Николай Свечин - Между Амуром и Невой
Бритый, как лакей, рыжий мордатый парень с наглыми глазами крикнул из угла:
— Неси сюда «влазного» по тридцать копеек с башки, черти столичные!
«Влазным» называется взнос от нового арестанта в пользу артели при прописке в исправительной тюрьме; в пересыльной брать его не полагается. Но ошарашенные толкотней, зашуганные и голодные люди не посмели возразить и послушно полезли за деньгами. Вдруг Лыков поманил рыжего к себе пальцем.
Камера сразу затихла. Парень окрысился:
— Ты чё, «спиридон»? Белены объелся? Ты мне чёрта в чемодане не строй!
Но Лыков смотрел сурово и звал к себе пальцем требовательно. Рыжий грузно спрыгнул с нар, подошел вразвалку.
— Ну?
— Передай Брудастому — прибыли двое, о которых ему писал «рапорт» из Питера Сашка Красный Туз. Желают встретиться.
И подтолкнул паренька к выходу. Толчок был как бы шутейный, но крепкий детина выскочил в коридор, как пробка, теряя на лету штиблеты.
В продолжающейся тишине — камера любит представления — Алексей подошел к майданщику, сидевшему возле двух помятых чайников, кинул ему на одеяло новенькую хрустящую трёшницу.
— Пару чая и мандру[95]: ситный, колбасу и ещё госпитального квасу.
— Госпитального нету.
— Так достань! Принесёшь вон туда…
И Лыков пошел к наре рыжего. Залез ловким прыжком, сбросил вещи прежнего хозяина. Посмотрел удивлённо на соседа слева, и тот молча и быстро ретировался со своим мешком; освободившееся место занял Челубей.
Через десять минут лобовцы уже, свесив ноги, употребляли чай с закусками. Алексей подозвал майданщика, дал ему ещё рубль и велел принести остальным своим попутчикам пирогов «с таком»[96] и щековины. Голодные питерцы оживились, повеселели и начали глядеть уже посмелее: уверенная наглость Лыкова внушала им надежду на защиту.
Пришел рыжий, беспрекословно собрал с пола свои вещи и доложил, что их ждут. Он же и повёл Лыкова с Челубеем к Брудастому — «ивану», управлявшему Московской пересыльной тюрьмой.
Тот встретил их в дальней от входа камере, заселенной почти сплошь «деловыми». Он действительно, под стать кличке, имел двойной подбородок; грузный, но широкий, плечистый, с крепкой костью — что называется, поперёк себя шире. На лобовцев Брудастый смотрел враждебно.
— Сашка Красный Туз — порядочный арестант, и шесть лет уже «иван», — сообщил он гостям. — Потому только с вами и разговариваю. Но склонен вас раскассировать. Потому, «спиридон» — он и есть «спиридон»; ежели всякая сволочь будет здесь самовольничать, в чужой ряд залезать, то порядка не будет. А вы пришли, как большие «мазы»[97] …Рыжика вон выселили, а он мой поддувала и находится, значится, под моею рукою. Ты откуда такой взялся духовой? Ты хоть знаешь, с кем говоришь?
С десяток фартовых обступили их при этих словах со всех сторон, готовые принять непрошеных гостей в кулаки. Челубей застыл, прямой, как солдат, думая, кого же ударить первым, и понимая при этом обреченно, что они крепко влипли. Эх, перегнул Лыков палку со своей амбицией! А ещё «никого не бойся»…
Но Лыков стоял невозмутимо и смотрел на «ивана» с видом совершенно независимым, словно и не замечал занесённых уже над ним кулаков.
— Подумай, Брудастый — сказал он спокойно, — нешто мы с тобой станем из-за какого-то Рыжика собачиться? Я же не просто так, до ветру зашёл; ты разберись сначала. Посмотри на меня внимательно — ничего не замечаешь?
— Замечаю. Наглого «спиридона» замечаю, которого давно «азбуке»[98] не учили. Но это мы сей же час исправим… Вот отведут тебя в угол десять моих молодцов, накинут на башку азям и почнут битки давать — и что ты, наглая харя, сделаешь? Нешто сразишься со всею моею командою? Пупок не треснет?
— У вас тут на Москве недавно первейший батырь был, Коська-Сажень звали. Его твои ребята тоже бы в «тёмную» повели «азбуке» учить? Или бы сперва подумали?
— Коську никто никуда повести не смел — не тот был человек. Я уж его хорошо знавал! Его побить было не можно… Но ты-то, босота, здесь при чем? Али хочешь себя с ним на одну доску поставить?
— Нет, на одну доску уже не получится. Когда я разговаривал с ним в последний раз, Коська сидел на земле и колесо каретное обнимал. Вот так вот… (Лыков показал, как именно). И несколько при этом грустил…
Несколько секунд Брудастый смотрел на него, не понимая, потом до него дошло. Он вскочил в сильном волнении и быстро обежал вокруг стола.
— Так! так…так… Сейчас! Ага! Сначала один, высокий, убил кулаком лошадь — это, значит, был ты, — «иван» ткнул пальцем в стоящего до сих пор молча Челубея. — Коська попёр на тебя с топором, и пули его не брали. Тут подскочил сбоку второй, на вид совсем простого сложения, и в два тычка Коську и уделал. Это уже был ты!
