Крепость королей. Проклятие - Пётч Оливер
Агнес нерешительно кивнула:
– Хо… хорошо. Если это поможет Матису.
Она без аппетита пожевала жесткую краюшку, потом отложила ее в сторону и с любопытством показала на ступку:
– А что вы делаете?
– Растираю арнику, окопник и дудник. Смешаю с медвежьим жиром, и получится замечательная мазь… – Отец Тристан прервался и серьезно взглянул на Агнес: – Вчера в Ханенбахе я повидал маленького мальчика. Повозка переехала ему ногу. Я пообещал родителям, что выхожу его.
Он высыпал размолотые травы в горшок и смешал с мягким жиром. Затем повернулся к Агнес и подмигнул:
– Может, пойдешь со мной? что скажешь?
Агнес с радостью согласилась. Она и раньше сопровождала монаха во время визитов к больным и при этом сама кое-чему научилась в искусстве врачевания. Но с последнего раза прошло довольно много времени, поэтому предложение так ее обрадовало. Все, что отвлекало ее от Матиса и его плачевного положения, она принимала сейчас с большой охотой.
Отец Тристан сложил все необходимое в сумку, и они отправились в Ханенбах, небольшое селение, расположенное неподалеку от Анвайлера. Монах шагал довольно быстро; несмотря на преклонный возраст, с посохом он двигался весьма уверенно. День выдался теплый, пели птицы, и на ивах вдоль дороги уже набухали пушистые почки. Чуть в стороне журчал Квайх. В воздухе стоял чуть гнилостный запах: речка в изобилии несла отходы кожевников к долине Рейна.
Агнес последовала совету монаха и прошлым вечером сняла кольцо с пальца. Теперь оно висело на тонкой цепочке у самого сердца. Какое-то время Агнес шла молча, но сдерживаться было все труднее. Почти всю ночь она размышляла над тем, что рассказал ей отец Тристан о кайзере Барбароссе и ее снах.
– Скажите, отец, тот юноша с картинки, – начала она нерешительно. – Почему…
Но монах недовольно отмахнулся:
– Я же сказал, что не хочу говорить об этом. Ты и без того слишком часто ворошишь прошлое.
Агнес вздохнула:
– Что ж, ладно. Тогда, чтобы отвлечься, расскажите что-нибудь про сокровища норманнов. Я вот недавно почитала про них в нашей библиотеке. Но мне известно про них совсем немного. А я ведь так люблю старинные истории!
– Как будто я тебе в детстве про них не рассказывал, – проворчал в ответ отец Тристан, однако на лице его заиграла улыбка. – Ну ладно уж…
Он ненадолго остановился, чтобы перевести дух, а затем показал на Зоннеберг, увенчанный крепостью.
– Там, где сейчас раскинулись поля, раньше было громадное ристалище. Поединки и конные сшибки, которые там устраивались, были известны по всей стране. На этом поле император Генрих IV, сын Барбароссы, собрал более трехсот лет назад огромную армию, чтобы отправиться в поход на Сицилию, против норманнов. Его жена была сицилийской принцессой, и Генрих рассчитывал таким образом захватить их трон. Тогда к Трифельсу стекались воины со всей Германии. Их было, наверное, многие тысячи. Конные рыцари, оруженосцы, пешие солдаты с луками и копьями…
Отец Тристан раскинул руки, и Агнес узнала в нем старого рассказчика, которого так любила в детстве.
– Генрих отправился в поход, одержал победу и жестоко покрал врагов, – продолжал монах. – Предводителя заговорщиков он велел живьем облачить в раскаленную корону. По возвращении кайзер стал обладателем несметных сокровищ, каких доселе не видывал христианский мир. Говорят, что сокровищ было столько, что потребовалось полторы сотни ослов, чтобы доставить их в Трифельс. Среди них была и коронационная мантия, но в первую очередь богатства, серебро и украшения.
– И где теперь эти сокровища? – спросила Агнес с любопытством. – Видимо, не в Трифельсе, иначе отец забот не знал бы.
Отец Тристан рассмеялся:
– В этом ты права! Нет, говорят, что сын Фридриха, знаменитый кайзер Фридрих II, которого и по сей день зовут «Stupor Mundi», Чудом света, переправил их в Апулию, где отдал на хранение верным сарацинам. Имперские инсигнии, к сожалению, тоже хранятся теперь в другом месте.
