Дэвид Дикинсон - Покушение на шедевр
Когда музыка перестала играть, они пошли прогуляться под мягкими утренними лучами. Птицы уже давно проснулись и радостно приветствовали начало нового дня. В полях блестела роса. Он признался Имоджин в любви под огромным платаном, которому была не одна сотня лет. Возможно, в прошлом это дерево давало приют и другим влюбленным.
В последующие дни — почему его воспоминания всегда полны яркого солнечного света, подивился Орландо, неужели раньше никогда не шел дождь? — они встречались и гуляли по Гайд-парку, смотрели на лоснящиеся бока лошадей на Роттен-Роу[28], а потом шли мимо статуи принца Альберта, чтобы полюбоваться другим кругом — Круглым прудом в Кенсингтон-Гарденс. Однажды он повез Имоджин в Виндзор и катал ее в лодке по Темзе. На ней была шляпка с широкими полями для защиты от солнца, и она удобно устроилась на подушках в кормовой части лодки — лицо в тени, рука лениво касается воды, глаза устремлены на ее спутника. Они поднимались вверх по течению, и городской шум постепенно затихал вдали. Могучий замок, серый и грозный даже на солнечном свету, словно бы усыхал в размерах. Слышалось только пение птиц да тихий плеск весел, которыми взмахивал Орландо.
— Сравню ли с летним днем твои черты? — прошептал Орландо. —
Но ты милей, умеренней и краше.Ломает буря майские цветы,И так недолговечно лето наше!
Имоджин рассмеялась.
— В эту игру можно играть вдвоем, — сказала она. — Монахини очень хорошо знали шекспировские сонеты. Во всяком случае, большинство из них.
Любовь — не кукла жалкая в рукахУ времени, стирающего розыНа пламенных устах и на щеках,И не страшны ей времени угрозы[29].
Они причалили к берегу и привязали лодку под двумя плакучими ивами — вода здесь, в тени, была темной и прохладной. Потом отправились на короткую прогулку среди пустынных лугов.
Рука Имоджин была обвита вокруг талии Орландо. Вдруг девушка остановилась и посмотрела прямо в его синие глаза.
— Мы с тобой тоже не жалкие куклы, правда? — спросила она. — И нам не страшны угрозы времени?
Когда он вернулся из Монте-Карло, Имоджин встретила его на перроне. Он признался ей в проигрыше, в том, что у него нет капитала, который мог бы обеспечить их будущее, а она, по своему обыкновению, ответила ему лишь беззаботным смехом.
— Это судьба, — сказала она. Орландо не раз подозревал, что в обреченной любви кроется для Имоджин какая-то странная притягательность. — Теперь судьба готовит для меня другое будущее, — добавила она, прижавшись к нему в потоке спешащих мимо людей. Она пригласила его выпить чаю в большом отеле у вокзала. Там, среди пальм в горшках и подносов с сандвичами, под приглушенную музыку оркестра, она и сообщила ему ужасное известие.
— Через три недели, в церкви Сент-Джеймс на Пикадилли, состоится моя свадьба. Я не люблю его и никогда не полюблю. Я не стану рожать ему детей. Но отец настаивает. — Она замолчала, потому что официант принес чай и улыбнулся им. Несмотря на страшные новости, они по-прежнему находились в круге любви. — Я не откажусь от тебя, Орландо, — с вызовом сказала она. — Никогда. Что бы ни случилось.
После этого он и начал пить снова, вспомнил Орландо. Когда Имоджин была рядом, он не испытывал потребности в алкоголе. Его пьянило само ее общество. Люди, пленником которых он стал в Монте-Карло, поселили его в маленькую квартирку близ вокзала Виктория: им нужно было решить, куда он поедет дальше. Орландо плохо помнил это время. Ему запомнилось, что накануне свадьбы он ударился в очередной марафонский запой — трехдневный, кажется. Сначала вино, потом бренди, затем арманьяк. Арманьяк поможет забыть, решил он. Орландо помнил, как в ночь перед венчанием Имоджин он пришел на Пикадилли с полупустой бутылкой арманьяка в кармане и заснул на ступенях лестницы перед церковью Сент-Джеймс. Полицейский прогнал его оттуда. Орландо помнил, как его вырвало у ограды Грин-парка и как потом он, шатаясь, вернулся в свое убогое обиталище. Через два дня его новые хозяева явились за ним — он все еще был пьян — и привезли сюда.
С самого начала заключения в этой загородной усадьбе он умолял своих тюремщиков позволить ему написать Имоджин. Он мог бы отправить письмо в дом ее отца с просьбой переслать его по новому адресу. Неделями они ему отказывали. А потом, три дня назад, главный тюремщик — Орландо знал его как старшину, — огромный, похожий на пирата человек с окладистой русой бородой, принес ему добрую весть.
