Брэд Гигли - День лжецаря
Глаза Симеркета смотрели холодно.
— Но вы еще не знаете, чего я захочу от вас!
— Да нет же, знаем, господин. — Голос Галзу прозвучал вполне уверенно. — Вы захотите, чтобы мы продолжали делать то, что все время делали: следить за вами.
— Если они попытались убить меня один раз, то сделают это и во второй. Отчасти это хорошо: это означает, что я знаю то, чего им не хочется, чтобы я знал. Все, что мне надо, — это выяснить, кто это будет. Так что в следующий раз я хочу получить врага живым. Понятно?
Темноголовые торжественно поклялись, что сделают так, как он просит. Для закрепления обещания Симеркет вложил в их руки по кусочку фараонского золота. Радостно бормоча благодарности, братья оставили его возле канала, а сами отправились на свои позиции, в тень.
До ноздрей Симеркета долетел легкий запах дыма от подожженного навоза. В Вавилоне начинался новый день, и сизое небо медленно делалось темно-красным. Симеркет решительно обмотал вокруг шеи накидку, спрятав бинт, и шагнул на ближайшую узкую улицу.
— Ты должна перестать говорить всем, что ты моя жена! — потребовал Симеркет у Анеку.
Они сидели в маленьком храмовом дворике. Услышав его слова, Анеку обняла руками колени и издала долгий, печальный вздох.
— Неужели я кажусь тебе такой безобразной, что ты не можешь притвориться, что женат на мне?
Симеркет знал, что если ответит на этот вопрос, то кончит тем, что начнет перечислять все достоинства Анеку — только чтобы заверить ее в том, что она не безобразная, не отталкивающая, — то есть в том, что она и сама хорошо знает. Почему женщинам нужно постоянно слышать комплименты, спрашивал он себя с нарастающим раздражением. Чтобы отвлечь ее, он жестом указал на внутренний двор.
— Я никогда раньше не видел, чтобы здесь было так чисто. Виа должна быть благодарна, что ты здесь.
— Она меня терпеть не может!
— Неправда, — произнес Симеркет без большой, впрочем, уверенности.
Губы Анеку изогнулись в кривой усмешке, в глазах проскочила лукавая искорка.
— Это не важно. Мне нравится то, как она меня ругает: это напоминает мне мою маму. «Ты просто дикая девчонка, из тебя не выйдет ничего путного», — говорила она. — Мимолетное хорошее настроение покинуло ее, и миндалевидные глаза сделались грустными. — И она была права.
— Ты так считаешь? — осторожно спросил Симеркет. — Значит, это твоя дикость привела тебя сюда?
— Может быть, ты наконец спросишь, почему меня прогнали из Египта?
— Только если ты сама захочешь мне рассказать.
— Меня прогнали, потому что я осмелилась полюбить человека, стоявшего выше меня.
Симеркет, не ожидавший такого ответа, посмотрел на нее с откровенным любопытством.
— Он принадлежал к знати, — объяснила Анеку. — А я была всего лишь служанкой в таверне. Он приходил каждый вечер, чтобы меня увидеть. Мы полюбили друг друга. Он обещал, что, как только сможет развестись со своей женой, мы вместе разобьем кувшин. Я в то время не знала, что его шурином был сам Менеф.
— Менеф? — воскликнул Симеркет. — Посол?
— Да, Менеф, который отправил меня под суд на основании обвинения в распутстве, так чтобы репутация его сестры осталась незапятнанной. С помощью подкупа меня назвали шлюхой и вышвырнули из Египта.
— Но если твой любовник занимал столь высокое положение, разве он не мог защитить тебя?
— Менеф угрожал ему разоблачением, и он не осмелился.
Симеркет с сомнением покачал головой:
— Разоблачением — в чем? Супружеская измена не редкий грех в высших кругах.
— Было еще кое-что. Я не знаю, что именно. Но Менеф знал об этом, и после того как начался суд надо мной, я его ни разу не видела. — Она отвернулась и сорвала с нижней ветки дерева над своей головой увядший лист. — Найя знала этого человека. Он был другом ее мужа.
Черные глаза Симеркета расширились.
— Нахт был другом твоего любовника? Нахт? Ну, в таком случае я могу точно сказать тебе, в чем участвовал твой любовник и какого разоблачения он опасался. Речь идет о заговоре против фараона Рамсеса. Неудивительно, что он боялся Менефа.
— Нет, — решительно возразила Анеку. — Ты ошибаешься. Он бы не участвовал ни в чем подобном. Он был хороший человек.
Симеркет махнул рукой, понимая, что бесполезно убеждать ее в том, что ее любовник участвовал в заговоре.
— Тебе повезло, что ты не вышла за него замуж. Иначе ваш брак был бы проклят. Египет стоял на краю пропасти из-за таких вот «хороших людей» вроде него.
