Евгений Сухов - Ограбить Императора
Бокий Глеб Иванович вошел в кабинет Моисея Урицкого. Новый председатель петроградской ЧК был человеком худощавым, резким в движениях, с весьма подвижной мимикой. Слегка полноватые красивые губы всегда были готовы расположить к себе собеседника добродушной улыбкой. Серые глаза, пронзительные, внимательные, смотрели зорко и излучали участие. Безупречно одетый, с синим галстуком под тугим воротником, он походил на учителя гимназии, случайно оказавшегося среди красноармейцев и матросов, расхаживающих по зданию с оружием. Впрочем, он и был из семьи потомственных интеллигентов, принадлежал к старинному дворянскому роду, упомянутому еще Иваном Грозным в письме к Курбскому. Его прадед был известный русский математик, а отец – действительный статский советник и профессор университета, так что ему было на кого равняться. Но в революцию он пришел совершенно закономерно, о чем свидетельствовали двенадцать арестов, полтора года, проведенных в одиночной камере, двадцать лет большевистского подполья. Поэтому мало кто удивился, увидев его худощавую фигуру во вновь сформированном органе, Чрезвычайной комиссии. А его навыки конспирации и подполья значительно помогли организовать созданное учреждение.
Со дня смерти Моисея Соломоновича прошло три дня, но ощущение было таковым, что тот едва вышел из кабинета и через минуту должен вернуться за свой небольшой стол с широким резным стулом, поставленным подле. На столе в деловом порядке были разложены стопки бумаг. На многих листках сделаны пометки с восклицательными знаками: «Пересмотреть!», «Уверен, что дело непростое», «Выяснить обстоятельства», «Освободить для дальнейшего разбирательства». У ножки стола стояла корзина для бумаг, заполненная до самого верха скомканными исписанными листками. На двух стульях, стоявших впритык, неровно лежали папки с затертыми краями, а на спинку одного из них был небрежно брошен полосатый шарф. По большому счету, кабинет выглядел как некое место пребывания интеллигента, не привыкшего вникать в такие тонкости, как порядок. На окнах висели темно-коричневые портьеры с рисунками, видно, оставшиеся от прежних хозяев, а то, что сначала он принял за орнамент, в действительности оказалось гербом Российской империи. У всякого входящего столь тесное переплетение карающего меча революции с символами царской власти должно было вызывать чувство недоумения.
И вот теперь кабинет Урицкого вместе со всем его содержанием переходил к нему, как к заместителю председателя петроградской ЧК. Глеб Бокий сел на стул председателя и положил руки на стол. В работе должно быть все удобно и рационально, а значит, мелочей существовать не может. Один из ящиков стола был слегка выдвинут, и через небольшую щель просматривались уголовные дела. Надо будет ознакомиться с ними со всеми подробнее, чтобы быть в курсе всех проводимых операций. Пожалуй, следует начать с приоткрытого ящика.
Выдвинув его, Глеб Иванович достал папку, на которой крупными буквами было написано «Дело Фаберже». Довольно странно. Сам он ничего не слышал об этом деле, хотя являлся заместителем председателя петроградской ЧК. Впрочем, все дело в конспирации, которую он сам же и навязал: все отделы работали автономно, не зная, чем занимаются коллеги за стенкой. У председателя и заместителя был четко очерченный круг обязанностей, и каждый из них контактировал со своими агентами и оперативниками, о существовании которых не догадывалось даже ближайшее окружение. Вместе с уполномоченными Урицкий лично участвовал в наиболее важных делах. Возможно, «Дело Фаберже» было именно таковым. Видно, Урицкий не счел нужным делиться соображениями по этому поводу. Что ж, теперь об этом его не спросишь. Предстоит вникать самому.
Развязав папку, Глеб Иванович вытащил из нее несколько листочков, исписанных убористым красивым почерком Урицкого, и чем дальше он вчитывался в содержание, тем серьезнее становилось его лицо. Из текста следовало, что Карл Фаберже, прикрываясь дипломатическим иммунитетом, попытался в простом темно-сером саквояже вывезти из Петрограда драгоценностей почти на два миллиона рублей золотом. Здесь же в папке лежала опись драгоценностей, где указывались бриллианты в каратах, и если сложить все эти сотые в граммы, то число вывезенных бриллиантов с легкостью переваливало за пару килограммов! И это не говоря про оправы, состоящие из золота и платины. Весьма ощутимая цифра! Из дела следовало, что саквояж был доставлен в ЧК Василием Большаковым и в день убийства Моисея Урицкого, по договоренности с правительством, должен быть передан в Министерство иностранных дел. Вот только нестыковка заключалась в том, что рядом с трупом Урицкого саквояжа не обнаружили.
