Игнасио Гарсиа-Валиньо - Две смерти Сократа
— Что значит — попроще? — ревел комедиограф. В ответ ему советовали вернуться в квартал Горшечников или, на худой конец, присмотреться к улице Треножников, Колиту, а то и Мелиту — выжженному солнцем пустырю за агорой, неподалеку от рыбного рынка. Аристофан кричал, что даже под страхом смерти не вернется в вонючие трущобы, и продолжал торговаться с невиданной горячностью. Сочинителя обуревал гнев, кровь бросалась ему в лицо, а с языка сыпались изысканные колкости вперемешку с циничными оскорблениями. Его, что, принимают за дурака? Да как этот жалкий мошенник, старая крыса, кровопийца смеет отказывать ему, великому комедиографу? В конце концов, Аристофан громко хлопал дверью и отправлялся искать справедливости к другому ростовщику.
В один прекрасный день он появился на пороге «Милезии» и, потупив взор, попросил аванс за комедию. Аристофану пришлось выслушать все, что Аспазия думала о бессовестных сочинителях, которые являются требовать денег, не предоставив даже первого акта. Впрочем, автору, который не боялся прогневать публику, выступая против порабощения женщин, можно было простить беспечность и невинные слабости. Аспазия возлагала большие надежды на новую пьесу о женской ассамблее, посрамившей мужчин, и комедиограф уже давно заверял ее, что работа идет полным ходом.
К несчастью, накануне Продик передал Аспазии уцелевшие рукописи Аристофана, рассудив, что в ее библиотеке они сохранятся лучше, чем в бедных лачугах, где перебивался комедиограф. Женщина провела целую ночь, разбирая чудовищные каракули, и обнаружила… список действующих лиц новой комедии. Дальше этого списка Аристофан не продвинулся. На что же, спрашивается, он потратил целых три месяца?
Предчувствуя бурю, Аристофан поспешно набросал несколько забавных реплик. Он собирался вложить их в уста главной героини, решительной и прозорливой женщины, чем-то напоминавшей молодую Аспазию. Комедиограф прочел вслух:
— «Сестры, не жажда славы заставила меня взять слово, но жестокие поругания и притеснения, которые нам, женщинам, приходится терпеть. Доколе мужья будут запирать нас на женской половине, вешать на двери тяжелые замки и выпускать молосских собак, чтобы отпугнуть соперников».
Аспазия внимательно прочла отрывок. Она с удовольствием отметила, что в заявлении героини не было ни тени бахвальства, а слова о поруганиях и притеснениях нашла вполне убедительными. Насчет тяжелых замков тоже получилось неплохо, однако… Что это еще за молосские собаки, которые отпугивают соперников? Как он посмел написать такую мерзость? Теперь публика сможет лишний раз убедиться, что женщины — легкомысленные и развратные существа, которых следует держать взаперти. Аристофан вяло возразил, что это всего лишь шутка.
— Ах, шутка! — возмутилась Аспазия. — И ты находишь ее смешной?
— Послушай, Аспазия… — Аристофан беспомощно развел руками. — Ты ничего не смыслишь в комедиях. Это такой сценический прием. Если выбросить собак, получится не смешно. Замки без собак не сработают…
— Довольно! И собак, и соперников вычеркнуть!
— А если поменять на беотийских собак? Или коринфских?
— Постарайся обойтись без неверных жен, к которым крадутся любовники. Неужели ты сам не понимаешь, как это грубо.
— Грубовато, но забавно.
Литературный спор был прерван появлением Необулы. Аристофан тотчас же позабыл о псах какой бы то ни было породы. Гетеру взбесило не слишком почтительное упоминание Пенелопы.
— Помнишь, как он нас провел с «Лисистратой»? — спросила она, ткнув пальцем в комедиографа.
— Провел? О чем ты говоришь, золотко?
— Тебе заказали комедию в защиту женщин, а ты выставил нас похотливыми дурехами.
— Но ты ведь не станешь спорить, что любая женщина, даже самая образованная, не всегда может противостоять страсти…
Аспазия закатила глаза.
— План Лисистраты срывается, — продолжала Необула, — потому что ее товарки и дня не могут прожить, не повалявшись с мужьями.
Аспазия засмеялась:
— Да-да, отлично помню: он тогда еще клялся, что такое больше не повторится.
Беднягу Аристофана загнали в угол. Он чувствовал себя готовой к закланию жертвой на празднестве кровожадных менад.
— А еще, — продолжала атаку Необула, — ты написал, что женщины не смогут голосовать поднятием руки, потому что привыкли задирать ноги!
— Что было, то было, — примирительно забубнил Аристофан, — все мы иногда ошибаемся. Но на этот раз все будет по-другому: я изображу вас разумными, отважными, благородными, не хуже героинь Еврипида.
