше пяти! Они пришли с залива. Мальчик, похожий на валлийца, указывал им путь…
— Датчане! — повторил Кюхелин, несколько удивленный.
Он ожидал какой-то дьявольской проделки от Кадваладра, так неужели вместо этого попался сам Кадваладр? Это слегка позабавило Кюхелина, хотя он еще не совсем поверил в случившееся. Возможно, тут кроется совсем иное: датчанин и валлиец могли пожалеть о своем разрыве и снова тайно объединиться против Овейна.
Кюхелин ворвался в палатку Кадваладра без всяких церемоний. В лицо ему дунул сквозняк, трепавший распоротые шкуры палатки. На кровати он обнаружил спеленутую фигуру, которая дергалась и извивалась, произнося нечленораздельные звуки. Увидев вторую связанную жертву, он был окончательно сбит с толку. Если датчане тайно пробрались в лагерь, зачем им было связывать Кадваладра, вставлять ему в рот кляп и оставлять на кровати? Ведь его все равно найдут и освободят, и это так же неизбежно, как восход солнца. Если же они пришли, чтобы снова вступить с ним в заговор или чтобы взять его в плен, поскольку он у них в долгу, все равно ничего нельзя было понять. Так думал озадаченный Кюхелин, с угрюмым терпением развязывая своей единственной рукой веревки, распутывая узлы и разматывая пледы. Когда освободилась рука пленника, он сбросил тряпки с растрепанной темноволосой головы, и показалось лицо, хорошо знакомое Кюхелину.
Это не было надменное лицо Кадваладра — нет, Кюхелин увидел молодое, серьезное и сосредоточенное лицо своего двойника, словно заглянул в зеркало. Перед ним был Гвион, последний заложник из Середиджиона.
Они вместе явились в штаб-квартиру Овейна, причем один не столько конвоировал другого, сколько делал вид, что идет позади, а второй шествовал впереди, всем своим видом показывая, что его не ведут, а он идет по доброй воле туда, куда хочет. Между ними возникло чувство, похожее на вражду, чего раньше никогда не было, и такова была сила и болезненность этого противостояния, что оно не могло продлиться долго, Овейн понял это по их напряженным позам и непроницаемому выражению лиц, как только они вошли и встали перед ним, ожидая его решения.
