Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег

Кортеж у нас получился скромный, всего-то несколько крытых экипажей. В трех каретах уместилась вся челядь, которую, по настоянию Миры, мы взяли с собой.

Когда опускали гроб, Мира что-то прошептала на своем языке, но не заплакала. Я подумал, что она читает ритуальные ведические молитвы, потому как индианка почти не расставалась со своими книгами Вед.

Я подошел к ней и сжал ей руку. Мира не выдернула ее, и я понял, что мы с ней все-таки помирились.

У одной из кладбищенских оград я заметил знакомую фигуру.

«Грушевский!» — изумился я мысленно. Он тоже меня увидел и поспешил ко мне. Я велел своим спутникам возвращаться без меня, а сам остался на кладбище, чтобы переговорить с моим братом.

— Яков Андреевич! — приветствовал он меня. Нам не надо было обмениваться тайными знаками, чтобы узнать друг друга.

— От всего сердца рад вас видеть, Игорь Дмитриевич! — ответил я. — Что-то случилось?

Игорь Дмитриевич Грушевский был тем самым ритором, который участвовал в посвящении Строганова в ученики. У меня мелькнула надежда, что он что-то знает об этом деле. И, похоже, я не ошибся, потому как он первым завел речь о Виталии.

— Яков Андреевич, — сказал Грушевский. — Я знаю о вашем предназначении, а потому считаю себя обязанным просветить вас касательно одного вопроса, который, возможно, и покажется вам неважным.

— Что вы имеете в виду? — насторожился я, готовый услышать самые невероятные вещи.

Грушевский откашлялся и заговорил:

— Недавно у меня состоялся разговор с Иваном Сергеевичем, из которого я узнал, что из орденского архива пропали очень важные документы. И что в этом деле замешан Строганов, — он бросил на меня вопрошающий взгляд, словно бы ожидая подтверждения.

— Совершенно верно, — ответил я. — Расследованием этой истории я и занимаюсь в настоящее время.

— Кутузов сказал мне, что было украдено еще и другое письмо, которое Строганов якобы передал на хранение своей невесте, и которое будто бы предназначалось вам. Это так? — осведомился Игорь Дмитриевич.

Я кивнул.

— Ну так вот, — продолжил Грушевский. — Незадолго до смерти, Виталий что-то говорил мне об этом.

Я весь обратился во внимание.

— Что именно, Игорь Дмитриевич? Это очень важно!

— Что у него возникли какие-то подозрения, и он отразил их в своем послании, — ответил ритор. — Но дело не в этом!

— А в чем же? — я недоумевал.

— В том, что я упомянул, где хранится это письмо в разговоре с одним из кровельщиков.

— Очень интересно, — пробормотал я себе под нос. Кровельщиком обычно назывался брат, охраняющий вход в масонскую ложу. Но эту должность могли занимать и несколько человек. К тому же ни одного из привратников я не знал в лицо.

— Как его имя? — осведомился я.

— К сожалению, его подлинное имя мне неизвестно, — ответил вития. — Но в Ордене его нарекли братом Алавионом, — добавил он.

— Вы не сказали об этом Кутузову? — осведомился я.

— Сказал, — ответил Грушевский. — Но он не мог отменить из-за этого своей срочной поездки, — проговорил Игорь Дмитриевич многозначительно. — И посоветовал мне обратиться непосредственно к вам, — добавил он. — К тому же и брат Алавион тоже исчез.

Последние слова ритора прозвучали не слишком утешительно.

— Вы правильно поступили, что обратились ко мне, — сказал я ему в ответ.

— Яков Андреевич, — обратился ко мне Грушевский. — Сегодня вы будете на приемном собрании? Около двух часов состоится посвящение одного из товарищей в степень мастера. Желательно ваше присутствие, — добавил он.

Я задумался, поначалу в мои планы не входило в ближайшее время участвовать в какой-либо орденской работе, но неожиданные обстоятельства все-таки заставили меня изменить свое мнение. Теперь мне во что бы то ни стало требовалось добраться до орденского архива, чтобы получить доступ к летописи, в которую заносились некоторые биографические сведения о посвящаемых. Я надеялся, что мне удастся раздобыть кое-какую информацию о брате Алавионе. По крайней мере, я желал получить доказательства того, что я двигаюсь в правильном направлении.

— Буду, — ответил я.

В этот момент на горизонте показалась еще одна траурная процессия, и мы с Грушевским расстались.

