Филипп Ванденберг - Беглая монахиня
— Перепетуя? — Лицо архиепископа налилось кровью и стало пурпурным, как его сутана. — Ты хочешь меня в гроб вогнать, веронец? Папа Климент обладает мощами апостолов Петра и Павла, у него есть обугленная ветвь тернового куста, в пламени которого Моисею явился ангел Господень; ножницы, которыми император Домициан состриг волосы святому апостолу Иоанну. И даже один сребреник из тех, что получил Иуда за предательство Господа нашего Иисуса, находится в его коллекции, уж не говоря о плащанице святой Вероники. А ты приходишь ко мне с черепом некоей Перепетуи, или как там ее звали, женщины, которую никто не знает!
— Это святая из далекой Африки, — возразил торговец, — и епископ Антиохийский собственноручно удостоверил подлинность ее черепа. — В качестве доказательства он сунул архиепископу под нос замызганный пергамент.
Альбрехт Бранденбургский отмахнулся от листка:
— Никчемные кости, не имеют никакой ценности. Раздобудь мне кусок плаща святого Мартина или череп апостола Фомы. Вот что можно было бы обратить в деньги! В Галле выставлены реликвии, которые Папа Лев снабдил индульгенцией на четыре тысячи лет чистилища! Знаешь, что это означает, веронец? Ты можешь напропалую грешить, нарушая все десять заповедей, пока не надоест. Тогда ты покупаешь индульгенцию, бросаешь взгляд на лобковую кость святой Вероники, и вот уже один из четырех херувимов машет тебе с неба знаменами вечного блаженства. Но какого-нибудь африканского бабьего черепа тут недостаточно.
Слуги торговца реликвиями, слушавшие тираду архиепископа с широко раскрытыми глазами, в полном смущении убрали кости назад в саквояж.
Коронелли отвесил несколько поклонов и, напустив на себя подавленный вид, произнес:
— Простите, ваша курфюрстшеская милость, если мой товар не удовлетворил ваши курфюрстшеские запросы. В следующий раз я предложу вам более ценные кости.
Небрежным движением руки Альбрехт Бранденбургский дал понять веронцу и его слугам, что аудиенция закончена.
— Следующий! — раздраженно приказал он секретарю Кирхнеру и вновь втиснул свои телеса в кресло за письменным столом.
Не успели торговцы реликвиями исчезнуть, как в полутемный зал горделивой походкой вошла женщина. На ней было длинное голубое платье из тончайшего льняного полотна, рукава из тафты расширялись от локтей, демонстрируя полосы желтой подкладки. Ярко-желтая ткань выступала и из круглого выреза декольте, окаймляя голубое полотно. Голова незнакомки была увенчана белым, уложенным в складку чепчиком, стянутым сеткой с едва заметными матерчатыми цветами.
— И кто ж ты такая? — Архиепископ поднялся и внимательно осмотрел незнакомку с головы до ног.
Особы женского пола являлись к нему на аудиенцию крайне редко. Чаще всего это были женщины, доведенные до глубокого отчаяния и взывавшие о помощи. Он ненавидел такие беседы. В отличие от обычных просительниц эта дама производила впечатление своей исключительной самоуверенностью.
— Я Магдалена, жена канатоходца Рудольфо. Вы наверняка слышали о таком?
— То есть циркачка? — удивился Альбрехт.
— Если вам будет угодно так называть меня.
Тут вмешался секретарь:
— Ваша курфюрстшеская милость, Великий Рудольфо — самый известный канатоходец во всем мире! Он пересекает бурные потоки по тонкому канату, и нет столь высокой церковной башни, на которую он не смог бы взойти по раскачивающемуся тросу. Это так? — добавил он, посмотрев на Магдалену.
Магдалена кивнула с улыбкой.
— И что привело тебя ко мне? — осведомился архиепископ. Скрестив руки на груди, он распушился, словно павлин.
— Великий Рудольфо послал меня к вам с просьбой разрешить ему взойти по канату на западную башню вашего собора. Он просил также передать, что это не будет вам в убыток. Рудольфо предоставляет вам десятую часть своих сборов. Замечу, с вашего позволения, что на схожий аттракцион на Шпейерском соборе два года назад собралось больше зрителей, чем было жителей в городе.
Лучше бы Магдалена этого не упоминала: со шпейерским епископом Альбрехт Бранденбургский находился в состоянии вражды. Поэтому неудивительно, что уже в следующее мгновение он выпалил:
— Так почему бы Великому Рудольфо еще разок не взобраться на собор в Шпейере! На Майнцском соборе этому шельмецу во всяком случае нечего делать. — И добавил с издевательской ухмылкой: — Это говорит Великий Альбрехт Бранденбургский.
