Йен Пирс - Гибель и возрождение

— Конечно. Но он просто хотел знать, что произошло и где сейчас находится икона. Этого, увы, я не смог ему сообщить.

Флавия нахмурилась:

— Он спрашивал, где икона?

— Да. — Отец Ксавье улыбнулся. — Я вижу, вы считаете, что он вмешался в вашу работу. Но это не важно. Мне нечего сказать. Я был в церкви, молился, и больше я ничего не помню.

— Вы не видели нападавшего? Он покачал головой:

— Должно быть, он подошел сзади.

— В тот момент икона еще висела на месте? Вы не заметили?

Отец Ксавье снова покачал головой:

— Я не смотрел. Боюсь, от меня вам будет мало толку.

— Значит, вы пришли в церковь помолиться.

— Да.

— В этом не было ничего необычного? То есть, я хочу сказать: вы часто ходите в церковь в столь ранний час?

— Я священник, синьорина. Конечно.

— В шесть утра?

— Когда я был молодым, синьорина, мы вставали на молитву в три часа ночи, а потом в пять. И я продолжаю эту традицию, хотя не считаю себя вправе навязывать ее другим.

— Понятно. Во время молитвы вы ничего не слышали? Или видели? Говорили с кем-нибудь?

— Нет.

— То есть не было ничего необычного?

— Нет.

Флавия кивнула:

— Отец Ксавье, мне больно говорить вам это, но вы лжете, и очень неумело.

— Ваш коллега не позволял себе таких бесцеремонных заявлений.

— Рада это слышать. Но мне ничего другого не остается. Вы пришли в церковь на встречу с Буркхардтом. Несмотря на то что орден проголосовал против продажи имеющихся ценностей, вы все же решились пойти на это. Вы потеряли крупную сумму, играя на бирже, и не видели другого способа возместить потерю. Вы позвонили ему и предложили встретиться в церкви в шесть утра. Вы пришли в церковь, взяли ключ и открыли вход с улицы. После этого вы стали ждать, когда он появится. Это совершенно ясно, вы даже можете ничего не говорить. Другого объяснения просто не существует.

Она умолкла и посмотрела на отца Ксавье. Он не мог вымолвить ни слова, из чего она сделала вывод, что не ошиблась в своих предположениях. Впрочем, все действительно было слишком очевидно. Она дата ему время осознать услышанное, после чего высказала мысль, пришедшую ей в голову прямо сейчас.

— А для того чтобы избежать неприятного объяснения с братьями, вы попытались инсценировать ограбление. Для этого вы позвонили в полицию и предупредили о готовящемся налете. Значит, так, — продолжила она, не дав ему возразить, — ваши взаимоотношения с братьями, слава Богу, не моя забота. Я не знаю, имели вы право так поступать или нет. И чтобы не создавать себе лишних проблем, даже готова забыть о ложном предупреждении. Разумеется, я могла бы состряпать из этого дело, но у меня сейчас есть более важные занятия. Взамен я хочу вашей помощи.

— Или?..

— Или будет так, как я сказала. И заметьте, пока я исхожу из предположения, что всю эту аферу вы провернули из благих побуждений, собираясь потратить заработанные деньги не на себя, а на нужды ордена.

— Конечно, не на себя, — почти возмущенно сказал отец Ксавье. — Я провел в ордене всю свою сознательную жизнь. Я не способен на поступки, которые могли бы повредить ему. Неужели выдумаете, что мне нужны деньги? Для себя? У меня никогда их не было, и даже если бы они появились, я не знал бы, куда их потратить. Но ордену они нужны. У нас обширная программа, и для ее осуществления нужны деньги, и немалые. Мои предложения раз за разом отвергались этими идиотами, которые уперлись и ни в какую не хотели сдаваться.

— Отлично. Если вы так печетесь о благе ордена, то должны рассказать мне все. В противном случае я постараюсь так оскандалить в прессе ваш орден, что вы пожалеете о том дне, когда переступили порог монастыря.

Она смотрела, как он воспринял ее заявление. По щеке у него сбежала крупная слеза, и Флавии стало немного стыдно.

— Ну же, — мягче сказала она. — Расскажите мне все. Вам станет легче.

Она встала и подала ему салфетки, затем сделала вид, что смотрит в окно, дав ему время успокоиться, а он притворился, будто ничего не произошло.

— Наверное, действительно нужно рассказать, — произнес он наконец. — Только Господь знает, как горько я себя упрекаю. Я оказался старым дураком. Около двух лет назад, вскоре после того как меня назначили главой ордена, я получил письмо от одной миланской компании с очень заманчивым предложением. Они предлагали перевести им четверть миллиона долларов и обещали удвоить эту сумму в течение пяти лет.

