Дело глазника - Георгий Персиков
Во время обыска, проведенного на квартире и в мастерской Чакалидзе, обнаружилось огромное количество химикалий. Их якобы используют для экспериментов с красками. Но ведь они же могли послужить для изготовления кустарного хлороформа для усыпления жертв! Полицмейстер Бубуш, который лично руководил этой блестящей операцией, любезно разрешил осмотреть логово кровавого зверя.
Мое перо не может передать весь тот панический ужас, что охватил нас, как только мы вошли в дьявольскую мастерскую! Вся комната была увешана жуткими картинами – на них безумный художник изобразил кровавые кляксы с разноцветными кругами, напоминающими глаза. На полу были видны лужи то ли красной краски, то ли крови. Обстановка была настолько кошмарной, что молодой дворник, которого привели понятым для обыска, лишился чувств, что стало лучшим подтверждением сатанинского безумия художника-маниака!
Следует отметить, что наш губернатор твердо держит свое обещание о скорой поимке преступника, и на этот раз в сети полиции угодила действительно хищная рыба. Я в очередной раз благодарю достопочтенное руководство городской полиции в лице полковника Бубуша за возможность присутствовать на операции. И как изволил выразиться г-н полицмейстер, не бывало такого случая, чтобы правосудие не восторжествовало!
В полицейском управлении было шумно, все свободные от служебных дел толпились у дверей кабинета Бубуша, куда только что на допрос привели из камеры подозреваемого Чакалидзе. В сизых клубах табачного дыма полицейские облегченно вздыхали и радостным полушепотом переговаривались: «Ну, наконец-то взяли душегуба!», «Кто бы мог подумать? Как он с Дулиным справился?!», «Каторга голубчику светит до конца дней, а то и виселица!», «В желтый дом его отправят, как пить дать».
Те, кому посчастливилось устроиться у самых дверей кабинета начальника, прильнули к лакированному дереву и шепотом сообщали остальным, что происходит внутри.
А внутри полковник Бубуш размеренно прохаживался по кабинету. Половицы под видавшим виды персидским ковром скрипели на все лады под внушительным весом Симона Петровича. Пуговицы слоновой кости на его зеленом мундире напоминали бильярдные шары, расставленные в ряд на сукне. Лубочный государь-император благосклонно смотрел на полицмейстера, отчего на сердце того становилось еще более радостно.
За конторским столом в углу сидел писарь, молодой человек с прыщавым лицом. Он заметно нервничал, отчего посадил на заготовленный лист протокола допроса уже несколько клякс.
Муромцев со своей командой сидел на диване у окна. Его терзали сомнения, однако он не спешил делиться ими с кем-либо. Он периодически прикуривал трубку, о которой тут же забывал, на счастье отца Глеба, который не любил табачного дыма. Священник сидел между шефом и Барабановым и с интересом следил за Чакалидзе. Таких нервных молодых людей он довольно часто встречал в больнице. Время от времени он делал записи карандашом в маленький блокнот, ловя удивленные взгляды Муромцева. Что касается Барабанова, тот нервно ерзал на своем месте, теребя полу пиджака, и не сводил глаз с полковника, ожидая начала допроса.
Подозреваемый сидел на стуле, осоловело следя взглядом за полицмейстером. Казалось, ему было все равно, что с ним происходит. На руках его были застегнуты редкие для провинциальной полиции английские ручные браслеты «дарби», которые обычно хранились в сейфе у Бубуша. Ноги же были закованы в обычные кандалы с цепью.
Наконец полицмейстер остановился у своего стола и с силой ударил по сукну кулаком. Писарь вздрогнул и отправил очередную кляксу на девственно чистый лист. Вздохнул, присыпал расползающееся пятно песком и взял из стопки новый лист, уже третий по счету. Бубуш свирепо посмотрел на него, но промолчал.
– Итак, – громогласно начал полковник, – приступим, господа. Мы начинаем допрос подозреваемого художника Андрея Чакалидзе! Допрос проводится в присутствии свидетелей и подлежит тщательному протоколированию!
Услышав последние слова, покрасневший от волнения писарь чуть не сломал перо, зажав его между белыми пальцами.
– Господин полковник, – неожиданно дерзко сказал художник, – вы обязаны предоставить мне государственного защитника.
– Что? – Бубуш, брызжа слюной, быстро подошел к Чакалидзе. – Кого?
– Адвокат мне положен, – упрямо ответил тот, глядя полковнику в глаза, и дернулся. – Не имеете права.
– Ах, адвокат! Умный какой нашелся! Будет тебе адвокат! Все будет! Всему свое время. А сейчас я хочу, чтобы ты ответил на все мои вопросы! Ясно?
Муромцев и отец Глеб переглянулись. Начало допроса явно не нравилось Роману Мирославовичу. Отец Глеб сделал новую запись в блокнот и замер в ожидании.
– Господин Чакалидзе! Вы задержаны по подозрению в совершении семи жестоких убийств. – Полковник бросил быстрый взгляд на художника и продолжил: – А именно: крючника Пантелея Сизова, гимназистки Екатерины Белокоптцевой, домохозяйки Ганны Нечитайло, желтобилетницы Веры Никоновой и ее любовника Ивана Непомнящего, околоточного Ермолая Дулина и мальчика, рыбацкого сына!
Бубуш произносил фамилии в гнетущей тишине, нарушаемой лишь скрипом писарского пера. Чакалидзе вновь потерял интерес к происходящему, а глаза его подернулись туманом.
Полицмейстер встал перед ним, наклонился и спросил:
– Признаете ли вы себя виновным в убийстве названных мною только что? Отвечайте!
Художник вздрогнул и застонал, схватившись за голову обеими руками:
– А-а-а, оставьте меня, прекрати меня мучить! Ничего я не помню! Только круги видел, их помню! Круги радужные в глазах и глаза в кругах! Больше ничего не помню! Ничего!
Бубуш пристально посмотрел на него, затем повернулся к сидящим на диване и усмехнулся:
– Господа, вы послушайте только! Они не помнят! А вот мы поможем вам вспомнить!
Полковник взял со стола папку с делом и принялся зачитывать даты убийств.
– Где вы были в означенные даты? Кто с вами был? Вспоминайте!
Чакалидзе презрительно посмотрел на присутствующих. Глаза его были полны ненависти. Муромцев уже не сводил с него глаз. Пепел из потухшей трубки высыпался на черное сукно его брюк, припорошив их, словно снег.
– Господа, – художник попытался сложить руки на груди, – поверьте, я правда не помню! У меня мигрени случаются часто. Сильно голова болит! А лекарства не берут! Я сам лечился, как мог. Приходил радужный свет, и тогда я писал те страшные полотна, что у меня в мастерской. Можно стакан воды?
Барабанов вскочил, налил из графина воды в стакан и подал задержанному. Тот поблагодарил и медленно выпил всю воду. Капли стекали по его небритому худому подбородку, капая на испачканную краской рубаху. Бубуш забрал у него стакан, сунул его Барабанову и продолжил:
– Значит, вы не помните, что вы делали в означенные даты? Писарь, отметьте это в протоколе! Отложим это пока. Теперь другой вопрос: как вы относились к зрячим, особенно после вашего чудесного прозрения? Не ненавидели ли?
– Да, иногда были такие приступы, тут мне нечего скрывать.
– И почему же?
– Потому что они видели, в то время как я был слеп. И особенно потому, что они не ценили
