Светозар Чернов - Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе

– Толченый кирпич у Дымшица дороже золота. Фунт стерлингов за фунт кирпича! Мы сидим здесь уже месяц, а вы еще ничего не сделали!

– Мастерскую сняли. Оструг теперь ее охраняет.

– Это я сделал, пан Артемий. Это я снял мастерскую. А пан ее оборудовал? Пан привлек к участию в ней русских революционеров?

– Так вот же он приходил, которого вы в шею вытолкали! Теперь он обидится и вообще ничего делать не будет!

Дымшиц, который все еще стоял снаружи, услышав последние слова Владимирова, слегка воспрял духом. Может быть мистеру Гурину удасться переубедить своего помощника? Управляющий клубом находился в безвыходном положении. Ему надо было отдавать Леви кредит.

– Ты чего уши греешь? – крикнул Дымшицу Фаберовский. – Я же сказал тебе: проваливай вместе со своим навозом и со своей сметой! А пану Артемию я должен сказать, что в следующую субботу начальник Особого отдела, господин Монро, назначил нам встречу в «Гранд-Кафе-Роял». Я не знаю, чем нам это грозит, но едва ли он будет нас хвалить. Как оправдает пан свое бездействие? Как он объяснит ему, что ирландцы, ради которых Монро и участвует в затее Рачковского, сбежали от пана Артемия еще на пароме и теперь находятся неизвестно где?

Владимиров потупился и поскреб по пыльному полу носком ботинка, на котором до сих пор держалась присохшая тина из женевского пруда.

– Все, едем домой, – махнул рукой на Артемия Ивановича Фаберовский. – Там Розмари готовит гуся, фаршированного яблоками, а здесь в одном месте собрались сразу три придурка: пан Артемий, Оструг и Дымшиц. И навозом здесь воняет, как у меня в конюшне.

На Эбби-роуд действительно готовился к обеду фаршированный гусь. Разозленный Фаберовский молча уселся за стол и Артемий Иванович робко пристроился рядом. Розмари подала гуся и Владимиров, то и дело оглядываясь на угрюмого поляка, оторвал от птицы ногу.

Но тут трапеза была прервана стуком дверного молотка.

– Я открою, – сказала Розмари и вышла в коридор. Затем вернулась и растерянно сказала:

– Вас спрашивают два каких-то подозрительных оборванца: косматый старик и молодой чернявый. По-моему, оба ирландцы.

– Да это ж наши! – обрадовался Владимиров. – Конрой с Даффи! Побежали поглядим.

– Нет, Рози, лучше пригласи их сюда.

– Уф, пронесло! – Артемий Иванович взял со стола салфетку и картинно вытер лоб. – Вот видишь, Степан, нашлись ирландцы. И с Монро как-нибудь образуется.

Ирландцы вошли вслед за девушкой и скромно встали у дверей, сжимая в руках шляпы. Даффи задрожал. Струящиеся от гуся запахи вызывали в пустом желудке спазмы:

– Уже полтора месяца, – заныл он, – мы живем в ночлежке Сатчелла на Джордж-стрит в Спитлфилдзе.

– А теперь у нас нет денег и на нее, так что осталась нам прямая дорога в работный дом! – едва не пуская слезу, встрял Конрой.

– Мы так изголодались, что теперь согласны делать что угодно, если вы выплатите нам причитающееся за полтора месяца жалование!

– Откуда вы знаете мой адрес? – оборвал их причитания Фаберовский.

– Нам мсье Рачковский еще при отъезде дал, – пояснил Даффи. – Велел запомнить, как «Патер ностер»[3].

– И зачем же вы явились? – начал издеваться Артемий Иванович. – В вас теперь и надобности особой нет-с! Сами прекрасно обходимся. Вот уже мастерскую сняли, и динамит скоро варить будем.

– Я напишу господину Рачковскому в Париж, – с голодной дрожью в голосе проговорил Даффи.

– Подумаешь! – сказал насмерть перетрусивший Артемий Иванович. – А я вас тогда в Особый отдел сдам. Ну, да ладно. Я сегодня добрый.

– Вот что, пан Артемий, – сказал Фаберовский. – Кладите обратно гуся, берите своих подопечных и езжайте пристраивать их на ночлег.

– Может, они у вас переночуют, а Рачковский вам потом расходы возместит?

– Ну уж нет, – возразил поляк. – Переночуют пусть в мастерской, а завтра им потребно найти подходящую квартиру, чтобы в ночлежках и окрест мастерской они лишним свидетелям глаза не мозолили.

– А мы уже и комнату присмотрели, – угодливо сказал Конрой. – На Брейди-стрит. Это совсем рядом со станцией подземки.

– И в поблизу от «Слепого нищего», – добавил поляк.

– А у меня на них денег уже не осталось, – придушенным голосом сообщил Артемий Иванович. – Вы их себе забрали. Вы на мои деньги гусей покупаете, а меня на ночь глядя на улицу гоните.

– Деньги пана Артемия у него в часах, – ответил поляк. – Которые все еще в ремонте. Но если продать их даже на треть дешевле против их изначальной стоимости, этого и ирландцам, и пану Артемию хватит надолго.