– Имперские инсигнии? – Агнес наморщила лоб: – Вы имеете в виду атрибуты власти, необходимые для коронации германских кайзеров?
Она знала, что испокон веков императоров короновали согласно строгой церемонии, обычно в императорском дворце в Ахене. Атрибуты власти играли при этом важную роль. Тот факт, что прежде эти священные предметы хранились в Трифельсе, стал для нее новостью.
– Но я всегда считала, что Имперские инсигнии издавна хранились в нюрнбергской церкви, – добавила она.
Отец Тристан покачал головой:
– Когда-то, во времена Гогенштауфенов, они хранились в Трифельсе. Цистерцианцы из Ойссерталя были их хранителями. Это святейшие реликвии империи. Меч Карла Великого, имперская держава, а также скипетр, корона, мантия, имперский крест и, конечно же, Святое копье, которым Иисуса пронзили на Голгофе…
Старый монах снова остановился, чтобы перевести дух, и со стоном потянулся.
– Всякий раз, когда коронуют нового кайзера, они становятся частью церемонии. Только они наделяют правителя властью. Без Имперских инсигний теперь не происходит ни одна коронация. – он вздохнул: – Но атрибуты власти давно хранятся не здесь. До Трифельса уже никому нет дела, хоть твой отец зачастую не желает этого осознать.
– Но в моем сне… – начала Агнес, но монах ее перебил:
– Забудь о своих снах, Агнес, – сказал он резко. – Ты живешь здесь и сейчас. К тому же мы пришли. Посмотри!
Он показал посохом: между деревьями уж виднелась маленькая деревня Ханенбах. Несколько крестьянских хижин сгрудилось у разрушенной церкви. Вокруг них простирались черные свежевспаханные поля. Два крестьянина с трудом тащили плуг по борозде.
При виде мужчин по лицу монаха пролегла тень.
– Этой зимой во время голода людям пришлось забить последнего быка, – пробормотал отец Тристан. – И теперь сами должны надрываться, как волы… До чего докатились!
Агнес взглянула на крестьян. Плуг как раз застрял в грязи. Они с руганью его вытащили и, сгорбив спины, снова принялись за работу. Штаны и рубахи на них были грязные и изорванные, лица изборождены морщинами, как у стариков. Агнес невольно подумала о Матисе, как тот неустанно рассказывал ей о бедственном положении крестьян. Часто его проповеди казались ей слишком категоричными. Но теперь, при виде исхудалых, согбенных тружеников, слова кузнеца обрели вдруг иное значение.
Вскоре они добрались до деревни. На единственной улице грязные дети играли в шарики, в лужах скопились нечистоты. Босые, одетые в перешитые лоскутья малыши были пугающе худыми, со вспученными от голода животами. Тусклыми, глубоко посаженными глазами дети уставились на гостей. И только узнав монаха, разразились радостными криками.
– Отец Тристан, отец Тристан! – восклицали они, прыгая вокруг старика. – Ты опять нам что-то принес?
– Возможно, – с улыбкой ответил монах. – Только смотрите, чтобы всем досталось поровну, сорванцы.
Он достал из сумки несколько морщинистых, сушеных слив с прошлого года и разделил их между шумливыми детьми, которые с жадностью запихивали угощение в рот. Раздав все до последней, отец Тристан повел Агнес налево. Там, чуть в стороне от улицы, стояла небольшая покосившаяся хижина.
– Это здесь, – сказал монах и осторожно постучал в дверь. – Будем надеяться, что хуже не стало.
Им открыла удрученная горем женщина. Узнав отца Тристана, она улыбнулась, и Агнес с ужасом отметила, что у той не осталось ни одного зуба. Волосы ее давно поседели, кожу избороздили морщины.
– Где твой сын, женщина? – спросил отец Тристан.
Лишь благодаря вопросу монаха Агнес поняла, что перед нею мать ребенка, а вовсе не бабушка.
– Благослови вас господь, отец, – с облегчением ответила женщина и пригласила монаха внутрь. – Мальчик там, лежит на полу. У него сильная лихорадка.
Затем крестьянка недоверчиво взглянула на Агнес.
– Это же… – начала она.
– Дочь наместника, – закончил отец Тристан. – Я знаю. Она хочет сделать что-нибудь полезное.