— Мне нужна настоящая комедия, — отрезала Аспазия. — Никаких грязных шуточек про любовников и псов.
— И не вздумай подражать Еврипиду, он женоненавистник, — наступала Необула.
— Не трогай Еврипида, малышка, — взмолился Аристофан. — Сейчас он, должно быть, совершает приятную прогулку по царству Аида.
— Никогда не забуду это место из хора: «Женщины рождены на погибель мужчинам». И ведь это женский хор! Еврипид нас ненавидел и не упускал случая оскорбить. Он обзывал нас ведьмами, пьяницами, изменницами, шлюхами, плутовками и кошмаром мужчин. Надеюсь, хоть в этом ты его копировать не станешь.
Аспазия достала из шкатулки деньги, переложила их в кожаный кошелек и протянула комедиографу. Аристофан поцеловал ее тонкую руку.
— Не вздумай промотать их, больше не получишь. Клянусь Афиной, — пообещала хозяйка «Милезии», легонько дернув сочинителя за бороду.
Аристофан воспрянул духом и хотел было уйти, но возвратился с порога:
— А ты меня не накажешь, Необула?
ГЛАВА XXV
КЕОССКИЙ СОФИСТ вычеркнул Аристофана и Диодора из списка подозреваемых. Комедиограф был должен слишком многим: убийство одного кредитора лишь усложнило было его положение. Зубодер оказался миролюбивым и спокойным человеком, убежденным демократом, который не слишком жаловал Сократа и его опасные идеи. Единственное оружие, которым он мастерски владел и охотно пользовался, был острый язык.
Диодор открыто и бесстрашно рассуждал обо всем на свете. Продик ни за что не поверил бы, что такой человек может быть преступником или заговорщиком. Судя по всему, заговоры интересовали его только в теории.
Следующим в списке был главный подозреваемый — сын Анита Антемион. В юности он покинул дом из-за лютой вражды с отцом, а теперь мог задумать его убийство. Все эти годы молодой человек берег и холил свою ненависть к Аниту, подогревая ее вином. Аспазии этот пьянчуга скорее нравился. Она считала его умным и тонким человеком, остроумным, но отнюдь не легкомысленным.
Разыскать Антемиона в вечерний час не составляло труда: как и все пьяницы, он редко изменял своим привычкам. Ведущую к рынку широкую улицу запрудила отара овец. Продику пришлось свернуть в проулок, рискуя зачерпнуть сандалиями жидкой грязи. По дороге он миновал ручей, в котором женщины стирали белье, а потом, обмениваясь сплетнями, раскладывали его сушиться на камнях. Заметив среди них Ксантиппу, софист отвернулся и ускорил шаг.
Таверна располагалась в квартале Горшечников, сразу за Дипилонскими воротами, на берегу Эридана. Вокруг раскинулся поросший сухой травой пустырь с полинявшими рваными шатрами и бедными, вытоптанными свиньями огородами. Антемион проводил время в грязном дешевом кабаке, где вечно ошивались подозрительные личности. Он приходил сюда каждый вечер, чтобы неторопливо накачаться вином в компании таких же пьянчуг. Продик, надвинув шляпу по самые брови, зашел в таверну в сумерках, когда подозреваемый был еще вполне трезв, чтобы понимать собеседника и отвечать на вопросы, но уже достаточно пьян, чтобы искусно лгать. Едва софист переступил порог заведения, посетители, как по команде, подняли глаза от засиженных мухами столов и принялись мрачно разглядывать чужеземца. Трактирщик принес Продику кувшин разбавленного водой вина. Сын Анита был умыт, аккуратно причесан и одет в длинный дорогой хитон с винными пятнами на груди. На вид ему можно было дать около тридцати лет. Человек, доживший до таких лет, каждый день напиваясь до потери сознания, скорее всего, обладал железным здоровьем. Если бы не растрепанные волосы и спутанная борода, Антемион показался бы весьма привлекательным молодым человеком. В его глазах сквозили пытливый ум и болезненная подозрительность пьяного.
— Что тебе нужно, старик? — спросил Антемион. Меня зовут Продик, я прибыл с острова Кеос, что в Кикладском архипелаге. Я ищу Антемиона, сына Анита.
Тогда ты его нашел. Тот, кто пришел поговорить со мной, может считать меня своим другом. Я всегда не прочь поговорить с умным человеком, будь он стар или мал, местный или чужестранец, мужчина или женщина. — Антемион помолчал, собирая разбегавшиеся мысли, и продолжал с пьяным дружелюбием: — Знакомый или незнакомец. На самом деле я предпочитаю незнакомцев. Так поведай же мне, мой неизвестный друг, прибывший издалека, зачем ты хотел меня видеть.
