Александр Бушков - Сыщик
— Жаль, что мне не удастся увезти из Вены какой-нибудь технический курьез, — сказал Бестужев, видя великолепную возможность повернуть разговор в нужном направлении. — В Петербурге и в Берлине мне повезло. Забавные аппараты попались, совершенно бесполезные, но веселящие гостей…
Илона подняла рубильник. Понемногу останавливались шестеренки, перестали перемещаться вверх-вниз шары, незадачливое детище неведомого изобретателя-шарлатана вновь выглядело мёртвым нагромождением железа.
— Ну, делу легко помочь, — сказала Илона самым обыденным тоном. — Вадецкий как раз привез ко мне одного забавного изобретателя, он придумал что-то вроде кинематографа, только это не совсем кинематограф… В одной комнате устанавливается объектив, а в другую по проводам передаётся изображение того, что там происходит: цветное, чёткое… Занятная игрушка, но она мне быстро надоела, скучно стало…
— И куда ты её дела? — спросил Бестужев, затаив дыхание.
— Я этот аппарат вместе с изобретателем уступила Руди фон Гессеру, — сказала Илона так же обыденно. — Он был у меня, очень заинтересовался, вот я и отдала без всякой жалости, мне самой аппарат надоел…
Насколько мог небрежно Бестужев произнёс:
— Любопытно было бы посмотреть. Я очень интересуюсь кинематографом, у меня есть несколько аппаратов…
— Это не совсем кинематограф. Ты видишь в стеклянном ящике всё, что происходит в соседней комнате… в общем, там, где установлен объектив…
— всё равно это, должно быть, интересно…
— Да, поначалу. Но прискучит быстро. Если хочешь, я телефонирую Руди, поедешь к нему в гости и сам посмотришь. Я скажу, что ты мой друг, это ведь будет чистая правда…
— И далеко ехать?
— Ну что ты, он сейчас в своём венском особняке.
Ну, наконец-то! Снова обозначился след… и пускаться по нему следовало незамедлительно, потому что весьма опасные конкуренты так и наступали на пятки…
Илона безмятежно продолжала:
— Можешь поехать с Луизой, она тоже заинтересовалась этим аппаратом и хотела его посмотреть. Журналистка, сам понимаешь, они в Америке любят разные диковины и курьёзы…
Вот теперь у Бестужева не осталось никаких сомнений, что эмансипированная заокеанская гостья профессора Клейнберга и мисс Луиза, столь прекрасно владевшая оружием, — одно и то же лицо. Абсолютно невероятное было бы совпадение… Вот только для кого она работает? Или ею движет всего-навсего извечная любовь репортеров к сенсациям?
Илона, ещё раз бросив печальный взгляд на несостоявшуюся машину времени, направилась к выходу. Бестужев пошёл следом, обуреваемый жгучим нетерпением: так и подмывало кинуться из особняка сломя голову в поисках неведомого Руди — но об этом, разумеется, и речи быть не могло, ни один воспитанный человек так себя вести не будет…
— Я, к сожалению, с тобой поехать не смогу, — сказала Илона с какой-то очень уж загадочной улыбкой. — Приличия не позволяют. Насколько я знаю шалопая Руди, он с аппаратом развлекается так, что дамам там появляться не стоит…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
НОВЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ
Бестужев шагал по дорожке, вымощенной с исконно немецким тщанием. Особняк уже скрылся за вековыми деревьями парка, солнце поднялось довольно высоко. Сказать по совести, никаких особенных моральных терзаний из-за того, что неожиданно стал случайной игрушкой взбалмошной светской красавицы, он не испытывал по свойственному ему в жизни здоровому цинизму. Во-первых, всё пошло на пользу делу, а во-вторых, некоторые, что греха таить, многое бы отдали за то, чтобы оказаться на его месте. И воспоминания у него остались самые приятные: он был провожаем тепло и сердечно, с поцелуями и заверениями, что ничего на этом не кончается, а лишь начинается, он мог теперь явиться к нынешнему хозяину Штепанека, ссылаясь на рекомендацию Илоны, и, наконец, сейчас к воротам должен был подъехать экипаж, специально госпожой графиней отряженный, чтобы увезти его из этого загородного района к местам гораздо более, как выражаются учёные люди, урбанизированным.
Вот только… Каким бы приятным (и полезным для дела) ни оказалось приключение, он предпочёл бы, чтобы на месте Илоны была совсем другая особа. Которая в данный момент пребывала от него на расстоянии нескольких тысяч верст.
