Борис Акунин - Левиафан
Что-то дышать тяжело. Не надвигается ли буря?
Комиссар Гош
Проклятая бессонница совсем распоясалась. Пятую ночь житья нет, и чем дальше, тем хуже. А забудешься перед рассветом — такое приснится, что не приведи Аллах. Проснешься весь разбитый, и в одуревшую от ночных видений голову лезет всякая дичь. Может, и правда на пенсию пора? Плюнуть бы на все, да нельзя. Нет на свете ничего хуже убогой, нищенской старости. Кто-то нацелился хапнуть сокровище в полтора миллиарда франков, а тебе, старина, доживать на жалкие сто двадцать пять в месяц.
С вечера небо запестрело зарницами, ветер завыл в мачтах, и «Левиафан» грузно закачался на черных, напористых валах. Гош долго лежал в кровати и смотрел в потолок. Потолок был то темный, то неестественно белый — это когда полыхала молния. По палубе хлестал дождь, на столе, позвякивая ложечкой, ездил взад-вперед забытый стакан с микстурой для больной печенки.
В морской шторм Гош угодил впервые в жизни, но страшно не было. Разве такую махину потопишь? Ну покачает, ну погромыхает, да и отпустит. Беда только — раскаты грома уснуть не дают. Только начнешь проваливаться, так нет — трам-тарарам!
Но, видно, все-таки уснул, потому что рывком сел на кровати, не понимая, что происходит. Сердце стучало сухо, зычно, на всю каюту.
Нет, это не сердце, это в дверь.
— Комиссар! (Тух-тух-тух) Комиссар! (Тух-тух-тух-тух) Откройте! Скорее!
Чей это голос? Никак Фандорина.
— Кто это? Что вам нужно? — крикнул Гош, прижимая ладонь к левой стороне груди. — Вы что, спятили?
— Открывайте, черт бы вас побрал!
Ого! Ишь как дипломат заговорил. Видно, стряслось что-то нешуточное.
— Сейчас!
Гош стыдливо сдернул с головы колпак с кисточкой (старушка Бланш вязала), накинул халат, влез в шлепанцы.
Выглянул в приоткрытую дверь — и вправду Фандорин. В сюртуке, при галстуке, в руке трость с костяным набалдашником. Глаза так и горят.
— Что? — настороженно спросил Гош, уже зная, что услышит от ночного посетителя какую-нибудь пакость.
Дипломат заговорил в несвойственной ему манере — отрывисто, быстро и без заикания:
— Одевайтесь. Возьмите оружие. Нужно арестовать капитана Ренье. Срочно. Он ведет пароход на скалы.
Гош помотал головой — приснится же такая дребедень.
— Вы что, мсье русский, гашишу накурились?
— Я здесь не один, — ответил Фандорин.
Комиссар высунулся в коридор и увидел, что рядом топчутся еще двое. Один — полоумный баронет. А второй кто? Главный штурман, вот кто. Как бишь его… Фокс.
— Соображайте быстрей, — сыпал рублеными фразами дипломат. — Времени мало. Я читал в каюте. Стук. Сэр Реджинальд. В час ночи замерил местонахождение. Секстантом. Не тот курс. Должны обходить остров Манар слева. Обходим справа. Разбудил штурмана. Фокс, говорите.
Штурман шагнул вперед. Вид у него был здорово напуганный.
— Там мели, мсье, — заговорил он на ломаном французском. — И скалы. «Левиафан» очень тяжелый. Шестнадцать тысяч тонн, мсье! Если на мель, ломаться пополам, как французский хлеб. Как багет, вы понимаете? Еще полчаса плыть этот курс, и все, обратно повернуть уже невозможно!
Хорошенькая новость. Еще и в морском деле старина Гюстав должен разбираться! Какой-то остров Манар на его голову!
— А почему вы сами не скажете капитану, что он… ну это, плывет не тем курсом?
Штурман оглянулся на русского.
— Мсье Фандорин говорит нельзя.
— Ренье явно пошел ва-банк, — снова стал забивать гвозди дипломат. Он способен на что угодно. Прикажет — штурмана посадят под арест. За пререкания. Может даже применить оружие. Он капитан. Его слово на корабле закон. Кроме нас троих никто не знает, что происходит. Нужен представитель власти. Это вы, комиссар. Идемте наверх!
— Погодите, погодите! — Гош схватился за лоб. — Вы мне совсем заморочили голову. Ренье что, сошел с ума?
— Нет. Но он намерен погубить корабль. И всех, кто находится на борту.
— Зачем? Чего ради?
Нет, наяву такое происходить не могло. Сон, кошмарный сон.
Фандорин, видно, понял, что так просто Гоша с места не стронешь и заговорил пространнее, яснее.
— У меня есть только одно предположение. Чудовищное. Ренье хочет погубить пароход и плывущих на нем людей, чтобы замести следы преступления, спрятать концы в воду. В буквальном смысле в воду. Трудно поверить, что кто-то с такой легкостью готов оборвать тысячу жизней? А вы вспомните рю де Гренель, вспомните Свитчайлда, и вам станет ясно, что в охоте за брахмапурским сокровищем человеческие жизни стоят недорого.
