Иван Любенко - Супостат
Как были наивны эти строчки, но тогда они мне казались гениальными! Я мысленно посвятил их моей любимой супруге, моей Богине (а я именно так ее и называл!). Ах, какая она была красивая и неприступная! Мне завидовали друзья, мне завидовали враги (вот видите, я опять чуть было не заговорил стихами!)… Жаль только, что счастье закончилось так быстро. Да и зачем я вообще тогда оставил ее одну и вышел? Быть может, ничего и не случилось бы? Это уже потом, когда я не мог ее отыскать и метался из комнаты в комнату, она, судорожно поправляя прическу, неожиданно выпорхнула из спальни, а за ней с виноватым видом плелся он — мой старый приятель, известный балагур и волокита. Второпях он заправил пиджак в брюки. И попервоначалу меня это даже рассмешило. А спустя час, пьяный как сапожник, он называл меня душкой, трепал за щеку, лез целоваться и под общий хохот предлагал нам жить одной семьей. Втроем. А «благоверная» сидела, потупив глаза, и молчала. Потом она сказала, что у нее мигрень, и ушла. Только вот гости требовали от Дон-Жуана все новых подробностей. И он, еле двигая языком, восхищался телом моей жены, запахом ее духов и нежностью кожи. Между делом он успевал еще и извиняться. «Не обессудь, дружище!» — твердил он как попугай. И это «дружище» звучало издевательски, как оскорбление. Наверное, мне надобно было проучить наглеца и вызвать на дуэль, но отчего-то я этого не сделал, а… разрыдался в голос. В комнате повисла свинцовая тишина. И все разбежались, как мыши.
Когда я остался один, то подумал с горечью: «Так, значит, прав был Чехов, когда писал, что «нет такой жены, от которой, при некотором навыке, нельзя было бы добиться ласок, не выходя из гостиной, в то время когда рядом в кабинете сидит муж?». Ну что же, господа, как ни прискорбно слышать, но извольте признать, что великий писатель оказался прав.
Естественно, я не мог лечь в кровать, где только что случилась измена. Она — язык не поворачивался теперь называть ее Богиней — рыдала, каялась, стоя передо мной на коленях, и умоляла простить. Повторяла, что сама не знает, как такое могло произойти. Вместе с ней плакала и наша единственная свеча, которая тоже не хотела умирать, — но куда там! — безжалостный огонь стремительно пожирал воск. Он напомнил мне моего приятеля, который несколько часов назад уничтожил мою любовь и, как безжалостный дровосек, вырубил под корень наше семейное дерево-счастье.
Когда над петербургскими крышами показалось солнце, я сжалился и сказал, что прощаю ее. Она не могла в это поверить и, растирая по лицу грязные слезы, все спрашивала: «Правда? ты простил? простил?» Я кивал, а в глубине души спрашивал себя, как же мне жить дальше со всем этим позором?
Дни текли, серые и скучные, как солдатская шинель. Я ненавидел и ее, и весь этот дом, и даже мебель. Теперь мне все напоминало об измене. Пьяная физиономия любовника снилась мне чуть ли не каждую ночь. И вот тогда — да, точно, именно тогда — в моей руке случайно оказался кухонный нож, и я подумал: «С каким удовольствием я бы вогнал острый клинок в спину этой мерзкой грешнице, которая скомкала всю мою жизнь, как ненужную промокашку!» И постепенно эта мысль стала приходить ко мне все чаще и чаще. Мало-помалу я стал размышлять, куда девать труп, что сказать соседям, когда они перестанут встречать мою «благоверную» у парадного. Ответа на эти вопросы я не находил и уже было решил совсем отречься от своих намерений, но тут пришел Князь Тьмы и все объяснил. Оказалось, что в этом ремесле, как и в любом другом, нет ничего сложного. Главное — нанести первый удар. Так все и вышло».
21
Воскресное свидание
Можно сказать, что переезд в Петроград почти не нарушил семейный уклад Ардашевых. «Почти» — потому, что имелись четыре бесспорных минуса, восполнить которые в столице было положительно невозможно. Во-первых, сыр, именуемый здесь осетинским, на самом деле таковым не являлся. А во-вторых, местная вишневая наливка кислила и уступала тому райскому напитку, который в Ставрополе готовила из шпанской вишни Вероника Альбертовна. В-третьих, сочинитель Ардашев на берегах Невы не написал ни строчки. Найти причину литературного бездействия он не мог. Безусловно, не хватало времени, но ведь можно было бы работать ночами, как он это делал в Ставрополе. Но не писалось, и все! То ли климат виноват, то ли служба… «Все-таки, — рассуждал иногда статский советник, — для творчества нужен особый душевный настрой, когда перо голубем летит по бумаге и едва поспевает за мыслями. Без этого автор не сможет перенестись в воображаемый мир литературных героев. А его-то — творческого состояния души — у меня так ни разу в Петрограде и не появилось!» — с горечью заключал он. В-четвертых, не хватало доктора Нижегородцева — этого верного Санчо Пансы, с которым бывший присяжный поверенный коротал вечера и за бильярдным, и за ломберным столом. К тому же эскулап никогда не уставал восхищаться успехами Клима Пантелеевича в расследовании запутанных дел, а это обстоятельство, как выяснилось при его полном отсутствии, штука немаловажная. Да и к чему лукавить, все мы тщеславны; одни — в большей степени, другие — в меньшей… Так, видимо, устроен человек, если, конечно, он к чему-то в этой жизни стремится, а не хлещет водку или день-деньской не дрыхнет на печи.
