Лиза Марич - Минута после полуночи

Новости были сенсационными, иначе не скажешь. Их привезла жена отца Андрея, матушка Марфа Васильевна, вернувшаяся из Москвы. Лили Сиберт сбежала из дома с каким-то плясуном-французиком.

— Матка Боска! — выдохнула Мария Викентьевна, услышав это. — Не может быть!

Оказалось, еще как может. Сбежала Лили еще в ноябре, просто семья долгое время скрывала ее бегство. Елизавету Прокофьевну сразил мгновенный удар. Крепкий собяниновский организм преодолел кризис, генеральша медленно пошла на поправку. Однако через месяц после бегства Лили удар повторился с новой сокрушительной силой. Генеральша утратила речь и только жалобно мычала, глядя на мужа. Ее отпели неделю назад в церкви Святой Троицы. А генерал бросил опустевший несчастливый дом и приехал в «Ивы».

— Александр Карлович здесь?! — не поверила Мария Викентьевна.

Женщины уставились друг на друга испуганными глазами. Мария Викентьевна задавалась двумя вопросами: почему генерал ни разу не навестил семейство своей воспитанницы? Почему не дал им знать, что вернулся в «Ивы»?

— Нужно рассказать Кате, — сказала Мария Викентьевна.

— Как она? — поинтересовалась Ольга. — По-прежнему молчит?

Мария Викентьевна безнадежно махнула рукой.

Когда она через полчаса поднялась в комнату младшей дочери, то стучать не стала: знала, что ответа не будет.

Вошла и заявила:

— Елизавета Прокофьевна скончалась.

Катя оторвала голову от стола, медленно повернулась к матери. На одной щеке осталось яркое алое пятно. Бледные губы разомкнулись впервые за неделю:

— А генерал?

— Вернулся в «Ивы».

Глаза Кати сверкнули, однако она тут же взяла себя в руки. Опустила ресницы, сказала коротко и сухо:

— Я хочу побыть одна.

Мать без возражений покинула комнату. И уже спускаясь по лестнице, услышала, как Катя запела «Реквием» Моцарта.

— Она, что, с ума сошла? — прошептала Ольга и перекрестилась.

Дождевые потоки смыли с узеньких улочек немногочисленных прохожих. Изредка сквозь низкие облака проглядывало солнце, но робкая синева тут же снова затягивалась жирными фиолетовыми тучами.

Генерал стоял в просторном холле и смотрел, как дождевые капли яростно атакуют пруд с лодочным причалом. Столетние ивы под напором ветра беспомощно полоскали в воздухе длинными тонкими ветками. Всполохи молнии изредка озаряли полутемный холл.

— Зажечь свет, Александр Карлович?

Генерал покачал головой.

— Не нужно. Скажите, что ужинать я не буду. На сегодня все свободны.

Слуга поклонился и удалился на людскую половину. Генерал остался один на один со своими невеселыми мыслями.

Лили сбежала из дома с французом по имени Поль Бежар. До отъезда во Францию он преподавал в Большом театре хореографию, учил статисток танцевать. В последнем письме дочь объявила, что ожидает ребенка. Слава богу, что замуж вышла, хотя для этого ей пришлось перейти в католичество.

Конечно, девочка никогда не отличалась большим умом. Нужно съездить в этот городишко… как его… Марсель, посмотреть, как устроена дочь, дождаться рождения внука.

Интересно, где она познакомилась с этим плясуном?

Ответ напрашивался только один. Как-то раз Александр Карлович отпустил Лили на репетицию вместе с Катей. Елизавета Прокофьевна, узнав об этом, устроила грандиозный скандал. Генералу казалось, что жена преувеличивает опасности, караулившие Лили в обществе Кати. Оказалось, что супруга была совершенно права.

Генерал зябко передернул плечами. В последнее время его постоянно преследовало ощущение холода — словно напоминание о могиле. Думать о смерти было страшно. Страх заставлял его тянуться к Кате — молодой, сильной, горячей, талантливой. Он сразу полюбил девочку безгрешной отцовской любовью. Пожалуй, Катя стала для него даже ближе, чем собственная дочь.

Конечно, между ними никогда не было ничего недозволенного — ни взгляда, ни слова. Правила чести, усвоенные Александром Карловичем, подобного не допускали. Однако в глубине души он знал, что любит Катю иначе, чем Лили. Больше, чем Лили. Больше всех на свете.

Лиза начала оправляться после первого удара, и Александр Карлович понимал, что Кате придется скоро покинуть их дом. Эта мысль наполняла его такой тоской, таким ощущением одиночества, что и передать невозможно. Он обсуждал с ней планы на будущее: нужно вызвать Марию Викентьевну в Москву, найти хорошую квартирку, обеспечить воспитаннице приличный театральный ангажемент.