Гош сглотнул.
— В охоте за сокровищем?
— Да. — Фандорин старался сдерживаться. — Ренье — сын раджи Багдассара. Я догадывался, но уверен не был. Теперь же сомнений не остается.
— То есть как сын? Чушь! Раджа был индус, а Ренье — чистокровный француз.
— Вы заметили, что он не ест ни говядины, ни свинины? Знаете почему? Привычка с детства. В Индии корова считается священным животным, а свинину не едят мусульмане. Раджа был индийцем, но приверженцем ислама.
— Мало ли, — пожал плечами Гош. — Ренье говорил, у него диета.
— А смуглое лицо?
— Загорел в южных морях.
— Последние два года Ренье плавал на линиях Лондон — Нью-Йорк и Лондон — Стокгольм. Спросите у мсье Фокса. Нет, Гош, Ренье наполовину индиец. Жена раджи Багдассара была француженкой, сын во время сипайского мятежа воспитывался в Европе. Скорее всего, во Франции, на родине матери. Вам случалось бывать у Ренье в каюте?
— Да, он приглашал меня, как и других.
— Видели фотографию на столе? «Семь футов под килем. Франсуаза Б.»?
— Ну, видел. Это его мать.
— Если мать, то почему «Б.», почему не «Р.»? Ведь у сына и матери фамилия должна быть одинаковая.
— Может, она снова вышла замуж.
— Возможно. Я не успел это проверить. Но что если «Франсуаза Б.» означает «Франсуаза Багдассар»? На европейский манер, ведь фамилий у индийских раджей не бывает.
— Откуда тогда взялась фамилия Ренье?
— Не знаю. Предположим, при натурализации он взял девичью фамилию матери.
— Домыслы, — отрезал Гош. — Ни одного твердого факта. Сплошные «что если» да «предположим».
— Согласен. Но разве не подозрительно поведение Ренье во время убийства Свитчайлда? Помните, как лейтенант вызвался сбегать за шалью для мадам Клебер? И еще попросил профессора без него не начинать. Я полагаю, что за несколько минут отсутствия Ренье успел поджечь урну и заскочить к себе в каюту за скальпелем.
— А с чего вы взяли, что скальпель был именно у него?
— Я говорил вам, что узелок негра исчез из шлюпки после обыска. Кто руководил обыском? Ренье!
Гош скептически покачал головой. Пароход качнуло так, что он больно стукнулся плечом о дверной косяк. Настроение от этого лучше не стало.
— Помните, с чего начал тогда Свитчайлд? — продолжил Фандорин, выдернул из кармана часы, и темп его речи ускорился. — Он сказал: «У меня все сложилось — и с платком, и с сыном. Порыться в списках Эколь Маритим, и отыщется». То есть он не только разгадал тайну платка, но и узнал что-то важное про сына раджи. Например, что тот учился в марсельской Эколь Маритим, Мореходной школе. Которую, кстати, заканчивал и наш Ренье. Индолог говорил про телеграмму, посланную знакомому во французское министерство внутренних дел. Возможно, Свитчайлд хотел выяснить судьбу мальчика. И, видимо, кое-что выяснил, однако вряд ли догадался, что Ренье и есть наследник Багдассара, иначе профессор вел бы себя осторожней.
— А что он разнюхал про платок? — с жадным интересом спросил Гош.
— Мне кажется, я могу ответить на этот вопрос. Но не сейчас, после. Время уходит!
— Значит, по-вашему, Ренье сам организовал небольшой пожарчик и, воспользовавшись паникой, заткнул профессору рот? — задумчиво произнес Гош.
— Да, черт подери, да! Шевелите же мозгами! Улик мало, я знаю, но еще двадцать минут, и «Левиафан» войдет в пролив!
Однако комиссар все еще колебался.
— Арест капитана в открытом море — это бунт. Почему вы приняли на веру сообщение этого господина? — он мотнул подбородком в сторону психованного баронета. — Ведь он вечно несет всякую чушь.
Рыжий англичанин презрительно усмехнулся и посмотрел на Гоша, словно тот был какой-нибудь мокрицей или блохой. Ответом не удостоил.
— Потому что Ренье давно у меня на подозрении, — скороговоркой произнес русский. — И потому что история с капитаном Клиффом показалась мне странной. Зачем лейтенанту понадобилось так долго вести телеграфные переговоры с пароходством? Получается, что в Лондоне ничего не знали о несчастье, произошедшем с дочерью Клиффа? Кто же тогда прислал телеграмму в Бомбей? Дирекция пансиона? Вряд ли она так подробно осведомлена о маршруте «Левиафана». А не послал ли депешу сам Ренье? В моем путеводителе написано, что в Бомбее не меньше дюжины телеграфных пунктов. Отправить телеграмму с одного на другой в пределах города — это же так просто.
