Эллис Питерс - Датское лето
Обернувшись, Кадфаэль теперь следил за фигурой спускавшегося по песчаной косе мужчины. Даже на большем расстоянии этого человека можно было узнать по широкому шагу, атлетическому сложению и соломенным кудрям, блестевшим на солнце, пока он шел к песчаной косе.
— Я бы не стал биться об заклад на этот счет, — осторожно заметил брат Кадфаэль. — А коли и так, жених немного опоздал: кто-то другой уже явился с оружием, чтобы увезти ее. Хотя и это дело еще под вопросом.
Брат Марк заметил молодого Туркайлля, когда тот уже подошел к песчаной косе и, не боясь замочить ног, весело зашлепал по воде к тому месту, где находилась Хелед. Хотя девушка сидела к нему спиной, она, конечно же, навострила уши.
— Кто это? — спросил встревоженный Марк.
— Это некто Туркайлль, сын Туркайлля, и если ты видел, как нас уводили на корабль, то непременно должен был заметить этого молодца — ведь он на голову выше остальных.
— Значит, это тот человек, который взял ее в плен? — Нахмурившись, Марк смотрел на Хелед, которая все еще притворялась, будто не видит, что ее одиночество нарушено.
— Было именно так, как ты сказал. Он явился с оружием и увез ее.
— А что ему теперь от нее надо? — спросил Марк, не отрывая взгляда от Хелед.
— Ничего плохого. Он здесь в подчиненном положении, но и без того не причинил бы ей зла.
Молодой человек, вздымая фонтан брызг, добрался до Хелед и с непринужденной грацией опустился на песок у ее ног. Она не подала виду, что заметила юношу, разве что слегка отвернулась. На таком расстоянии невозможно было разобрать, о чем они беседуют, но, как ни странно, Кадфаэль почему-то был уверен, что Хелед не первый раз тут сидит и Туркайлль не первый раз с удобством располагается возле нее на песке, вытянув длинные ноги.
— У них идет своя маленькая война, — безмятежно заметил брат Кадфаэль. — Причем оба получают от нее удовольствие. Ему нравится доводить ее до белого каления, а ей — насмехаться над ним.
«Детская игра, — подумал он, — которая помогает им не без приятности коротать время — и тем она приятнее, что ни одному из них не нужно принимать эту игру всерьез. Да и нам тоже».
Впоследствии ему пришло в голову, что он нарушил свое собственное правило, побившись об заклад относительно дела, в котором еще сомневался.
Глава девятая
На покинутой ферме, находившейся в миле от лагеря Отира и служившей теперь Овейну штаб-квартирой, Кадваладр изложил все свои претензии. Правда, он был осторожен, поскольку тут находился не только сам Овейн, но и Хайвел, к которому Кадваладр питал еще большую ненависть, а также еще полдюжины командиров Овейна, которых ему бы не хотелось всполошить. Но поскольку речь его была длинной, он все больше распалялся, а то терпение, с которым его слушали, еще подогревало его обиду и негодование. И к концу своего монолога Кадваладр пришел в такую ярость, что действительно готов был начать войну, если ему не вернут его земли.
Овейн помолчал несколько минут, глядя на брата, и Кадваладр не мог догадаться, о чем тот думает, — таким непроницаемым было его лицо. Наконец Овейн вышел из задумчивости и спокойно сказал:
— Ты не совсем понимаешь положение дел и предпочел забыть такой пустяк, как смерть человека, за которую заплатил. Ты привел датчан из Дублина, чтобы заставить меня согласиться на твои требования. А теперь позволь мне объяснить тебе, как обстоят дела в действительности. Обстоятельства теперь изменились. Теперь уже не ты говоришь мне: «Отдай мои земли, или я напущу на Гуинедд этих варваров». Нет, теперь я говорю тебе: «Ты привел сюда это войско, избавься от него, и тогда, возможно, — я говорю, возможно, — тебе отдадут то, что ранее тебе принадлежало».
Это было совсем не то, на что надеялся Кадваладр, но он был слишком уверен в своей удаче. Он хотел думать, что в душе Овейн уже готов пойти на уступки, как было не раз, но пока не хочет открыто сказать об этом. По-своему он предложил союз с целью изгнания иноземных захватчиков.
— Если ты готов меня принять и объединиться со мной, — начал было Кадваладр, но Овейн безжалостно прервал его:
— Я не выразил такого намерения. Повторяю тебе, избавься от них, и только тогда я готов буду рассмотреть вопрос о восстановлении тебя в правах в Середиджионе. Разве я обещал тебе что-нибудь? От тебя зависит, будешь ли ты снова править в Уэльсе. Я тебе ничего не обещаю — ни помощи в отправке этих датчан обратно, ни платы, ни перемирия, если только я сам не решу заключить с ними перемирие. Датчане — это твое дело, а не мое. Возможно, я еще буду с ними разбираться, ведь они посмели вторгнуться в мое королевство. Но для этого еще не пришло время. Твой же конфликт с ними в случае, если ты откажешься от их помощи, — твое личное дело.