Я поймал извозчика и направился в ложу, местонахождение которой в столице не могу я открыть даже при всем своем огромном желании. Способен только сказать, что располагалась она в священном месте, в «долине Иосафатовой» с востока на запад, как обычно располагаются все церкви и храмы.

Привратник узнал меня по проходному слову и ритуальному прикосновению. Двери открылись передо мною, и я оказался в темной прихожей, где уже собирались братья. Один из служителей проводил меня в комнату, где я смог обрядиться для церемониала.

Все это время я высматривал глазами секретаря, господина Ветлицкого, однако, так и не смог его обнаружить. Потому мне пришлось констатировать, что я буду вынужден пробираться к архиву тайком и самостоятельно, на собственный страх и риск.

Я облачился в черный камзол, глухо застегнутый на все пуговицы с ритуальными знаками, в черный широкий парадный плащ до пят и черную шляпу, поля у которой были опущены.

Все братья кругом меня выглядели примерно так же и походили на мрачных, скорбящих по невосполнимой утрате близнецов.

Я вошел в прямоугольную комнату, стены которой задрапированы были черным бархатом, потолок поддерживали три столба тосканского, дорического и коринфского ордера, между ними мозаиковый пол прикрывал ковер с символическими знаками, расшитый серебряными и золотыми нитями, а посреди этого всего возвышался открытый гроб.

Через несколько мгновений в комнату вошел и сам испытуемый, с которого внезапно была снята повязка. Он и глазом не успел моргнуть, как младший из братьев ударил его масштабом по обнаженной шее, другой — наугольником в то самое место, где билось его трепещущее сердце, а один из мастеров, представляющий капитул, стукнул его молотом, и кандидат внезапно осознал, что гроб на этом жертвеннике приготовлен исключительно для него.

— Представляешь ты одного из величайших людей в мире, нашего Великого мастера, — услышал я приглушенный голос витии Грушевского.

Несколько братьев уложили несчастного испытуемого в гроб и прикрыли его багряным покрывалом. И тогда звуки масонского гимна раздались под дрогнувшим балдахином.

Тем временем я покинул собравшихся, увлеченных происходящим и поспешил в ту самую комнату, где, как я знал, находился архив ордена «Золотого скипетра», массивные трехсвечные канделябры освещали мне путь.

Я свернул налево по коридору и быстрыми шагами прошел в сторону архива, от дверей которого у меня имелись ключи, переданные мне Кутузовым на случай непредвиденных обстоятельств. На мое счастье, мне никто не встретился на дороге, и я смог беспрепятственно добраться до нужной мне комнаты.

Дверь приоткрылась практически без труда, потому как серебряный ключ идеально подходил к встроенному замку. Его я всегда носил при себе, на той же цепочке, что и Мирин пантакль.

Я снова возблагодарил господа, что и в архиве, заставленном дубовыми стеллажами с бумагами, документами, типографскими книгами и рукописями, тоже никого не было. Но и сюда доносились удары молота из комнаты, где происходил обряд посвящения в третий канонический градус символического масонства.

Я быстро добрался до нужной мне полки, потому как примерно знал, где хранилась искомая мною «летопись». Это была довольно толстая тетрадь в сафьяновой синей обложке, прошитая шелковым шнуром и скрепленная большой сургучной печатью Ложи и Венерабля.

Как только она попала мне в руки, я тут же зашуршал исписанными страницами и очень скоро наткнулся на заинтересовавшего меня брата Алавиона. Его подлинного имени я в летописи так и не обнаружил, зато прочел его полную биографию, которая абсолютно совпадала с тем, что я знал о Созоне Сократовиче Гушкове. Здесь же был указан и его петербургский адрес.

Я убрал рукопись на место и, довольный собою, вернулся в зал посвящения, где испытуемого, по обряду, в пятый раз уже вытаскивали из гроба. При мне «брат ужаса» вручил ему терновую ветвь в знак воскрешения.

Когда церемония закончилась, Грушевский спросил меня, останусь ли я на братскую трапезу. Но я ответил ему, что совершенно не имею такой возможности, на что он предложил мне дождаться хотя бы первой здравицы за всевысочайшее здравие Его Императорского Величества Александра I, от чего я отказаться никак не мог. И только после этого мне все-таки удалось покинуть ложу.

Теперь мне предстояло лицом к лицу встретиться с предателем и убийцей, посягнувшим на мою жизнь. На его совести были гибель Строганова и Катюши, он же и выкрал компрометирующую переписку, корысти ради совершив государственное преступление. Я уже и не говорю о смерти Воротникова!