Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска
...Бежали века. Минуло без малого две тысячи лет. К директору Ссудной казны, расположившейся в собственном доме в Настасьинском переулке, действительному статскому советнику Михаилу Аполлоновичу Щербакову в кабинет вошел молодой человек, невысокий, но весь собранный, крепкий, похожий на игрока в лаун-теннис. Впрочем, держался он в высшей степени воспитанно и скромно. Тихим голосом произнес:
— Я племянник известного вам князя Ильинского. Зовут меня Адриан Петрович. Дядюшка доверил мне вести переговоры, вот заверенный нотариусом документ. В настоящее время дядюшка испытывает некоторую нужду в наличных средствах. Ему нужно четыреста тысяч.
Директор неприлично расхохотался:
— Да знаете ли, милостивый государь Адриан Петрович, что под такую ссуду нужен и соответствующий залог?
— Разумеется, — скромно ответил гость. — Я вот принес небольшой пустячок, — он вынул из кармана футляр, раскрыл его.
Директор едва взглянул на “пустячок”, как на некоторое время лишился дара речи. Наконец он, с трудом ворочая языком, произнес:
— Господи, что это за чудо?
— Этот браслет принадлежал Клеопатре. Вот сертификат. В нем довольно подробно описана, так сказать, биография, судьба браслета. Имена, как изволите видеть, самые изящные — от римского цезаря Веспасиана до Наполеона Бонапарта.
Директор решительно махнул рукой:
— Думаю, что мы договоримся. Но выполним формальности. Я приглашу сейчас своих помощников.
Динамит
В кабинет Щербакова были вызваны самые доверенные и знающие люди: помощник директора Габриельс, эксперты-оценщики Гранин и Питерский.
Те, увидев браслет, тоже ахали и восторгались. Тут же вынесли решение:
— Под этот браслет мы выдадим вам в качестве ссуды четыреста тысяч рублей. Основания общие: под семь процентов комиссионных сроком на один год. Деньги можно получить на третий день после подписания закладной — быстрее собрать невозможно. Секретность гарантируем.
— Спасибо! У моего дядюшки князя Ильинского есть обязательное условие: браслет — фамильная реликвия, он должен находиться в надежной сохранности.
Директор, осанистый, вальяжный человек, похожий на оперного баса, внушительно произнес, играя на нижних регистрах голоса:
— Адриан Петрович, у нас еще не было случая похищения закладных вещей. Ваш браслет мы будем беречь пуще собственных глаз. Мы его поместим в недавно приобретенный динамитный несгораемый шкаф.
— Что это? — удивился гость.
Слово вставил оценщик Питерский, с выдающимся носом, бегающими глазами агатового цвета и тонким, срывающимся голосом:
— Взломщики сейфов, понимаете, люди изобретательные, образованные. Внимательно следят за открытиями передовой науки. Было время, шниферы кассы долотом и кувалдой ломали. А теперь делают подкоп в банк и разрезают сейфы автогенным аппаратом. Он дает температуру более трех тысяч градусов. Вот и хапают тысячи рублей!
Директор важно добавил:
— Но мы тоже не лыком шиты! Пойдемте, я покажу нашу новинку, пусть князь за свою вещицу будет спокоен. Это этажом выше, на третьем, там у нас бронированная комната.
Бронированная комната представляла собой небольшое помещение. Возле стены, против незарешеченного окна, стоял громадный сейф. Директор хлопнул по нему ладонью:
— Здесь две стенки: тонкая — наружная, двадцатисантиметровая — внутренняя. Между ними набит динамит. От автогенного аппарата злоумышленники взлетят на воздух, а ценности внутри останутся в сохранности. Славно?
Питерский успокаивающе произнес:
— Впрочем, медвежатников в Москве, кажется, вывели. Давно про их лихие дела не слыхать.
— И подкоп к нам не сделаешь! — пробасил директор. Гость удовлетворенно вздохнул:
— Мой доверитель будет доволен! Подписываем условия ссуды.
Аттракцион
Через три месяца, как раз под Рождество, в Сочельник налетела снежная круговерть. Метель сбивала с ног, заносила мостовые и тротуары, дико завывала в дымоходах. Фонари почти не светили, а то и вовсе гасли, улицы погрузились в ночной мрак.
Городовые забились в будки, и даже вечные труженики — извозчики — разъехались на ночлег. В такую непогодь лучше носа во двор не высовывать!
К утру пурга совершенно успокоилась. В черном небе зажглись волшебные звездные огни. Тем временем во всех пятнадцати мужских и женских монастырях, во всех пятистах шестидесяти трех православных храмах царил высокий настрой духа. С молитвами и пением отошли Царские часы, Великое повечерие и утреня.