Но что тут поделать? Таня, Танечка Иванихина для него сейчас словно бы пребывала на Луне. Или ином отдалённом небесном теле, сообщение с коим существует только в фантастических романах. Он покидал Шантарск в такой спешке, что и речи не было уговорить кого-то передать ей хоть краткую прощальную записочку. Писать ей из Петербурга было бы предприятием, заведомо обречённым на провал: папенька-сатрап, никаких сомнений, изничтожил попавшее бы ему в руки письмо в три секунды. А своего петербургского адреса он Тане как-то не удосужился сообщить — никто не мог предполагать такого финала.
Самым разумным было бы выкинуть её и из сердца, и из памяти, навсегда и бесповоротно. Иванихин насчёт свадьбы не шутил — а сама Таня живой человек, не персонаж сентиментального романа, из-под венца не сбежит и безбилетной пассажиркой на тендере транссибирского экспресса в Питер к нему не заявится. И это вовсе не означает, что она плохая, дурная, скверная. Просто-напросто они все обитали в реальном мире, к сентиментальным романам имевшем отношение самое отдалённое. И потому надлежало принимать спокойно…
Он встрепенулся и поднял голову, заслышав демонстративное громкое покашливание. У крылечка флигеля (судя по виду, предназначенному для отдыха не самых почётных гостей) переминался с ноги на ногу Вадецкий с видом одновременно решительным и униженным. Бестужев всё понял.
— Доброе утро, — сказал он с легкой усмешкой. — Вышли напомнить, что за мной числится некий должок? А вы уверены, что он за мной числится?
— Ну как же! — сказал Вадецкий с видом игрока, поставившего всё на карту. — Меж нами возникла чёткая договоренность…
— Я помню, — кивнул Бестужев. — Вы должны были получить ещё пять тысяч, в случае если бы привели меня туда, где находится Штепанек… но в том-то и пикантность ситуации, дружище Карльхен, что его здесь не оказалось. О чём вы наверняка узнали ещё вчера.
— Но кто мог знать, что он так быстро прискучит графине…
— Это уже детали, — сказал Бестужев без особого сочувствия. — Буква договора, знаете ли…
— Но я знаю, где он сейчас находится…
— Я тоже, — сказал Бестужев. — У некоего Руди.
— Некоего… — саркастически усмехнулся Вадецкий. — Рудольф фон Моренгейм, дальний родственник императорской фамилии…
— Это, в принципе, тоже совершенно ненужные мне детали, — пожал Бестужев плечами.
— Я могу вас туда привезти, мне позволено там бывать…
— Сложилось так, что я туда могу явиться и без вашей рекомендации, — сказал Бестужев.
У Вадецкого обозначилось на лице какое-то странное выражение: смесь нахальства и робости. Он сказал мнимо равнодушным тоном:
— Будь на моём месте человек не столь благородный, госпожа Илона Бачораи могла бы очень быстро узнать о подлинном облике некоего сибирского князя…
Бестужев усмехнулся. И ответил с холодной расстановкой:
— Будь на моём месте человек, не склонный особо обращать внимание на законы, кое-кого после таких откровений могли бы и выловить из прекрасного голубого Дуная, куда он угодил по собственной неосторожности да так и пошёл ко дну, не крикнув. Вы же сами, Вадецкий, признавали недавно, что крупные концерны мало похожи на филантропические общества… — Он подошёл вплотную и наставительно постучал указательным пальцем по галстучному узлу собеседника. — И ещё. Обязательно бы встал вопрос, кто рекомендовал всем этим благородным господам беззастенчивого авантюриста, кто во всеуслышание именовал его сибирским князем и владельцем золотых рудников… И наконец, Вадецкий… Вам не приходило в голову, что я и в самом деле могу оказаться нешуточной персоной? Пусть и не «сибирским князем»? Я не привык, чтобы меня шантажировали.
— Господи, я и не пытался… Я просто хотел напомнить о нашем договоре…
— Который, собственно говоря, не выполнен, — не без жесткости произнёс Бестужев. — А если Штепанека не окажется и там? Если и там он, прискучив, пустился неведомо куда? В нашем мире, дорогой Карл, такими деньгами не разбрасываются.
Ему показалось, что у незадачливого репортера сейчас слезы брызнут из глаз. Похоже, он уже привык считать эти пять тысяч своими, возможно, мысленно уже и нашёл им применение. У Бестужева мелькнуло в душе нечто похожее на сочувствие — так, легонький проблеск, вовсе не делавший его добрым филантропом…
Он обернулся, заслышав цоканье копыт и стук колес — вдалеке, в аллее, показался открытый экипаж, запряжённый парой каурых, направлявшийся прямо к воротам.
