Жан-Франсуа Паро - Мучная война
Он не узнавал город. Повсюду так же, как на улице Монмартр, напротив булочных и на перекрестках толпились мужчины и женщины. Между ними шныряли субъекты с мрачными неприятными рожами и что-то нашептывали им на ухо. И все же он надеялся, что эти скопления не приведут к беспорядкам. Город лихорадило, тревога носилась в воздухе, и все чего-то ждали.
В полицейской конюшне ему повезло: ему дали кобылу в яблоках, выносливую и высокую в холке, встретившую его радостным ржанием, означавшим, что они быстро договорятся. В превосходном настроении, кобыла исполнила парочку кульбитов, но он мягко успокоил ее, и вскоре всадник и лошадь почувствовали, что они созданы друг для друга. Пустив кобылу рысью, Николя быстро оставил позади городские стены и поехал по направлению к Севрскому мосту. Над рекой стелился утренний туман, отчего казалось, что лодки и баржи плывут по воздуху. Первые лучи солнца озарили пирамиды, сложенные из свежеобтесанного камня, предназначенного для строительства в Пре-о-Клер, возле заставы Пуэн-дю-Жур. Над островом Лебедей, где в котлах из отходов скотобоен выпаривали жир, поднимался черный дым. Повсюду радовала глаз долгожданная зелень припозднившейся весны.
Николя предоставил кобыле самой выбрать подходящий для нее ритм и погрузился в размышления. Уверенный, что вновь столкнулся с преступлением и смертью, он попытался не соединять эти мысли с тревогой за участь сына. Бессилие в деле, касавшемся его лично, приводило его в отчаяние. Нанесенный по самому дорогому, удар отличался изощренной жестокостью. Полагая такое наказание незаслуженным, он с большим трудом прогнал печальные картины, навеянные неуемным воображением. Неужели из-за страсти к Эме д’Арране он утратил сына? Этот вопрос, презрев разум и логику, все чаще задавало его сжимавшееся от горя сердце. Словно вторя его мыслям, перед ним предстало суровое, но такое родное лицо каноника Ле Флока, всегда говорившего, что даже самые совершенные Божьи создания не могут пребывать с нами вечно. Его сестра Изабелла избрала любовь неизбывную и бесконечную. Интересно, подумал он, что за ошибку она хотела искупить, покинув мирскую жизнь.
Он еще не размышлял о ее подарке. Теперь он попытался его осмыслить и довольно быстро осознал, что с самого рождения ощущал себя скорее дворянином, нежели разночинцем. Ах, если бы в то время, когда он, ничтожный помощник нотариуса, бегал с поручениями по улочкам Ренна, он знал о своем благородном происхождении! Впрочем, даже тогда он был уверен, что скроен по тем же меркам, что и дворянин, коим силою обстоятельств он в результате стал. Но ведь все люди одинаково входят в этот мир и в урочный час одинаково его покидают. В конце жизненного пути равны все — и дворянин, и простолюдин. Последние мгновения одного из королей навсегда запечатлелись в его душе.[21] Священник, молившийся у изголовья Людовика XV, обращаясь к нему, называл короля не «величеством», а «христианской душой», как назвал бы самого скромного из его подданных. При этом воспоминании его охватила священная дрожь.
Несмотря на равнодушное отношение к титулу, он решил исполнить пожелание Изабеллы. Не ради того, чтобы именоваться маркизом: к нему все чаще обращались именно так, хотя он и не давал для этого поводов. Титул позволит ему лучше вооружить сына в борьбе за место в окружающем его суровом мире, ведь каковы бы ни были обстоятельства его рождения, ему предстоит занять место в долгой череде предков, от которых он произошел. Луи — последний представитель рода Ранреев. Придя к такому выводу, Николя почувствовал облегчение.
За годы своего пребывания при дворе ему удалось не стать маятником, раскачивающимся по воле тех, чьи капризы задают тон, и отбивающим время согласно чужой воле.[22] Придворный ни за что не отвечал, никогда не совершал добрых дел, был щедр на обещания, расточителен на комплименты и плодовит на ложь. Придворный ни во что не вмешивался, делал вид, что ничего не знал, а сам тем временем плел запутанные интриги в пользу тех, кто оказался на коне. Придворный не мог позволить себе быть самим собой, он жил, сообразуясь с волей других. Будучи принятым при дворе, Николя гордился тем, что служит королю, и считал, что только так он может достойно нести имя Ранреев. Сумеет ли и Луи не потерять себя при дворе?