Похоже, Магдалена ожидала архиепископский отказ. Без гени разочарования на лице она подобрала юбки руками, изобразила нечто вроде расшаркивания и самоуверенно поблагодарила за оказанный прием.
Когда Кирхнер распахнул перед Магдаленой двери, ей навстречу шагнул молодой человек с короткой стрижкой и самонадеянным выражением холодной решимости, свойственным купцам. Он был одет по последней моде в бордовые панталоны до колен и темно-синюю накидку. Увидев Магдалену, мужчина вежливо посторонился и довольно неуклюже склонил голову, изображая поклон.
— Кто это? — спросил архиепископ у Кирхнера, пока незнакомец приближался к нему.
— Маттеус Шварц, — опередил тот секретаря, — бухгалтер и посланник имперского графа Якоба Фуггера. Граф велел кланяться.
Альбрехт замер в полном смятении. Он догадывался, чего хотел от него посланник Якоба Фуггера. Но, как и все сборщики долгов, тот явился не вовремя.
С некоторой неловкостью архиепископ протянул визитеру руку для поцелуя. Маттеус Шварц, однако, не стал целовать ее, а энергично потряс двумя руками, словно стаканчик с игральными костями, так что Альбрехт поморщился от боли.
— Кто была эта красавица? — спросил Шварц, кивнув на дверь.
— Жена Великого Рудольфо, канатоходца, — опередил патрона Кирхнер, вызвав тем самым недовольство архиепископа.
— Позвольте мне отгадать цель ее визита, — улыбнулся посланник. — Рудольфо желает взойти на одну из башен вашего собора?
— Разумеется, я отверг его наглое требование, — буркнул архиепископ.
Маттеус Шварц покачал головой.
— Не думаю, что это было разумно, ваше высокоблагородие.
Альбрехт Бранденбургский отдавал себе отчет, какой подвох скрывается за таким обращением. Он привык, чтобы его называли «ваше высокопреосвященство», «ваша курфюрстшеская милость» или «святейший князь». Однако портить отношения со сборщиком долгов, посланным Якобом Фуггером, было глупо.
— Перейдем, пожалуй, к делу. — Маттеус Шварц без приглашения уселся на единственный стул, стоявший у письменного стола архиепископа. Распахнув свою просторную накидку, вытащил оттуда свиток и элегантным движением, свидетельствовавшим о его опыте обращения с подобными бумагами, бросил его на стол. — Полагаю, вы знакомы с этими документами, ваше высокоблагородие, — самодовольно заметил он.
Альбрехт Бранденбургский сел и с мольбой посмотрел на своего секретаря. Тот тут же подобострастно откликнулся:
— Долговые обязательства вашей курфюрстшеской милости!
— Знаю! — рявкнул архиепископ и произнес с наигранным высокомерием, обращаясь к посланнику: — А вот возьму сейчас да и брошу всю пачку в огонь, мигом избавлюсь от долгов.
Маттеус Шварц рассмеялся, да так нарочито громко, что чуть не поперхнулся.
— Ваше высокоблагородие изволят шутить! Вы серьезно полагаете, что я принес вам оригиналы долговых обязательств? О нет, ваша милость, это всего лишь списки. Оригиналы хранятся в одном из фуггеровских несгораемых шкафов в Аугсбурге, по соседству с долговыми векселями Папы, императора и прочих бедняков.
Уже не в первый раз за это утро лицо архиепископа побагровело. В такие моменты здоровье патрона вызывало се-рьезное беспокойство у Кирхнера. Альбрехт сидел молча и не произносил ни слова.
Тогда посланник поднялся и, перегнувшись через стол, приблизился к лицу курфюрста на расстояние, которое можно было бы назвать неприличным.
— Ваше высокоблагородие должны моему господину, имперскому графу Якобу Фуггеру Аугсбургскому, сто десять тысяч рейнских золотых гульденов вместе с процентами за прошлый год.
Секретарь усердно кивнул.
А Шварц настойчиво повторил:
— Вместе с процентами за прошлый год, ваше высокоблагородие!
— Я знаю, — робко ответил Альбрехт. — Времена уж больно тяжелые. Крестьяне восстают против властей и отказываются платить десятину. Проповедники разрешения грехов с пустой сумой разъезжают по стране, потому что никто не желает слушать их проповеди. При этом у народа как никогда есть масса поводов откупиться от грехов, но церкви пустуют.
— Почему бы вам не пустить в ход необычные средства распространения в народе ваших индульгенций?
— Необычные средства! — Альбрехт усмехнулся. — Назовите мне хотя бы одно из ваших необычных средств! Как должнику Якоба Фуггера мне почти любое средство подойдет.
