Джон Робертс - Королевский гамбит

На мой взгляд, один Сергий Павел стоил десятерых таких, как погрязший в пороках Публий Клавдий. Судьба наделила этого патриция всевозможными преимуществами, между тем он был вечно снедаем недовольством, будто ему чего-то недодали. Хорошо, что у таких людей, как Павел, теперь появилась возможность вырваться из положения невольника и как-то проявить себя в обществе. Греки всегда смотрели на нас сверху вниз, задирая свои аттические носы и называя грубыми варварами. Между тем я никогда не слышал, чтобы афинские рабы, даже в дни великого правления Перикла, могли заработать себе свободу и стать полноправными гражданами, а также рассчитывать на то, что их сыновья будут когда-нибудь носить тоги с пурпурной каймой и наравне с прочими сенаторами заседать в курии, обсуждая высшие интересы государства.

Практикующие жестокость и завоевания в масштабах, неведомых другим народам, мы, римляне, подчас можем быть весьма великодушными. При том что мы превратили в рабов чуть ли не все нации мира, сами никогда не отнимали у своих рабов возможности улучшить свое положение. Хотя патриции слишком высоко ценят свое превосходство и добились больших привилегий в обществе, на деле они являют собой жалкие остатки обветшалой жреческой аристократии, давно себя дискредитировавшей.

Как это ни прискорбно, но нужно признать, что в те далекие времена мы все будто обезумели. Один класс боролся с другим, одна семья — с другой. Более того, мы затеяли войну хозяев против рабов. В результате гражданской войны и междоусобиц было истреблено множество наций. Однако из всякого рода сражений Рим всегда выходил окрепшим, что тоже говорит об уникальности нашего характера. В те времена основная борьба происходила между партией оптиматов, которые полагали, что являются людьми лучшего сорта, так называемой аристократической олигархией, и партией популяров, якобы представлявшей интересы простых людей. В действительности же и те и другие преследовали одну и ту же цель — улучшение личного благосостояния. Помпей, являвшийся в свое время сторонником Суллы, возглавлял партию оптиматов, между тем как Гай Юлий Цезарь, по происхождению тоже патриций, был многообещающим вождем популяров. Великий Марий, весьма почитаемый среди простого люда, приходился Цезарю дядей по линии жены. Уже то, что мы имели таких лидеров и что Рим не стал легкой добычей внешних врагов, убедительно свидетельствует об особом расположении к нам богов.

Сколь ни размышлял я на эту тему, она ничуть не приблизила меня к решению моей главной задачи. К тому же мне предстояло обдумать кое-что еще. Я вспомнил о словах отца, в которых он вскользь выражал надежду на то, чтобы мое дело перешло к чиновникам будущего года. Это напомнило мне, что времени у меня остается мало — всего месяц до того, как новая магистратура приступит к своим обязанностям. Должности в комитете распределялись по назначению, а не по результатам ежегодных выборов. А у меня было большое подозрение, что следующая команда преторов уже имела своих ставленников, и, следовательно, рассчитывать на то, что за мной останется нынешнее место, не приходилось. В то время мы еще пользовались старым календарем, который каждые несколько лет сбивался, и великий понтифик был вынужден добавлять в него дополнительный месяц. Новый год должен был начаться первого января, подобно тому, как это происходит сейчас. Переход на новый стиль, несомненно, был одним из лучших нововведений Цезаря. (Правда, несмотря на то что мы приписываем его Цезарю, на самом деле идея нового календаря принадлежала истинному его создателю, придворному астроному Клеопатры Сосигену. Цезарь же, пренебрегая своими обязанностями великого понтифика, довел старый календарь до такого ужасного состояния, что пользоваться им стало совершенно невозможно. Разумеется, подобных сведений вы не найдете в истории, что неудивительно: ведь ее писали прислужники Цезаря.)

Самое странное заключалось в том, что во власти Помпея и Красса и даже какого-нибудь претора было приказать мне свернуть расследование или подготовить фальшивый отчет. И разумеется, они были вовсе не прочь это сделать. Но что же их остановило? Этому я нахожу лишь одно объяснение. Последние годы вогнали нашу империю в такой политический хаос, что нынешние правители сочли необходимым придерживаться конституционных форм и любой ценой избегать всяких проявлений тирании.