Флавия, которая до этого рассеянно кивала, замерла и уставилась на него.

— Надеюсь, вы не отдали им эту сумму? — с ужасом спросила она.

Отец Ксавье кивнул:

— Мне показалось, что это отличная возможность. Я решил, что тогда мы сможем, не отказываясь от других проектов, снарядить экспедицию в Африку. Такой план не стал бы оспаривать даже отец Жан.

— А вам не приходило в голову, что такие заманчивые условия обычно предлагают мошенники? Вы не понимали, чем вы рискуете?

Отец Ксавье печально покачал головой:

— Они давали абсолютные гарантии. И сказали, что такое выгодное предложение получили лишь несколько избранных инвесторов.

Флавия грустно вздохнула. Верно говорят: дураки рождаются каждую минуту.

— А месяц назад я получил письмо, где говорилось, что в связи с непредвиденными обстоятельствами доход по моим инвестициям оказался меньше, чем предполагалось. Я, конечно, сделал запрос и обнаружил, что по условиям контракта не могу вернуть даже те деньги, которые еще не вложены.

— Кто еще об этом знал?

— Никто.

— И вы ни с кем не посоветовались, не получили на свои действия разрешения высшего совета ордена, не пригласили независимых консультантов?

На все вопросы отец Ксавье качал головой:

— Нет. И не трудитесь что-либо говорить: сам знаю, что поступил глупо.

— Хорошо, не буду. Значит, вы отдали этим людям четверть миллиона долларов. И сколько из этой суммы на настоящий момент безвозвратно потеряно?

Он тяжело вздохнул.

— Практически все. Они не хотят обсуждать это со мной.

— Надо думать.

— А потом я получил письмо от синьора Буркхардта с предложением продать ему икону. Он предложил сумму, которая почти полностью возместила бы потерю.

— Боже милостивый! Но это же до смешного много. Зачем ему было платить за нее столько денег?

— Он надеялся, что от такой суммы я не смогу отказаться. И еще сказал, что у него нет времени на переговоры. Естественно, он не ожидал, что в дело вмешается отец Жан.

Флавия прикинула: кто станет предлагать четверть миллиона, когда есть все шансы купить картину в несколько раз дешевле? Очевидно, тот, кто работает за комиссионные. Пять процентов от двухсот пятидесяти тысяч больше, чем пять процентов от пятидесяти. Должно быть, Буркхардт выполнял чей-то заказ.

— Продолжайте.

— Я собрал братьев и обратился к ним с предложением продать что-нибудь из наших ценностей. Отец Жан постарался задушить идею на корню.

Он посмотрел, встретило ли это сообщение сочувствие у Флавии.

— Я был в отчаянии, понимаете? Мне нужны были деньги, и срочно.

— И вы решили продать икону без разрешения братьев.

— Да. Я считал себя вправе принять это решение как глава ордена. Мы договорились встретиться в церкви рано утром. Он должен был принести деньги, взять икону и уйти. После чего я собирался объявить об ограблении.

— Секундочку. Вы что, хотите сказать: он собирался принести деньги наличными?

— Я сказал ему, что мне нужны наличные. Из меня уже довольно делали дурака.

Флавия едва верила своим ушам. Ей приходилось быть свидетельницей многих глупостей, совершаемых людьми, но сейчас ей открывались иные горизонты.

— Ну и?.. — спросила она. — В какой момент все пошло не так, как было задумано?

— Не знаю. Я пришел в церковь в шесть, открыл дверь, снял со стены «Мадонну» и стал ждать. Потом кто-то ударил меня. Больше я ничего не помню.

— Тот, кто ударил вас, унес «Мадонну» с собой?

— Нет, — уверенно ответил отец Ксавье.

— Откуда вы знаете?

— Потому что она осталась. Я знаю.

— Вы были без сознания.

— Она говорила со мной.

— В каком смысле?

— Я умирал. Я это знаю. И она спасла меня своей благодатью. Она подошла ко мне и сказала: «Не шевелись. Все будет хорошо. Я позабочусь об этом». У нее был тихий и нежный голос, он был исполнен любви и сострадания. После ее слов меня словно накрыло теплой волной благодатного покоя.

Секундная борьба доброй католички и закоренелого циника, сидевших во Флавии, закончилась вничью. Конечно, то, что отец Ксавье согласился рассказать правду, уже чудо. Однако она была не готова признать, что человек, ударивший его, не стал забирать картину.

— Это было какое-то чудо, — продолжил отец Ксавье. — У меня и сейчас мурашки бегут по спине, когда я вспоминаю об этом. Я совершил плохой поступок и не заслуживал ее милости, а она простила меня и благословила. Скажите, что вы со мной сделаете?