Сунув папку обратно в ящик стола, Бокий увидел в углу связку ключей.
Подняв их, тут же определил, какой от кабинета, а какой от дома, третий, с большим количеством насечек, от сейфа, занимавшего целый угол кабинета. Глеб Иванович подошел к несгораемому шкафу и, сунув ключ в замочную скважину, дважды повернул его. Где-то в толще бронированного металла что-то прошуршало, а потом подталкиваемая пружиной дверца, щелкнув, приоткрылась.
То, что он увидел в сейфе, было для Бокия полной неожиданностью: на верхней полке лежало изумрудное колье и несколько золотых колец. Вернувшись к столу, Глеб Иванович достал папку и, вытащив из нее описание драгоценностей, сравнил с увиденным. Колье он отыскал под номером «147», где приводилось подробнейшее описание каждого вставленного в платиновую оправу камня, с указанием его размера, цвета и прозрачности. На одну загадку стало меньше.
Положив опись на место, Глеб Бокий закрыл сейф и поднял трубку:
– Василий, я у тебя вот что хотел спросить… Ты ведь привез саквояж товарищу Урицкому?
– Так точно, товарищ Бокий, – энергично откликнулся Большаков. – Мы его обнаружили у одного белого офицера. Что-то случилось?
– Случилось… Ты можешь вспомнить, у товарища Урицкого в день его убийства был при себе саквояж?
– Мы с ним встречались за час до его отъезда на Дворцовую площадь. Могу сказать совершенно точно, что он его взял с собой. А в чем дело, товарищ Бокий?
– В чем дело… Пропал этот саквояж! Что ж, будем искать дальше. Сколько у этого Фаберже может быть драгоценностей?
– По нашим источникам, не менее чем на восемь миллионов рублей золотом.
– Хм… Весьма привлекательная цифра. Особенно сейчас, когда у нас казна пуста. И где у него хранятся ценности?
– В сейфе. Специалисты говорят, что этот сейф один из самых надежных в России.
– Сейчас в доме Фаберже швейцарская дипломатическая миссия?
– Да, это так.
– Ладно, что-нибудь придумаем.
Пробыв в Нарве сутки, Карл Густавович отъехал на следующий день в тихое местечко Мудули, где у него было большое поместье, а потом, помаявшись без дела, уехал в Ригу (по его словам, подальше от большевиков), в свою шестикомнатную квартиру с отдельным входом, совсем недалеко от Ратушной площади. Сейчас в ней проживала его дальняя родственница Элизабет, которая с приездом хозяина брала на себя обязанности кухарки и прислуги. Карл Густавович в быту был неприхотлив, а потому не донимал родственницу повышенными требованиями. Невероятный аккуратист, он требовал от нее одного: главное, чтобы все вещи в комнатах находились на своих местах и содержались в надлежащей чистоте.
Впрочем, замечаний ей делать не приходилось – она была девушкой опрятной, чистоплотной и всякую пылинку воспринимала едва ли не как личное оскорбление. Так что Карл Фаберже чувствовал себя в ее обществе если уж не как дома, то, по крайней мере, уютно.
Фронт проходил вблизи от города, поэтому нередко можно было слышать раскаты, доносившиеся через Даугаву, и оставалось лишь креститься, чтобы снаряды не падали на голову. В сейфе рижской квартиры у Фаберже оставались кое-какие накопления, позволявшие если не жировать, то проживать вполне достойно. Во всяком случае, редкий день, когда Карл Густавович обходился без молока.
За последний месяц он трижды отправлял весточки домой: первый раз это случилось в Нарве, когда он написал коротенькое письмо, сообщив о том, что саквояж с драгоценностями украден, во второй раз – в имении, и в третий – на прошлой неделе.
Нынешнее письмо будет четвертым. Его он писал персонально супруге.
Послание получилось длинным и весьма пространным. В нем в который уже раз он благодарил Бога за то, что все эти годы Августа Богдановна была рядом с ним. В очередной раз взгрустнув, подробно расписал злоключения, выдавшиеся на его долю, сознательно пропустив сцену встречи со своей приятельницей. Ответ пришел неожиданно быстро, по почте. Оставалось только удивляться способностям почтовой службы доставлять письмо адресату в условиях войны. Письмо было объемным, на несколько страниц убористого текста. Августа Богдановна просила мужа беречь себя и особенно не печалиться об утраченном, слава Господу, что все живы-здоровы и кое-что припасено на черный день. А еще наказала выслать фотографию, чтобы она могла удостовериться в том, что с ним все в порядке.