Кадваладр побагровел от злости, глаза его засверкали.
— Так чего же ты от меня требуешь? Как же мне справиться с таким войском без всякой помощи? Что я должен, по-твоему, сделать?
— Нет ничего проще, — невозмутимо ответил Овейн. — Выполни условия сделки. Заплати им обещанное вознаграждение или расхлебывай последствия.
— И это все, что ты можешь мне сказать?
— Да, это все. Но у тебя будет время обдумать, о чем мы с тобой еще могли бы поговорить, если ты проявишь благоразумие. Оставайся здесь ночевать или возвращайся к себе — как знаешь. Но больше ты от меня ничего не услышишь, пока на валлийской земле остается хоть один датчанин, которого сюда не звали.
Овейн вел себя сейчас как принц, а не как брат, и столь недвусмысленно дал понять об окончании аудиенции, что потрясенный Кадваладр молча поднялся и безропотно вышел из комнаты. Но Кадваладр не был бы Кадваладром, если б не попытался все же обернуть дело в свою пользу. В небольшом и умело разбитом лагере брата одни принимали его как гостя и родича, с полным почтением, другие — с пренебрежением, но без злобы.
Такое обращение усилило его природный оптимизм и самоуверенность. За тем, что было ему сказано, кроется нечто другое, решил он. Многие из военачальников Овейна питали слабость к этому непутевому принцу, даже если кляли его за высокомерный нрав, из-за которого попадали во всяческие переделки. Он размышлял в тот вечер за походным столом Овейна и ночью, в палатке Овейна, как велика любовь брата к нему. Снова и снова он испытывал ее. Его карали, он впадал в немилость, но только на время. Снова и снова Овейн прощал брата и возвращал ему свое расположение. Так будет и на этот раз. Что могло измениться?
Кадваладр проснулся на следующее утро в полной уверенности, что сможет по обыкновению вертеть братом как захочет. Кровь, которая текла в их жилах, была сильнее, чем самый чудовищный проступок. Ради голоса крови Овейн горой встанет за брата, как только жребий будет брошен.
Все, что нужно сделать Кадваладру, — это бросить жребий, который укрепит руку Овейна. Можно не сомневаться в результатах. Стоит ему влипнуть в историю, брат не откажется от него. Человек, настроенный менее оптимистично, не столь полагался бы на подобные расчеты, но Кадваладр был уверен в успехе.
Здесь, в лагере, есть люди, которые были соратниками Кадваладра еще до того, как Хайвел выгнал его из Середиджиона. Подсчитав их, Кадваладр возомнил, что за спиной у него целая фаланга. Итак, у него есть сторонники, но пока он не станет прибегать к их помощи.
Поздним утром Кадваладр вскочил в седло и без официального прощания ускакал из лагеря Овейна, якобы возвращаясь к датчанам, чтобы покончить со сделкой, потратив при этом как можно меньше скота и золота. Многие с невольным сочувствием смотрели ему вслед, в том числе и сам Овейн, следивший, как одинокий всадник скачет, то скрываясь за холмом, то вновь появляясь, пока не превратился в крошечную фигурку среди огромного песчаного простора. Это было так непохоже на Кадваладра — смиренно выслушать упреки, подставить плечо под ношу, которую на него взвалили, и без жалоб отправиться исправлять содеянное. Если он будет продолжать в том же духе, то заслужит, чтобы брат спас его даже сейчас.
Появление Кадваладра, которого до полудня заметили на сторожевых постах Отира, не вызвало никакого удивления. Ему было обещано, что он свободно поедет и вернется. Пост, возглавляемый Торстеном (тем самым, который мог расщепить деревце с пятидесяти шагов), сообщил Отиру, что его союзник возвращается целый и невредимый. Никто и не ожидал иного, но всем не терпелось узнать, как его приняли и с чем он возвращается от принца Гуинеддского.
Кадфаэль с самого утра наблюдал за дюнами, разделявшими два лагеря, а когда разнеслась новость о том, что показался Кадваладр, на холм к нему поднялись Хелед с братом Марком.
— Если он возвращается с победным видом, — рассудительно заметил Кадфаэль, — значит, Овейн пошел на какие-то уступки. Или Кадваладр считает, что этим кончится, стоит чуть нажать на брата. Уж если существует какой-то смертный грех, которому никогда не поддастся Кадваладр, так это отчаяние.