В тот ужасный вечер Катя вдруг обняла его за шею и заплакала. Александр Карлович смутился, принялся неловко гладить воспитанницу по душистым волосам, вытирать заплаканное лицо. А потом вдруг взял и поцеловал. Или это она его поцеловала? Генерал напрягся, пытаясь вспомнить, как все произошло, но так и не смог этого сделать.

Поцелуй тянулся долго. А потом Катя вдруг отстранилась, глядя через плечо опекуна. Генерал обернулся и увидел Лизу в широкой белой рубашке с распущенными рыжими волосами. Жена, задыхаясь, медленно сползала на пол. Ее большие голубые глаза, выкатившиеся из орбит, смотрели на мужа с мучительным недоумением.

Генерал тихо застонал сквозь стиснутые зубы. Несчастная Лиза! Что же она тогда подумала? Вернее, что еще она могла подумать?!

Теперь жена на небесах и хорошо знает, что он ей не изменял. Во всяком случае, не изменял телом. А духом — да. С наслаждением, со сладострастием, с готовностью, с радостью. Поэтому и отослал Катю обратно к матери. Наказал не ее — себя за слабость. А когда она уехала, оказалось, что и жить-то дальше незачем. Дом сразу превратился в безлюдную унылую пустыню, где слуги ходили на цыпочках, говорили шепотом, а в комнате на втором этаже задыхалась тучная женщина с багровым неузнаваемым лицом…

Перед смертью к Елизавете Прокофьевне ненадолго вернулась речь. Она посмотрела на мужа с бесконечной жалостью и тихо произнесла:

— Бедный ты мой…

Закрыла глаза и через несколько часов отошла. Умерла мирно, словно все смертные муки отбыла еще при жизни. Однако три этих слова генерал запомнил, словно откровение. Говорят же, будто перед смертью человеку дается возможность заглянуть либо в прошлое, либо в будущее.

Генерал решил твердо: это последнее лето в «Ивах». Осенью он продаст поместье, городской особняк и все предприятия покойной жены и уедет к дочери во Францию. Бедняжка Лили нуждается в отцовской опеке. С прошлым покончено.

Беззвучная вспышка молнии вырвала из тьмы призрачную фигуру, двигавшуюся легко и бесшумно. Генерал прищурился, вглядываясь в полумрак.

— Кто здесь?

Снова ярко полыхнула молния, близкий громовой раскат рассыпался на маленькие отдаленные барабанчики.

— Кто здесь?! — повторил генерал, повысив голос. — Отвечайте, или я позову людей!

Призрачная фигура шагнула в пятно умирающего дневного света. Генерал увидел мокрое платье, облепившее стройное тело, увидел длинные волосы, с которых стекала дождевая влага, увидел нестерпимо яркие глаза, светившиеся в полумраке.

— Катя? — спросил он беззвучно. По телу поползли холодные колючие мурашки.

Отчего-то в этот момент генералу вспомнились старые предания о мертвых девушках-виллисах, заманивающих ночных путников в непроходимые болота.

Он попятился, но было поздно. Призрачное видение сделало шаг вперед, на плечо генерала легла ледяная рука. Вторая рука обняла его за шею, мягко потянула вниз…

— Нет, — пробормотал генерал, уже не понимая, что говорит.

В воздухе пахнуло свежим трепетным запахом ландышей. Это было последнее, что он запомнил.

В области страстей…

В области страстей Вадим Александрович был скорее теоретиком, чем практиком.

Женщины часто делали ему авансы, но Вадим Александрович приписывал этот приятный факт исключительно практическим соображениям. Разведенная дама с малолетним ребенком искала непьющего мужа со стабильным доходом. Бывшая секретарша Алимова строила шефу глазки в надежде сменить почетный статус работающей женщины на зависимое положение домашней хозяйки. В обоих случаях Вадим Александрович от авансов уклонился. С разведенной дамой разобрался быстро: просто обронил в доверительном разговоре, что страдает нервными припадками. Секретаршу уволил под предлогом сокращения штатов и взял на ее место суровую немолодую тетку, быстро заслужившую в коллективе дружеское прозвище «наша лошадь».

При слове «любовь» Алимов незаметно морщился.

Любовь — это гипертрофированное чувство собственности, не исчезающее даже тогда, когда от любви уже ничего не остается. Ревность, толкающая людей на самые изощренные преступления, тоже не была в глазах советника чувством, достойным уважения. В конце концов, это всего лишь реакция на попытку украсть чужой кошелек или зонтик. Даже если кошелек давно пуст, а в зонтике сломаны спицы.