Глава 12

Ландезен спешил от собора Парижской Богоматери по набережной Аршеверше к низкому мрачному зданию на стрелке Ситэ, где под надписью на фасаде «Свобода, равенство, братство» его уже ждал Рачковский.

– Скажите, Ландезен, вы были когда-нибудь в этом здании? – спросил Рачковский у подошедшего еврея. – А зря, ведь городской морг является местом паломничества всего парижского простонародья.

– Вы странное место для встречи выбрали, Петр Иванович, – сказал Ландезен.

– Во-первых, сюда не ходят русские. А во-вторых, мне надо подыскать человека, который смог бы осуществить требуемые Монро убийства. У вас нет никого на примете?

Рачковский был очень мрачен. Он наметил все примерно на тридцатое число, а подходящего убийцы ему так и не удалось подыскать.

– Нет.

– Вот и у меня тоже. Но, возможно, служители морга что-нибудь слышали о русских убийцах.

Они вошли в морг и встали у стеклянной перегородки, отделявшей пропахший карболовой кислотой зал для посетителей от помещения, где на наклонных столах были выставлены замороженные трупы, затесавшись среди веселых людей, гризеток, рабочих, почтенных матрон с детьми, разглядывавших мертвецов сквозь запотевшее стекло.

Рачковский подошел к маявшемуся бездельем служителю канцелярии и обратился к нему с вопросом:

– Послушайте, любезный, в морге всегда так мало народу?

– Что вы, мсье! – воскликнул служитель. – Были бы вы здесь в прошлом году после пожара в Опера-Комик! Или в апреле позапрошлого года, когда здесь выставляли расчлененное тело одной гризетки, убитой каким-то русским у церкви Сен-Пьер де Монруж.

– Я что-то не помню такого, – пожал плечами Рачковский, но не отвел загоревшегося взгляда от лица служителя, вынуждая его продолжить рассказ.

– Но как же, мсье! Она была расчленена и ужасно изувечена! Сколько народу приходило сюда в те дни! Но морг много потерял в своем очаровании для публики с тех пор, как десять лет назад трупы стали одевать. Якобы для защиты общественной нравственности. Я помню, как мы мальчишками прогуливали школу, чтобы прийти сюда и посмотреть на голых покойниц. Среди них попадались очень симпатичные девушки. А что могут увидеть они?

Служитель кивнул в сторону двух оборванных мальчишек, прижавшихся носами к стеклянной перегородке. – Что будет с Парижем, если решат вообще закрыть морг для посетителей?

– Тогда в Париже придется устраивать гладиаторские бои, чтобы удовлетворить тягу публики к созерцанию смерти, – сказал Рачковский. – Где еще можно увидеть выпотрошенного человека, как не здесь или в цирке с гладиаторами?

– Простите, я представляю агентство Кука, – обратился к ним с английским акцентом похожий на печального бегемота господин в пальто с пелериной. – Мы специально приехали посмотреть на парижский морг. Со мной туристы из Англии, они интересуются узнать, кто здесь лежит.

Толпившиеся позади него надменные джентльмены и покрытые благородными прыщами юные леди с папками для рисования согласно закивали головами. Служитель подошел к перегородке, объяснил англичанам что к чему и, возвратившись, заметил Рачковскому:

– И чего они сюда ездят? Своего у них добра такого нету, что ли?

– Видимо, нету, – ответил Рачковский.

– Так завели бы!

– Скоро заведут, – Рачковский дал служителю на чай, кивнул Ландезену и они покинули морг.

– Куда мы идем? – спросил тот, едва поспевая за своим начальником, решительно прокладывавшим дорогу среди зевак, толпившихся на набережной у лавок букинистов.

– В префектуру. К шеф-инспектору Сюртэ Горону. Надеюсь, он просветит нас насчет русского, о котором говорил служитель.

Горон, небольшого роста полный бретонец с пенсне на носу и напомаженными усами под носом, не удивился появлению у себя в кабинете начальника русской Заграничной агентуры в Париже. Его агенты с одобрения префекта Граньона нередко оказывали разные негласные услуги русской полиции и лично мсье Рачковскому.

– Чем могу служить на этот раз? – спросил Горон.

– Меня интересует некий русский, который в апреле 1886 года у церкви Сен-Пьер де Монруж убил юную парижанку. Он наверняка проходил через ваши руки.

– Николас Васильефф, если не ошибаюсь. Он убил какую-то проститутку, личность которой мы даже не смогли установить. Ее нашли между полуночью и пятью часами утра неподалеку от церкви. У нее была отрезана голова, ноги и правая рука, а правая грудь и матка отсутствовали. Тело было завернуто в зеленую шелковую нижнюю юбку, а ноги нашли в общественной уборной завязанными в провощеную ткань и обвязанными шнуром от гардины. Мы много помучились, пока поймали убийцу. Васильефф работал младшим ординатором в больнице Сен-Лазар и мы не смогли доказать его вину. Единственное, что нам удалось – поместить его в Шарантон, в тюрьму для умалишенных, выдав за сумасшедшего, где он должен находиться и по сей день.