По сравнению с оживлением, царящим в столице, дорога в Версаль показалась ему пустынной. Проезжая лес Фос Репоз, сердце его сжалось. Здесь он впервые встретил Эме и прижал ее ко груди… Завидев особняк д’Арране, расположенный в конце величественной липовой аллеи, где несколько месяцев назад он едва не простился с жизнью, он почувствовал, как сердце его учащенно забилось. Недолгая, в сущности, разлука с возлюбленной заставила его осознать всю глубину своего чувства. Соскочив с лошади, он привязал ее к вделанному в стену кольцу и взбежал на крыльцо, удивляясь, отчего, как обычно, его не встречает суетливая толпа слуг. Взяв дверной молоток, он постучал. Через некоторое время дверь открылась, и в проеме появилось иссеченное шрамами лицо дворецкого Триборта, расцветившееся при виде Николя радостью и удивлением. Привычная ливрея отсутствовала, на голове вместо парика сидел шерстяной колпак.
— Черт возьми, господин Николя! А мы и не надеялись…
— Ваши хозяева дома? — спросил комиссар; его беспокойство нарастало с каждой секундой.
— Да нет же! Я один на борту. Мадемуазель Эме взяла курс на Сомюр и отбыла к своим кузинам, а адмирал маневрирует из порта в порт. Сейчас, думается мне, он где-то в Шербуре.
Увидев, сколь разочаровали гостя его ответы, он поспешно добавил:
— Мне поручили предоставить в ваше распоряжение каюту и камбуз, если вам нужно пожить здесь в их отсутствие.
— Я действительно хотел бы переночевать у вас, ибо завтра рассчитываю принять участие в охоте его величества. А сейчас я еду во дворец и, возможно, вернусь очень поздно.
— Вы будете ужинать здесь?
— Нет, в Версале. Не беспокойтесь из-за меня. Только один вопрос. Из Вены я отправил мадемуазель д’Арране письмо. Не знаете ли вы, она его получила?
— Думаю, что это оно. Какой-то субъект, в тюрбане, похожий на турка, проезжал вчера мимо и передал его. Отличный у него был скакун, горячий. Передал мне письмо и попросил как можно скорее доставить его мадемуазель. Ну а я его сохранил. Если я отправлю его в Анжу, то, пожалуй, она сама быстрее вернется, нежели оно туда прибудет.
— Откуда вы знаете, что это письмо от меня?
— Точно, от вас. Я узнал печать с вашим гербом. Как бы ни было располосовано мое лицо, глаза еще способны отличить корвет от фрегата!
Николя протянул ему несколько луидоров, и бывший моряк, удовлетворенно крякнув, сунул их в карман.
— Услужить вам для меня великая честь. До вечера.
Прибыв во дворец, комиссар попросил конюха позаботиться о своей лошади, которая с великим неудовольствием взирала, как удаляется ее всадник. Конюх, давний знакомец Николя, подтвердил, что народ в Версале ожесточен, и беспорядки могут начаться в любую минуту; особенно следует опасаться волнений завтра, во время рынка. Добравшись до особняка Министерства иностранных дел, он отправился с отчетом к господину де Вержену. Его немедленно проводили к министру. Тот, не переставая писать, выслушал Николя, периодически подтверждая свой интерес легким мычанием и беглыми взорами, устремленными на докладчика. При имени Жоржеля он так разгневался, что принялся постукивать ладонью по откидной столешнице своего бюро.
— Человек без стыда и совести! Представьте себе, он имел дерзость просить у меня аудиенции. Я его не принял. Я намерен обойтись без его услуг. Раз он не соглашается признать наши решения, то есть решения короля, мы вправе….
Он посмотрел на комиссара, и во взоре его запрыгала смешинка.
— …превратить его в заговорщика и конспиратора, плетущего злые козни. Для этого надобно сделать всего один шаг, и я мог бы его сделать; но не сделаю. Ваше воображение заблуждается. Захваченные нами бумаги являются всего лишь разрозненными страницами легкомысленных писем, рукописными новостями, которыми обменивались несколько остроумцев, полагающих себя важными персонами. Что же касается покушения, коего вы столь удачно избежали благодаря шевалье де Ластиру, занесите его в дебет австрийских шпионских служб.
Гораздо больший интерес Вержен проявил к рассказу о встрече с Марией Терезией. С присущей ему выразительностью, всегда восхищавшей его собеседников, Николя рассказал о своих впечатлениях.
— Мария Терезия, бесспорно, заслуживает той блестящей репутации, которой она пользуется в Европе. Как никто иной, она обладает удивительным талантом покорять сердца надолго и навсегда. Подданные любят ее и, несмотря на критические высказывания в адрес своей повелительницы, искренне ей преданы. Она столь энергична и трудолюбива, что даже во время прогулок читает записки министров. Ежедневно в течение трех или четырех часов она дает аудиенции, куда допускаются все без исключения. Во время этих аудиенций она рассматривает любые дела, собственноручно раздает милостыню, выслушивает жалобы, претензии, проекты… и отчеты шпионов. Она задает вопросы, отвечает, советует, сглаживает углы и улаживает дела. К недостаткам же ее относится склонность к сплетням, а также поистине неистовое желание привязать жен к своим мужьям, что часто производит обратное действие. Стоит ей только намекнуть, что та или иная женщина склонна к галантным похождениям, она немедленно сообщает об этом ее мужу, внося тем самым в семью не мир, но раздор.
