Бедная Лиза - АНОНИМYС
– Я? Что я мог прятать? Я мылся, – отвечал тот испуганно.
– Вот как, – сказал полицейский, переступая через ведро для физиологических отправлений, стоявшее опасно близко к двери. – У вас, похоже, нет туалета, но есть ванная?
Перуджа отвечал, что ванной у него нет, но он моется в тазу. Все дело в том, что он патологически чистоплотен и в отличие от многих других, которые не моются годами, он моется раз в неделю, а иногда даже и два. И действительно, торс Перуджи был влажным, а на кровати у него лежало небольшое застиранное полотенце.
– Заходите, – велел сержант, и в комнату вошли два нижних чина, а следом за ними – и одноглазый синьор Коста.
– Здорово, Винченцо, – проговорил он с неприятной ухмылкой. – Поди, не ожидал меня увидеть?
Перуджа поморщился, видно было, что этот визит ему неприятен.
– Энрике, – проговорил он вяло, – что ты здесь делаешь?
Одноглазый хохотнул. Тут синьоры из полиции интересовались скромной персоной Перуджи, вот он и решил их проводить, оказать, так сказать, помощь следствию. Он, Коста, не такой, как другие, у кого дырявая память. Он все помнит, и ничего не забывает – ни хорошего, ни плохого.
Помрачневший Перуджа отвернулся от него, мимоходом подвинув влево от себя ведро с отправлениями. Полицейские тем временем оглядывали его жилище, хоть и небогатое, но обставленное гораздо лучше, чем артистические соты в «Улье». Железная кровать, буфет и даже поцарапанный, но вполне пригодный к использованию светло-коричневый комод. Корзина для белья, ящик с инструментами. Мольберт, кисти, краски. В глубине квартиры стояла керогазовая плита, стол с большой разделочной доской на нем, на столе лежало несколько грязных кухонных приборов и испачканный в сале нож. Вообще, в комнате было грязновато и, видимо, по этой причине полицейские не спешили браться за обыск.
– Вы бы оделись, – заметил ему сержант, – все-таки вам тут не дом терпимости.
– Да-да, конечно, – он растерянно забегал из стороны в сторону, потом стал напяливать на себя штаны и сорочку. – Так чем могу служить, господа?
Сержант поморщился: клиент бы ему явно не по душе. Конечно, если бы можно было выбирать, полицейские Парижа имели бы дело исключительно с танцовщицами Мулен Руж. Но выбирать, к несчастью, не приходилось.
– Сержант Дюбуа, – представился он, затем вытащил из кармана записную книжку, и начал ее листать. Листал он ее неторопливо, с каким-то особенным удовольствием, наконец остановился и хмыкнул, не поднимая глаз на хозяина дома.
– Вы – Винченцо Перуджа, итальянский гражданин. Все верно?
– Точно так, мсье ажан, – льстиво закивал Перуджа.
– С какой целью вы явились во Францию?
– С какой целью явился? – в глазах Перуджи зажегся тревожный огонек. – Я ни с какой ни целью, я просто искал работу…
– Это и есть цель, – пробурчал сержант. – Ладно, идем дальше. Вы входили в состав бригады, которая по заказу директора Лувра создавала защитные приспособления для музейных картин?
Они оба покосились на одноглазого Косту, который все еще стоял на пороге.
– Все верно, мсье ажан, именно туда я входил, – Перуджа торопился, проглатывая окончания. – Я думал, что все по закону, я не знал, что нельзя с ними сотрудничать.
– С кем нельзя сотрудничать? – прищурился сержант.
– С ними, с Лувром. А ведь моя итальянская мама меня предупреждала, она говорила: французы все жулики, положишь им палец в рот, откусят всю руку…
– Мсье, я француз, – прервал его сержант.
Перуджа испуганно заморгал. Какое удивительное совпадение! Но господин полицейский не должен обижаться, его мама с ним даже не знакома, она имела в виду совсем других французов.
– Этот макаронник, кажется, круглый дурак, – негромко заметил один из нижних чинов, тот, который пониже.
Сержант бросил на него суровый взгляд: о том, кто тут дурак, а кто нет, будет судить он, как старший по званию. А они покуда пусть займутся обыском.
– Как обыском? – похолодел Перуджа. – Почему обыском?
– У нас есть основания подозревать вас в преступлении, – кратко отвечал сержант.
Его? В преступлении? Да он самый законопослушный итальянец в Париже!
– Законопослушный итальянец – редкость, – заметил второй нижний чин, тот, который повыше и с небольшими усиками. – По-моему, это итальянцы придумали мафию.
Однако особенно распространяться на эту скользкую тему ему не позволил сержант.
– Хватит с вас философии, займитесь-ка лучше делом, – велел он подчиненным.
Те разошлись по комнате, Коста тоже двинулся, словно желая им помочь. Однако из-за повязки на глазу он не увидел ведра с испражнениями, которое незадолго до этого подставил ему под ногу Перуджа и опрокинул его набок, залив нечистотами пол.
– Какого черта! – заорал Дюбуа, отпрыгивая в сторону.
– Я хотел помочь, – оправдывался Коста, тряся загаженной штаниной и вызывая еще больший гнев у полицейских.
– Если хотите помочь, стойте на месте и не двигайтесь! – велел ему сержант, и Коста послушно замер, как изваяние.
Конечно, после опрокидывания ведра проводить слишком уж активный обыск никому не хотелось, и сержант по некотором размышлении решил начать с допроса.
– Послушайте, мсье, – сказал он сурово, обращаясь к Перудже, – нам нужно знать, где вы были утром в понедельник 21 августа?
Тот неожиданно заметил, что утро – понятие растяжимое. Со скольки примерно и до скольки часов длится утро по мнению господина Дюбуа?
– Ну, скажем, с семи до девяти, – уточнил сержант.
Хозяин дома наморщил лоб, так что нафабренные темные волосы опустились вниз, зашевелил пушистыми усиками и, наконец, с торжеством сообщил, что в это самое время он как раз был у себя дома, вот в этой самой квартире, в которой он сейчас имеет счастье лицезреть господ блюстителей закона.
Сержант хмыкнул: но этого, разумеется, никто не может подтвердить?
– Почему же не может? – Перуджа, кажется, обиделся, хотя в вопросе как будто ничего обидного не было. Впрочем, как известно, многое зависит от того, кто именно спрашивает. Из уст полицейского любой почти, даже самый невинный вопрос может прозвучать неприятно и даже оскорбительно. – Почему не может, очень даже может. Я был тут с мадемуазель Зизи, что работает в салоне мадам Робер. Такая чистенькая блондинка, вы наверняка ее знаете.
– Не знаю я никаких блондинок, – пробурчал сержант, покосившись на подчиненных.
– Так я вам расскажу! – обрадовался Перуджа. – Она такая, знаете, очень недурная в своем роде, тонкая талия, и все остальное тоже при ней. Вы, конечно, спросите, почему блондинка? Потому что мы, итальянцы, любим блондинок, потому что у нас в Италии много брюнеток, а блондинки, если и есть, то обычно крашеные. Да вот я сейчас вам покажу ее фотографию,