В конце концов на помощь статскому советнику пришли книги. Они и заменили бывшему присяжному все то, чего в Петрограде недоставало.
А вот в церковь Ардашевы ходили в столице так же, как и в Ставрополе, по воскресеньям.
Еще час назад статский советник стоял на коленях перед иконой Казанской Божьей Матери и молился истово, с поклонами, как он уже давно этого не делал. И этим даже немного смутил супругу. Не обращая ни на кого внимания, он просил у Господа одного — не дать дьяволу сгубить его жену, которой, по мнению Клима Пантелеевича, угрожала опасность. Он был вполне уверен в том, что она могла разделить участь покойной Вяземской. Супостат обретался где-то совсем близко. И Ардашев боялся, что следующей жертвой будет Вероника — его любовь, его жизнь, его счастье.
…На лесной опушке под Петроградом прогремел выстрел. Не открывая глаз, Вероника Альбертовна кашлянула и, окутанная пороховым облачком, опустила вниз Le Rapid — шестизарядный пистолет Бертрана, купленный всего несколько часов назад в магазине «Оружие» на Большой Морской.
— Ну и как? — робко спросила она. — Я попала?
— Мне довелось встречать всего одного человека, который утверждал, что может угодить в «яблочко» с закрытыми глазами, но и тот оказался мошенником. — Клим Пантелеевич улыбнулся. — Вероника, дорогая, скажи, зачем я так долго тебе объяснял, как целиться, если ты все равно предпочитаешь палить, зажмурившись?
— Понимаешь, когда я начинаю жать вот на эту штучку, — указывая на спусковой крючок, проговорила супруга, — мне кажется, что сейчас разразится гром, и уже от одной этой мысли мне становится страшно.
— Думать, милая, надо совсем о другом. Например, о том, что перед тобой стоит душегуб, изувечивший модистку и прикончивший твою подругу. Я уже не говорю про медиума Чертоногова. И если ты не выстрелишь, то он привяжет тебя к постели и начнет резать на кусочки. И не закрывай глаза, не бойся, смотри на эту мразь и всаживай в него раз за разом все пули. Ясно?
Она покорно кивнула.
— Итак, начали!
Раздались пять громких хлопков. Недовольно закаркали вороны, сидевшие на соседней осине.
— Умница. Это другое дело. — Ардашев взял «дамского бельгийца», вынул обойму и, снарядив патронами из желтой коробки, вновь передал жене.
— А теперь еще раз. Но сейчас постарайся попасть в эту старую березу. Выпусти все шесть патронов. И ствол веди снизу вверх, а не наоборот. Тут только четыре шага. Готова?
— Да.
— Пли!
Громыхнуло шесть раз, и с ветвей слетел снег.
— Ты делаешь успехи! На первый раз достаточно. — Клим Пантелеевич забрал оружие, положил в карман пальто и сказал: — Пистолет я почищу и вставлю полную обойму. Дома он будет лежать у тебя под подушкой, а если ты соберешься куда-то выйти, то должна будешь носить его в сумочке. Договорились?
— А не пропахнет ли она ружейным маслом?
— Ничего. Потом, когда поймаем Супостата, я куплю тебе новую.
Вероника Альбертовна кивнула и выговорила покорно:
— Как скажете, ваше высокородие.
— Уж коли мы перешли на официальный тон, то позвольте, madame, пригласить вас на тайное свидание.
— С удовольствием! А то я уже начинаю замерзать.
Над сугробами красным пятном проступило солнце. Со стороны залива тянуло пронизывающим ветерком, но небо было чистое, будто выкрашенное синькой. Снег блестел и играл на солнце, как крупинки лимонной кислоты. «Рено» ожидал на дороге. Усадив жену, Клим Пантелеевич, завел двигатель ручкой стартера и, усевшись на водительское место, нажал на акселератор. Взятый напрокат автомобиль заколесил по заснеженной дороге.
