А. Веста - Алмазная скрижаль
– Здравствуйте, я ищу Жанну Игоревну Уджедо.
Женщина молча распахнула калитку и пошла впереди Вадима, плавно покачиваясь, словно еще не утих в крови вчерашний шторм. Дамочка была из самого высшего что ни на есть общества, а ее надетые на босу ногу туфли и мятый свитер были случайны, как фальшивая нота для классного маэстро или рыбья кость в салате оливье. Пес шел за спиной следователя, карауля каждое движение. Было слышно ритмичное, сиплое от злобы дыхание.
За елями белел двухэтажный дом, выстроенный в стиле альпийских шале, а может быть перенесенный с берегов швейцарского озера. Лиловые и желтые вспышки первоцветов слепили глаза. Золотистая полупрозрачная бабочка неторопливо разминала крылышки. Они явственно вибрировали в такт солнечным волнам. Похоже, даже качество солнечного света здесь, на этом острове Блаженных, спасенных уже при жизни, было иным, чем в окрестном мире: ярче и как-то питательнее.
Они прошли просторный холл с остывшим камином и очутились в зале, притемненном бархатными шторами. Женщина уселась напротив Вадима в низкое кресло, закурила тонкую длинную пахитоску, красиво отбросила руку с изящно завитым дымком и выжидающе посмотрела на Вадима.
– Я ищу Хорду Викторию Павловну. – Под ее долгим взглядом Вадим Андреевич ощутил неуместное томление. Он старался смотреть мимо ее широко расставленных коленей, но они светились в сумраке зала, как золотистые смуглые яблоки.
– Здесь нет такой. – В лице Жанны мелькнула ленивая скука. Голос у нее был низкий, с внутренней дрожью, как долгий гитарный аккорд.
– Странно. В клинике сказали, что вы ее увезли под расписку. Простите, я не объяснился: я недавно купил у Виктории Павловны несколько работ, но не успел их забрать. Мне надо повидать Викторию Павловну или, на худой конец, поговорить с кем-нибудь из ее родни.
Женщина оценивающе смотрела на него сквозь дым.
– Виктория умерла. – Она затушила пахитоску о столик.
– Как умерла? Ведь она хотела жить…
– Все хотят… жить, – с невеселой усмешкой ответила Жанна.
Она лениво поднялась с кресла и вышла в соседнюю комнату. Сквозь незакрытую дверь виднелась неубранная постель и охапки черных подвядших роз в античных вазах. До слуха Вадима донеслось сердитое шуршание бумаги.
– Черт, не могу найти свидетельство. Она умерла от сердечного приступа… Хотите вина?
Жанна налила вина и подала Вадиму.
– Вы можете забрать все ее картины.
Он слишком поспешно окунул в вино спаленные губы. «Умерла, ну что ж, мы все, все когда-нибудь умрем…»
– Жанна, вы часто навещали Викторию Павловну?
– Несколько лет я жила в… Швейцарии. Окончательно переехала сюда после развода. – Она красноречиво вздохнула и посмотрела сквозь свой бокал на свет, по губам ее скользнули рубиновые искры.
– Скажите, Жанна, а вы встречались с Просей? Она была единственной подругой вашей тети, можно сказать «не разлей вода». – Вадим Андреевич решил еще раз проверить не слишком сентиментальную племянницу.
– Да, конечно… Я контактировала с ней. А картины, забирайте хоть все…
Жанна медленно встала и закрыла дверь на крохотную золотую щеколду. Медленно, как в кино, она стянула свитер, картинно прогнулась, дрогнув сияющим телом.
«Святые угодники…» – успел подумать Вадим.
Женщина приблизилась к нему, ее острый лисий запах, запах женской охоты, обжег ноздри. Гибкие ладони скользнули под одежду, запутались в силках, но, распаленные гоном, все же настигли и впились в добычу. Бесстыдная бесовка опустилась на колени, намеревалась выжечь остатки варварского целомудрия и святой простоты Вадима Андреевича. Тяжелое, глупое сердце сомлело, последние остатки воли покинули шумящую, как пустой бочонок в волнах Ниагары, голову Вадима Андреевича.
Стены залы вздрогнули: низкий утробный вой резанул воздух. Дверь затрещала под ударами мощных лап. Жалобный и грозный оскал собачьей пасти мелькнул и исчез за полупрозрачным витражом двери. Пес был его соперником, хозяином этого рыжего сучьего тела!
Вадим очнулся, резко развел ее неожиданно цепкие, злые руки, разжал костистые пальцы с черно-лаковыми выгнутыми ногтями. Жанна вырвалась из захвата и метнулась из комнаты, как золотистая молния.
Путаясь в плаще, под ровное, как рокот моря рычание, Вадим выбежал за узорные ворота. Ему хотелось вымыться, оттереться белым речным песком, лишь бы содрать скверну с лица и рук. «Убить бы суку, застрелить вместе с кобелем!»
