Синдром Гоголя - Юлия Викторовна Лист
– А что плохого в цветах? – вдруг встрепенулась Ася. – Столько от них пользы!
Казалось, Грених пробыл в размышлениях бесконечно долго, успел мыслями перенестись в Европу, предаться рефлексии, а прошло лишь несколько минут. Он и не заметил, что Асю задело его высказывание.
– Притом эухарис замечательно увлажняет воздух, это для сна хорошо. Польза – раз! – заговорила она бойко, сдвинув брови, чем-то напомнив Майку, да и было ей едва ли на десяток лет больше. – Запахи убивает неприятные и бактерии. Польза – два! Меня Офелия Захаровна научила. Я тоже ботанику люблю, учиться поеду в медицинский после рабфака.
Константин Федорович молча наблюдал возмущение на ее лице. Смутившись своей болтовни, покраснев, девушка шмыгнула носом и невпопад добавила:
– А аромат олеандра успокаивает. Польза – три!
Но в бесконечном повторении ею одних и тех же слов было что-то ненормальное, будто она говорила об одном, а думала о другом. И взгляд ее горел как-то странно.
– В такой тесноте олеандр приводит только к головной боли, – нехотя ответил Грених. – Туберозы вызывают кашель и обмороки у астеников. Гортензия, которая так пышно у вас ныне цветет, содержит цианид. Будущая ученая знает, что такое цианид? В бегонии – соли щавелевой кислоты. Сок фикуса может быть причиной астмы. А сон-траву и молочай я вообще впервые встречаю в домашних кадках. Это луговые растения, более того – сон-трава ведь оставляет ожоги, сравнимые с действием соляной кислоты… – Тут он заметил, что к каштанам, которые велел ей выбросить, безжалостно присовокупил все, что ей нравилось и было дорого. Вскинувшись на него в удивлении, Ася слушала, забавно приоткрыв рот. Грених малодушно отвел ледяные иглы: – Офелия Захаровна, вы заставляете вашего папеньку почивать в самой настоящей химической лаборатории.
Та лишь поджала губы привычной манерой сварливой стареющей дамочки. Грених чуть покосился на нее, проверяя, не замечает ли она, что он в отражении наблюдает за племянницей.
– Лютик оставляет ожоги? – комкая платок, в изумлении выдавила девушка. И опять в ее глазах и тоне скользнула какая-то не то чертовщинка, не то безумие. – А в гортензии цианид? О, неужели это есть причина сегодняшнего несчастья?
– Нет, причина сегодняшнего несчастья – чрезмерное пристрастие Захара Платоновича к винопитию. Но растения отсюда надо вынести.
– Стало быть, и из моей спальни? И из спальни тети Лии?
– Тем более. – Грених устало развернулся, подошел к постели и вынул старые часы на цепочке, чтобы сосчитать сердечные удары больного. – То-то гляжу, у вас нездоровый румянец на щеках. Не цветет где-нибудь в комнатах, скажем, еще и адениум?
Ася изменилась в лице.
– Ах, у меня его несколько. И все напротив кровати, потому что в спальне солнца всегда больше. Как вы угадали, профессор?
– Сносите все в гостиную, она у вас прелестна. Но у кроватей – никаких растений, – сказал Грених чуть мягче и, вернувшись к своему посту у окна, пообещал оставить пару медицинских перчаток, чтобы девушки, подстригая и ухаживая за своей оранжереей, не обожгли кожи рук ядовитыми соками растений. – Вам бы лучше идти спать. Пульс у Захара Платоновича не падает – знак добрый.
Офелия спустилась с подоконника, Ася поднялась, сделала к ней шаг, склонила низко голову и, не решаясь говорить, нервно комкала платок.
– Что такое? – спросила Кошелева, вдруг почувствовав, что племянница хочет сказать нечто важное, но не решается. Грених пристально наблюдал за немым действием, отражавшимся в окне. Ася смотрела на благодетельницу, кусая губы.
– А сколько сейчас времени? Скоро светать начнет… – пролепетала девушка. – И дождя все нет.
– И что же? – сжала зубы Офелия Захаровна.
– Я хочу пойти навестить дядю… Можно? Я мигом!
– Зачем тебе среди ночи навещать покойного? – взвилась вдова. – Не мели чуши, Ася. Иди спать.
– Это важно, это… Мы, кажется, ужасную ошибку совершили вчера, дядю Карлика похоронили, а он все же… жив. Я просто погляжу, послушаю, а вдруг он там проснулся. А мы и не знаем. Вот, меня Осип Дмитриевич свезет.
– Эт что вы удумали! – взъярился тотчас старик. – Вот удумали, а! Не встанут они, не встанут, видел я ихнее лицо, синее-пресинее. Умерли господин Кошелев, упокой, господь всемилосерднейший, его душу.
– Ася, – устало вздохнула Офелия, беря ее под локоть. – Идем спать.
Лицо девушки скривилось, она всхлипнула, закрыла лицо руками, отвернулась. Грениху стало ужасно ее жаль. Бедная девочка, выросшая в доме набожной матери, наверняка верила в страшные сказки, а может, в воскрешение дяди тоже. И вся эта суматоха здорово ее помучила.
– Не пойду спать, страшно. – Она отошла к углу, потупилась, прижала к лицу измятый и мокрый от слез платок. – А вдруг дядя там один, в земле бьется?
Офелия притянула ее к себе как дитя и, нежно обняв, положила руку на волосы, уткнувшись носом в макушку.
– Не бьется уж, это точно.
– Откуда вам знать, тетя Лия?
– Я знаю.
Самолюбие Грениха испытало легкий укол. Будущая ординатор сказала это с такой уверенностью, будто больше знала о нарколепсии, чем он. Наверное, уж ходила в ледник на опознание. И виденное ее вполне удовлетворило.
– Профессор, не уходите, – прогундосила Ася в бежевую кофточку Офелии.
– А я никуда и не ухожу, – вздохнул Грених. – Я с вами посижу. Захару Платоновичу пульс надо мерить каждые полчаса.
– Если хотите, я сама могу, или вон Осип пусть посторожит. Он у нас на все мастер, Захара Платоновича правая во всем рука, – подала голос Офелия. – Вы поди устали от нас ото всех.
– Нет, не устал. – Грених придвинул к кровати больного стул и сел. Офелия с Асей, не выпуская друг друга из объятий, опустились на лавочку.
Осип Дмитриевич издал протяжный вздох, поднялся с табурета, откланялся, попросил позвать, как только будет нужен.
И целую четверть часа все слушали тихое и монотонное тиканье часов, доносящееся из гостиной. Грених скрипнул стулом, встал, измерил пульс и сел обратно.
– Кошелев был очень больным и несчастным человеком… – вдруг молвила Офелия, поглаживая волосы девушки. Та немного успокоилась, прикрыла веки, на щеках все еще горел этот странный аллергический румянец, вкупе с чуть растрепанными волосами и припухшими глазами делая весь ее вид тревожным и потерянным.
Константин Федорович сжал пальцы, внутренне
