Белое, красное, чёрное - Мари Тегюль
Делавший вид, что занят уборкой кухни, но при этом внимательно слушавший, Петрус одобрительно закивал головой. Еще бы, ведь Сафар как раз его старый знакомый.
— И что дальше? — спросил Ник.
— Дальше ничего, — с достоинством ответил Гаспаронэ и пояснил, — продолжение будет, наверное, вечером. Там какой-то персидский народ собирается, — доверительно, понизив голос, сообщил он. — Вечером что-то будет. — И деловито добавил. — Ну, мы пошли. Надо продолжать вести наблюдение.
Мальчишки застучали своими грубыми башмаками по лестнице, а Ник остался на кухне.
— Послушай, Петрус, — после некоторого раздумья сказал он. — Ты, конечно, помнишь, наше приключение в Мирзоевской бане, ну, когда мы нашли купца из Индостана.
Петрус, не поворачиваясь и продолжая тереть какую-то чашку, кивнул головой.
— Так вот, боюсь, что сегодня мне тоже понадобится твоя помощь.
Реакция на эти слова Ника была восторженной. Петрус давно уже был несколько отстранен от дел Ника. Правда, теперь в его функции входила опека Лили, как ему объяснил Ник. Это смиряло его с почти постоянным сидением в четырех стенах. Но сейчас он был очень рад и готов к новым приключениям, тем более, что прекрасно уже знал Сеидабад. Надо было продумать действия на вечер. Ник решил, что на встречу в Сеидабад они пойдут вместе с Петрусом, а Аполлинарий будет обеспечивать прикрытие на случай, если им будет грозить какая-нибудь опасность. Ближе к вечеру, когда Ник с подошедшим Аполлинарием обговорили все возможные и невозможные варианты на ночь, и Аполлинарий ушел, из дома вышли двое мужчин. Один из них был в легком пальто с черным бархатным воротником, в шляпе и с тростью с серебряным набалдашником. На руке у него красовался массивный золотой перстень. Другой был одет попроще, но так, как подобает слуге из хорошего дома со склонностью к щегольству. Это парочка спустилась вниз до конца Бебутовской и прошла мимо Сионского собора, синагоги, мимо армянской церкви святого Георгия — Сурб Геворк, мимо чайханы и так прогулочным шагом добралась до Мирзоевской бани. Там Ника и Петруса, а это были они, несколько преображенные, приветствовал Сафар, тоже выглядевший весьма празднично. После взаимных приветствий, Сафар повел их за собой вглубь квартала, все дальше и глубже удаляясь в узкие крутые улочки. Справа от них оставался высокий минарет суннитской мечети, с которого муэдзин уже начал заунывно тянуть: «Аллаху акбар ашхаду алла», призывая правоверных к вечерней молитве.
Солнце уже зашло за гору святого Давида и сумерки окрасили в лиловые и синие тени узкие улочки Сеидабада, когда Сафар подвел их к ничем не примечательному дому за низким каменным забором, спрятавшемуся среди густых деревьев инжира, туты и хурмы. Дом был одноэтажным, но добротным, с тяжелой дубовой дверью вполне респектабельного подъезда, почти как в Сололаки. Сафар толкнул дверь и они беспрепятственно зашли в темный коридор. В нем едва было видно из-за того, что в коридор ниоткуда не проникал свет, а на дворе почти стемнело. Сафар открыл еще одну дверь, поклонился кому-то невидимому и произнес: «Ас-селям алейкум, эффенди!». В ответ раздался спокойный мягкий голос: «В-алейкум ас салам, брат мой».
Сафар ввел их в небольшую комнату, осевещенную всего двумя или тремя масляными светильниками. Стены комнаты были увешаны коврами, на полу тоже лежали ковры. На середине комнаты стоял невысокий худощавый человек, одетый в темное платье. На голове у него была небольшая белоснежная чалма. И, что сразу бросилось Нику в глаза, в руках он держал тускло отсвечивающие оранжевым пламенем янтарные четки, очень похожие на те, которые были у погибшего мастера Юзуфа. Поймав его взгляд, человек тихо сказал:
— Я брат бедного Юзуфа. Вы уже знаете, что Юзуф был, как и большинство жителей этого квартала, суфием. Юзуф был моим старшим братом. Ему наш отец Хассан доверил одну очень большую тайну, в которую в свое время посвятил его отец, наш дед. Брат деда, тоже Хассан, был известным в Тифлисе джамадаром. Пушкин описал его в какой-то своей книге, я не читал, но мне об этом говорили. Вот этот джамадар и свел Пушкина со своим братом, нашим дедом, большим мастером. И та тайна, которая была между Пушкиным и дедом, хранилась и передавалась в нашем роду. Мой брат не открыл этой тайны и за это его убили. Я полагаю, что должны охотиться теперь и за мной. Но я в другом положении. Если Юзуф был великим мастером, то я всего лишь скромный дервиш, шейх ордена мевлеви — крутящихся дервишей. Сегодня в этом доме, который станет на одну ночь пристанищем дервишей, ведь дервиши ничего не имеют, ни дома, ни очага, только то, что дают им люди, собираются несколько человек для молитвы. Мы надеемся, что аллах просветит нас, и поможет и тебе справиться с нашим общим врагом. Иншалла! А теперь пойдемте вместе со мной.
Ник, Петрус и терпеливо ждавший их за дверью Сафар последовали за шейхом, который вышел на обширный двор, где кончала кипеть каждодневная жизнь. Во дворе женщина снимала с веревок белье и одновременно препиралась с кинто-продавцом фруктов, выторговывая у него подешевле груши. Что-то знакомое показалось Нику в облике кинто, но он сразу же отвел взгляд. Это, конечно, был Аполлинарий, который любил появляться в этих кварталах в таком виде. Его и знали тут как продавца фруктов.
— Куда пропал, — ворчала женщина, — думаешь, кроме тебя тут никто груши не продает? Я твой постоянный муштар, а ты когда хочешь, тогда приходишь!
Не обращая внимания на эту сценку, шейх провел Ника, Петруса и Сафара через двор к соседнему флигелю, похожему на старый каретный сарай, в котором держат экипажи и фаэтоны. Хозяин дома и был старым фаэтонщиком, как потом узнал Ник. В сарае стояли два старых фаэтона, в углу были брошены седла и упряжь, пахло плесенью и старой кожей. Шейх, ловко лавируя между всем этим старым барахлом, подвел Ника и Петруса к узкой, едва заметной в полутьме двери в стене сарая. Постучал, видимо, условленным образом. Дверь открыли и они быстро вошли в нее. За небольшим коридорчиком, освещенным висевшими на стене керосиновыми лампами, оказался зал, достаточно светлый — по углам висели большие керосиновые лампы в стеклянных цветных абажурах, вдоль стен стояли длинные скамьи, в середине зала пол был какой-то особенный, видимо, из толстых дубовых досок, тщательно отделанный и отполированный. На стенах висели длинные полосы с