Теперь в храмы спешили на раннюю Литургию. Едва взошедшее над дальними крышами солнце осветило странную картину. Те, кто направлял свои шаги в церковь Рождества Богородицы на Малой Дмитровке и шел через Настасьинский переулок, невольно останавливались перед зданием Ссудной казны. На третьем этаже было распахнуто окно. С крыши к окну тянулась веревка, вниз же, до земли, свешивался другой конец.
В народе громко роптали:
— Во жулье, колено выкинули! Уже по веревкам лазят — прямо облизьяны хвостатые!
— Выразиться невозможно, как народ безобразит, — аттракцион настоящий. А полиция, поди, разговляется.
...Легкие на помине, на трех санях, вздымая в воздух искрящийся снег, подкатили сыщики.
Передовая техника
Когда Соколов вошел в бронированную комнату, то был поражен увиденным. Хваленый несгораемый шкаф с двойными стенками, начиненный динамитом, был изрешечен и исковеркан. На полу валялись разного рода хитроумные инструменты, электрическая дрель с целым набором сверл, новейшее изобретение — мощная электрическая пила германской фирмы “Сименс”.
— Исчез браслет Клеопатры, — упавшим голосом отметил директор Ссудной казны Щербаков. — И еще тут лежали бриллианты княгини Ольги Урусовой. Но это, можно сказать, почти пустяк — тысяч на пятнадцать.
Директор враз осунулся, лицо мертвенно побледнело, руки тряслись. От былой вальяжности не осталось и следа.
Соколов вонзил взор в глаза директору:
— Михаил Аполлонович, кто знал, что браслет находится в этом сейфе?
Директор надолго задумался. Было ясно, что он настолько потрясен, что с трудом осознает случившееся. Наконец медленно произнес:
— Это было профессиональной тайной! Только оценщики знали, Питерский и Гранин, да еще помощник мой — Габриельс.
— Но воры узнали не только о месте нахождения браслета, но и о том, что сейф начинен взрывчаткой! Не автогеном, как обычно, резали — взрыв разнес бы воров на клочки. Осторожно сверлили и пилили.
Директор окончательно сник:
— Да, значит, кто-то предал...
Соколов отметил:
— И еще: действовал специалист! — Он посмотрел на Жеребцова: — Коля, скажи-ка мне, освобождался ли кто из медвежатников?
— Буня Мильман, еще месяца три назад. Но он уже старый, ему под шестьдесят лет. И грузный Буня никак не сумел бы по веревке спуститься с крыши в окно. Даже если все эти тяжелые инструменты приволок какой-нибудь здоровяк-помощник. Но главное: он чисто работает. Замки чуть не мизинчиком отворяет. Талант! А тут наворочено...
Соколов решительно сказал:
— Предлагаю: я займусь Буней, а ты с Аркадием Францевичем допрашивай сотрудников казны.
Старость — не радость
Соколов прыгнул в сани, закрылся медвежьей полостью и отправился во 2-й Звенигородский переулок, где, как сообщил по телефону дежурный сыска, проживал Мильман. Напротив Армянского кладбища, рядом с Алексеевским приютом, стояла какая-то хибарка. Лестница привела в сырое полуподвальное помещение. Соколов ногой толкнул обитую старым одеялом дверь. В нос ударил запах чеснока, водочного перегара и давно немытого человеческого тела.
За столом сидел полный, с двойным подбородком пожилой еврей. Он руками ел какую-то рыбу. На вошедшего посмотрел умными усталыми глазами и даже не удивился.
— Здравствуй, Буня! — сказал гость, добродушно улыбнувшись. — Я сыщик Соколов. Слыхал? Очень приятно, когда сходятся вместе такие знаменитости. Догадался, зачем к тебе пожаловал?
В глазах Буни мелькнул неподдельный интерес. Он сразу же вежливо встал, церемонно поклонился:
Позвольте, господин Соколов, представиться: Бронштейн Осип Борисович. “Буня” — так меня называли уголовники. И жил под чужой фамилией — Мильман. Но это нехорошо, когда старому человеку напоминают об ошибках молодости. Вы знаете, сколько я взял в ростовском банке? Я взял столько крупных купюр, сколько мог унести на своих крепких плечах! А теперь — фертиг. Что я имею в балансе? Ревматизм, паховую грыжу, ишиас и вот этот катафалк над головой. Меня любили красивые женщины, а теперь я питаюсь этой дрянью, — Буня с презрением ткнул грязным пальцем в тарелку. — Но, — в его голосе появились нотки гордости, — теперь я опять Бронштейн. Как мой покойный папа из Чернигова.