— Мои хозяева, — он всегда называл их «мои хозяева», не иначе, — разрешают вам написать этой леди. Они вами довольны. И еще, на выходных вам можно будет получить выпивку. Но только в пятницу или в субботу, ясно? А после — ни-ни.
Лорд Фрэнсис Пауэрскорт возвращался на поезде в Оксфорд. Послание, вызвавшее его туда, было загадочным. Его просили встретиться со старшим инспектором Уилсоном в двенадцать часов дня по указанному адресу — Банбери-роуд, дом номер такой-то. И все. Интересно, подумал Пауэрскорт, уж не тот ли это Уилсон, с которым он познакомился, когда расследовал смерть в результате пожара в Блэкуотер-Хаусе? Он улыбнулся, вспомнив молодого следователя по делам о пожарах Джозефа Харди, сыгравшего под конец этой истории столь выдающуюся роль в спасении леди Люси из брайтонской гостиницы.
Потом его мысли переключились на мошенника, подделывающего картины. Раньше он всерьез о нем не задумывался. Когда поезд отходил от платформы Дидкот, к Пауэрскорту присоединилась леди преклонных лет, которая отвергла все предложения о помощи и наконец угнездилась в уголке вагона. Затем она достала книгу — Пауэрскорт разглядел, что это «Изгнание с островов», — и принялась за нее, время от времени бормоча себе под нос, точно читала вслух. Персонажи Конрада весьма далеки от Дидкота и даже от космополитического Оксфорда, подумал Пауэрскорт и снова стал размышлять о художнике-фальсификаторе. Устремив невидящий взор в окно, на бегущие мимо поля и перелески, он вдруг понял, что легче — гораздо легче — найти пресловутую иголку в стоге сена. Где этот художник — в Лондоне? Или он живет где-нибудь в Европе и наезжает в Лондон лишь изредка, чтобы сбыть свою незаконную продукцию? Может, он прибился к какой-нибудь крупной галерее и увеличивает ее обширную коллекцию старых мастеров, фабрикуя поддельные шедевры и снабжая их поддельными же документами? Или состоит на службе у торговцев произведениями искусства, работая на заказ? Трудится ли он исключительно ради денег, чтобы стать таким же богачом, как его клиенты? Или это современный художник-неудачник, который штампует фальшивки, мстя рынку, равнодушному к его таланту? Кем бы он ни был и где бы ни жил, сообразил Пауэрскорт уже перед самым прибытием поезда на Оксфордский вокзал, он должен был где-то учиться. Возможно, в Королевской академии — конечно, если этот мошенник, так сказать, отечественного производства. Что ж, немедленно по возвращении в Лондон надо будет написать сэру Фредерику.
Когда Пауэрскорт подошел к нужному дому на Банбери-роуд, его встретили двое дежурных полисменов. Здание было недавней постройки — добротный коттедж из красного кирпича с симпатичным садиком позади.
— Доброе утро, лорд Пауэрскорт. Спасибо, что приехали. Вы совершенно не изменились, милорд.
Старший инспектор Уилсон слегка пополнел — живота у него стало больше, а вот волос значительно меньше. Но его честное озабоченное лицо осталось прежним.
— Старший инспектор, — сказал Пауэрскорт, — я очень рад видеть вас снова. Надеюсь, вы в добром здравии?
Уилсон повел Пауэрскорта в дом.
— Я-то да, милорд, но об обитателе дома номер пятьдесят пять по Банбери-роуд этого не скажешь. Убит молодой человек по фамилии Дженкинс, Томас Дженкинс, — он преподавал в Эмманьюэл-колледже. Задушили удавкой. Тот же способ, каким воспользовался убийца Монтегю, лондонского искусствоведа. Я прочел об этом деле в газетах. Связался с инспектором Максуэллом, и он сообщил мне, что его расследуете вы, милорд.
Пауэрскорт побледнел. Дженкинс — тот самый Дженкинс, что был ближайшим другом погибшего Кристофера Монтегю, Дженкинс, который водил его обедать в гостиницу «Форель» близ Порт-Медоу и отказался отвечать на его вопросы!
— Его убили здесь, в доме? — спросил Пауэрскорт.
— Да, здесь. Позвольте мне сначала объяснить, что к чему, милорд. — Старший инспектор Уилсон двинулся по длинному коридору. — Дом этот принадлежит колледжу. Тут живут трое его молодых преподавателей. Обедают и ужинают они в Эмманьюэле, на месте работы, а дома только завтракают. Вот эта комната, — Уилсон открыл одну из дверей слева, — была спальней Дженкинса.
Комната оказалась довольно большой и чисто прибранной; ее окна выходили на Банбери-роуд. Пауэрскорт подумал, что сюда, скорее всего, наведывается прислуга из колледжа.