Впрочем, это вовсе не означало, что они не могли опуститься до закулисных интриг и помешать моей работе. В конце концов, они могли прибегнуть к услугам наемных убийц, что тоже не следовало сбрасывать со счетов. И если их что-то и заставляло воздержаться от подобных крайних мер, то только авторитет нашего рода. Во всяком случае, я был в этом убежден. И та и другая партия искала расположения Метеллов, ибо наши предки издавна зарекомендовали себя умеренным и трезвым подходом к управлению государством. Нам всегда была чужда приверженность к крайностям, свойственная какой бы то ни было партии. Благодаря нашему здравомыслию мы завоевали завидную репутацию как у аристократов, так и у людей незнатного происхождения, так что откровенные нападки на кого-то из Метеллов были равносильны политическому самоубийству.

Впрочем, подобные рассуждения не слишком меня успокаивали. Наши политики, как я уже упоминал, подчас проявляли исключительное безрассудство, и глубина их порочности была так велика, что невозможно было представить, на какую крайность она могла их толкнуть. Так или иначе, но все, кто мог меня направить на верный путь в данном расследовании, уже были мертвы.

Правда, один человек, возможно, мог мне помочь. Я вспомнил, что купец Заббай говорил мне о пиратском посреднике в Остии — портовом городке, расположенном милях в пятнадцати от Рима, до которого можно было добраться по реке или по Остийской дороге. Я не знал, обладал ли человек, заменивший в этом качестве Парамеда, какими-нибудь полезными для меня сведениями или нет, но решил попытаться это выяснить. Словом, я без промедления отправился в Остию.

Вернувшись домой, я достал шкатулку с деньгами, которых, как всегда, было кот наплакал, и наполнил ими свой маленький кошелек. Потом прихватил шерстяной дорожный плащ — точно такой я носил, когда служил в Испании, — сказал Катону, чтобы он не ждал меня раньше вечера будущего дня, и вышел на улицу.

У меня было весьма смутное представление об Остии, поэтому я понял, что без проводника мне не обойтись. И даже знал, кто лучше других мог справиться с этой ролью. Словом, я первым делом направился к Макрону.

— Деций Цецилий! — воскликнул он, явно удивленный моим появлением. — Честно говоря, никак тебя не ждал. Сожалею, но пока что нет никаких вестей насчет управляющего имением в Байе. Но я обязательно все выясню. Это вопрос от силы двух-трех дней, не больше.

— Хорошо. Но сегодня меня к тебе привел несколько иной повод. Я должен ехать в Остию прямо сейчас. И поскольку я хочу навестить людей не вполне официального ремесла, то мне понадобится для этой цели проводник. Одолжи мне до завтрашнего вечера своего парня. Я имею в виду Милона.

— Да, конечно, — согласился Макрон и велел своему рабу привести к нам Милона.

— Не поможешь ли мне еще в одном дельце? Я хочу связаться с посредником, который представляет интересы пиратов в Остии. Не знаешь ли, часом, как его зовут и где его можно найти?

Макрон покачал головой:

— Моя территория не выходит за пределы городских стен. Может, Милон тебе что-нибудь подскажет. — Его глаза внезапно округлились, будто он увидел нечто неожиданное. — Что с твоей шеей?

— С моей шеей?

— Да. Такое впечатление, что ты пытался повеситься. Неужто дела так плохи?

Я безотчетно коснулся рукой горла, но ничего особенного на нем не нащупал, хотя догадывался, что Макрон имел в виду отметину вроде той, что опоясывала шею Сергия Павла.

— А, это… Мне преподали несколько уроков весьма своеобразного применения тетивы лука. Последнее время в Риме оно стало входить в моду.

— Как же, слыхал об этом. Ты, верно, имеешь в виду Сергия Павла? Будь проклято это азиатское отродье! Город буквально кишит ими. Мало того что они притащили с собой своих отвратительных богов и верования, так еще решили пустить в ход шнурки-удавки, будто римская сталь для них недостаточно хороша.

— Это еще одно знамение времени, — согласился я.

Когда пришел Милон, я объяснил ему, что от него требуется.

— Сможешь ему помочь? — спросил Макрон.

— Конечно. Мы поймаем какую-нибудь баржу, идущую порожняком вниз по реке. И прибудем на место еще до полуночи. А того, кто тебе нужен, зовут Гасдрубалом. Он финикиец из Тира. У него была лавка у дока Венеры.

— Хорошо. Пошли, — сказал я.

Попрощавшись с Макроном, мы направились в речной порт, который находился в нескольких минутах ходьбы от его дома. Шелковый шарф, который мне подарил Заббай, я обычно заправлял под тунику. Теперь же во избежание ненужных вопросов я его завязал по-солдатски — узлом на горле. Пока мы шли к реке, по дороге нам попадалось много людей, которые окликали Милона и махали ему руками, и он, улыбаясь, тоже махал им в ответ.