Не разбирая дороги, он ушел в лес. Снял ботинки, высоко закатал штанины и наугад зашлепал по майским хлябям. Горячие намятые ступни выласкала прохлада, выгладил упругий мох. Вот так бы и ходить голыми пятками по влажной проседающей земле и родниться с нею, чтобы через босые ноги входила в тело сила и память предков. «Сегодня же Радуница!» Запоздало вспомнилось золотое яичко на майской травке, вышитое полотенечко поверх могильного креста. Мать и бабушка, принаряженные для встречи с дедичами…
Хлипкую дверь Виктории Павловны Вадим открыл перочинным ножом.
Комната, казалось, пережила наводнение, сметшее все мелкие предметы с отмелей, обитаемых островов и горных уступов. Картины были сняты со стен и сброшены в угол. Там же валялись остатки обгорелых рам, зияло оплавленным жерлом сиденье дивана. Видимо, Виктория не успела исполнить свое последнее обещание и нарисовать портрет Якова Блуда. В прихожей взгляд Вадима Андреевича упал на зеркало. «Прося!!!» – было наискось намалевано на пыльном стекле. Занавесив зеркало поплотнее, Вадим задумался. Он долго шарил под батареей, опасаясь, что Прося может неправильно истолковать его намерения. Но, вероятно, крыса откочевала в более хлебное место. Из-за переборок батареи он достал торопливо затиснутый бумажный сверток. Вадим вскрыл его и извлек пожелтевшее письмо в старом конверте и сложенный вчетверо листа рисунок. Карандашный набросок изображал узколицего юношу с очень проницательным взором из-под темных густых бровей. Маленький рот, плотно сжатый, волевой, свидетельствовал – умен, скрытен, коварен. В профиль он был гораздо менее импозантен: слабая нижняя челюсть и хищной конфигурации крупные уши, почти без мочек. Вадим Андреевич уже давно научился читать по лицам людей не только их личную судьбу, но и историю их рода. Он знал, что отсутствие мочек – плохой признак, означающий поврежденность генотипа, возврат к ранним, примитивным формам. Подобные люди-рептилии почти всегда паразитируют на трудах, энергии и таланте других людей. Лишенные Божьей искры, они, впрочем, довольно сносно существуют, присосавшись к телам сильных и здоровых людей, народов, рас… Пожелтевшее письмо хранило следы потопа. Чернила на конверте были размыты.
Вадим развернул ветхие, перетертые по сгибам листки. О, это было давнее письмо с Севера, адресованное тогда еще юной Вике. Не зажигая света, Вадим подошел к окну, приоткрыл форточку. Молодой нежной горечью пахнуло от расцветающих за рамами ветвей. И письмо дышало давней весной и любовью, которую часто зовут вечной.
...«…целую тебя всю, а твою больную захромавшую лапку в особенности.
Уже давно, так давно тебя нет рядом. Но я не унываю, я хочу быть достоин тебя, твоей воли и бодрости. О тебе поют здесь сосны, холодные камни и волны. Я совершенно здоров, бодр и вечно голоден, как весенний медведь.
Скучаю по тебе сильно. Каждый день выезжаю на пробы грунта. В окрестностях озера Белого Корнилий нашел удивительную гору. Для здешних мест – это почти сопка. Зовется она Кивернива. Корнилий сказал, что на древнем языке это значит Верхняя обитель. Кивер – это «гипер», то есть верх, а «нивас», небо, на санскрите – обитель. Так что я бывал на «Седьмом Небе».
Неделю назад мы начали раскопки под большим сейдом, больше похожим на дверь в подземный мир. Ох, как тебе было бы интересно! И вот три дня назад мы нашли… Ты только представь – это событие мирового масштаба. Гора эта оказалась курганом – ровесником Атантиды. Корнилий, про себя скромно умолчу, нашел в подземелье стальной двуручный меч. Богатырское оружие. На нем насечки-руны, похожие на буквы. Как жаль, что тебя нет, ты бы первая зарисовала этот меч богатыря Гиперборея! Грунты пошли тяжелые, глинистые, завтра мы снимаемся и плывем за озеро. Всей группой будем углублять раскоп.
Расскажу тебе и другие новости. Петроглифы, которые мы так упорно искали, – все природного происхождения. Обычная кристаллография. Удивил нас всех наш «вечный» Сен-Жермен. Прочти наоборот его прозвище, получится Немреж. Похоже, он действительно бессмертный. В сильном подпитии откровенничает под страшным секретом, что знал Есенина и в качестве проводника ходил с Рерихами в Лхасу. Врет, конечно, но как артистично! Сейчас он тоже не спит, хотя уже за полночь, корпит в свете костра над радиоустановкой. Может быть, завтра у нас заговорит радио.