Ее удлиненные глаза превратились в холодные изумруды.
— Египет? Не говори мне о Египте — Египет может идти ко всем чертям! Что он сделал для меня, кроме как разрушил все, что было мне дорого, а затем бросил на невольничий рынок? Я сыта египетским лицемерием — и больше всего тобой, Симеркет! Ты такой красивый, такой правильный, специальный посланник фараона, охотящийся за мертвой женщиной…
Ее рот некрасиво скривился, и слова ее эхом отозвались в его голове: «Мертвая женщина, мертвая женщина!» Симеркет быстро повернулся к ней. С его языка готовы были сорваться проклятия, но прежде чем он успел их произнести, во дворе раздался голос Виа:
— Анеку! Симеркет!
Оба тут же примолкли, как пара сцепившихся в ссоре подростков. Старая служительница стояла в дверях, укоризненно глядя на них. Она кивнула Анеку.
— Сенмут нуждается в твоей помощи с утренними жертвоприношениями, девушка.
Удаляясь с гордо поднятой головой, Анеку бросила на Симеркета последний, исполненный ненависти взгляд. Симеркет смотрел ей вслед, тяжело дыша.
— Ты слышала? — спросил он Виа.
— Я слышала достаточно.
Симеркет с мрачным видом отвернулся.
— Я не жалею о том, что сказал!
Виа издала долгий, печальный вздох.
— О Симеркет, тебе следовало бы пожалеть. Что тебе до того, что ее любовник был негодяем? Он давно исчез из ее жизни, и у нее не осталось от него ничего, кроме памяти.
Он упрямо выпятил губу.
— Она не может жить и дальше во сне.
Слова Виа заставили его почувствовать стыд. Единственное, что поддерживало его в течение этих нескольких лет, было воспоминание о любви Найи. Несмотря на все, что между ними стояло — его неспособность стать отцом, ее брак с другим мужчиной, — он всегда знал, что она не переставала его любить. Бедная Анеку не имела даже этого утешения!
Он взглянул на дверь храма, куда вошла Анеку.
— Я пойду к ней и попрошу прощения.
— Оставь ее в покое! — возразила Виа. — Вы сейчас только и способны, что ссориться. Приходи завтра, и вы сможете все уладить. — Она ободряюще похлопала его по плечу. — А я тем временем поговорю с ней сама.
Симеркет кивнул. Бормоча прощальные слова, он выскользнул из ворот. На углу улицы он обернулся. Виа все еще стояла на том месте, где они расстались. Увидев, что он обернулся, она помахала ему рукой.
Пока он шел, чувство вины сменилось в нем тревожными размышлениями. Если Анеку говорила правду и Менеф действительно угрожал ее любовнику разоблачением какого-то преступления — и если преступление было тем, которое подозревал Симеркет, — тогда Менеф должен был заранее знать о заговоре против Рамсеса. Это означало, что он должен был быть по крайней мере одним из его участников или в лучшем случае ничего не предпринимать, чтобы предотвратить его.
Даже в опаляющем воздухе Симеркет почувствовал, как его тело внезапно покрылось мурашками. Возможно ли, что нити заговора — здесь, в Вавилоне? Может быть, именно поэтому боги послали его в этот город — чтобы он еще раз одержал победу над демонами, которых, как думалось, он истребил?
И почему, куда бы он ни ткнулся, посол Менеф оказывался у истоков очередного зла? Ему в голову пришла неожиданная мысль — а не мог ли этот маленький толстый сановник организовать и нападение на Найю и Рэми?
Он потряс головой, чтобы освободиться от рваных мыслей, ибо знал: он в той точке расследования — а оно такое запутанное и противоречивое, — что все и вся кажутся ему замешанными в преступлении. Ни к чему ему мучить себя, воображая более того, что было на самом деле; со временем все разъяснится.
Прибавив шагу, он не подумал о том, что забыл предупредить Анеку, чтобы та остерегалась чужих людей.
Идя утром на встречу с Шепаком, Симеркет уловил легкий, будоражащий запах огня. Далеко впереди, со стороны Пути процессий на него надвигалась стена дыма, скрывая царский квартал. Он бросился бежать.
У гарнизонных ворот пелена дыма была не такой густой, что позволило ему разглядеть за ней движение. Десятки эламских солдат лежали мертвыми или стонали в агонии. Другие хрипло кричали что-то, пытаясь организовать из уцелевших людей бригады, чтобы лить воду на пламя, которое быстро поглощало когда-то стройные ряды палаток. От большинства из них остались лишь тлеющие лохмотья, но быстрый взгляд сказал Симеркету, что самая большая палатка еще среди не затронутых пламенем.