«Деловые», плотно стоящие вокруг, все попятились разом назад.
— Молодец. Умный ты был бы человек, кабы не дурак. Теперь думай дальше. Когда списали мы с Челубеем вашего Анчутку — сделали вроде бы как доброе дело Михайле Ильичу, господину Мячеву, а он этого не оценил…
— Точно! Вас там всем обществом ловили.
— Нас пытались закончить, а я таких вещей, понимаешь, не люблю. Короче, провинился передо мной Мячев. И нашлись люди, которые ему это разъяснили.
— Степан Горсткин и…
— И тот, кто стоит за ним.
— …И тот, кто стоит за ним.
— Для тебя, Брудастый, важно, что новый московский «король» на сегодня мой должник. Как думаешь, сильно ты для него дорог? Давай выясним? Махнем твою голову на его должок…
«Иван» молчал.
— Это ещё не конец, Брудастый. Ты ведь управляешь на сегодня Централкой? Здесь есть человек, был старостой в третьем балагане, Пестриков фамилия. Так его в апреле разжаловали. А он не просто сам себе Пестриков — он служит у Анисима Петровича Лобова. И ты, сукин кот, об этом знал. Знал ведь? И про «Этапную цепочку» тоже слышал? Через неё серьёзные люди из Сибири назад возвращаются, а ты это возвращение им отменил. Сбой из-за тебя, дурака, произошел в «Цепочке». Ничего тебе сердце-вещун не подсказывает? У тебя на вышке обстоит неблагополучно. Нас с Челубеем сюда для этого и прислали, починить то, что ты наломал, и мозги у кого набок съехали — поправить.
— Ты погоди, не гони так, — заговорил Брудастый с жаром. — Ты не всё знаешь. В третьем балагане «пустынники» как раз с апреля правят, там моей власти нет. Да и первый уже к рукам прибирают, сволочи! Что я мог поделать? Силов не хватает с ними тягаться — их уже к полсотне привалило, а настоящих «деловых» и трёх десятков не наберется. Вот, жду: может, в среду угонят кого по этапу… Наглеют «зеленые ноги» с каждым днём — мочи нет терпеть; а куды деваться?
Лыков упругим шагом прошёлся из угла в угол, поводя широкими плечами, потом шлёпнул с шумом ладонью об стену:
— А давай их сегодня побьем! Не будем ждать никаких этапов — разгромим их по частям. Они же не в одном месте все пятьдесят спать ложатся?
— Нет, не в одном, — просветлел лицом Брудастый. — А ведь точно! Больше всех «пустынников» в том самом третьем балагане; на вчерашний день было тридцать четыре человека. В первом еще человек шестнадцать, может, семнадцать. В нашем совсем нет — тут фартовое место, а в четвёртом всего двое.
— Вот так их и отщучим. Начнем с третьего. К часу ночи собери всех своих, осторожно; мы с Челубеем присоединимся. Меня пусти впереди. Как ворвёмся, сразу держите двери изнутри, чтобы другие «пустынники» не могли зайти. Когда покончим с этими, пойдём по балаганам остальных добивать; они уж к тому времени прятаться от нас разбегутся… Слышь, ребята! главное, не дрефить! Бить с умом: жизни чтоб не лишать, иначе все в карцер пойдем; а поучить надо с душой. Будут помнить баню до новых веников. А то ишь, удумали — с фартовыми меряться!
«Деловые» весело загудели: речь Лыкова пришлась им по душе, и план, придуманный у них на глазах, казался осуществимым. А то, что такой богатырь сам вызвался идти в первых рядах, придавало дополнительную веру в успех.
…К трём часам ночи битва «деловых» с «пустынниками» завершилась. Она прошла по лыковскому плану. В третьем балагане, где развернулись основные события, двадцать три человека с Брудастым и питерцами во главе, схватились с тридцатью пятью бродягами. Несмотря на неравенство в силах, всё решилось положительно в несколько минут. Тройка бойцов с порога ворвалась во вражеские ряды острым клином. Когда от страшного удара Лыкова бродяжий «маз», саженный верзила, улетел под нару, будто пущенный из катапульты, его люди смешались и побежали. Их догоняли, валили на пол и добивали ногами без пощады. Некоторые «пустынники» взялись было за ножи; двоих фартовых порезали, причем одному пробили брюшину. Но сопротивление было уже сломлено; кого ловили с «жуликом» в руках — драли почти до смерти. Покончив с главными силами, «деловые» пошли в другие балаганы доводить дело до конца. Бродяг гоняли по всей Централке и лупили смертным боем, причём в этом участвовали шпанка и даже некоторые брусы, обозлённые диктаторским поведением «пустынников». Несколько часов велась загонная охота; бродяг вытаскивали из дровяных сараев, из-под кухонных котлов, даже из печей, отыскивали в нужниках и чердачных застрехах балаганов. Двое успели забежать в караулку, но их вынули и оттуда. Несколько «зеленых ног» покалечили, а одного, показавшего нож, забили-таки до смерти. Надзиратели благоразумно явились к шапочному разбору, чтобы лишь забрать наиболее пострадавших в лазарет, а относительно целых, для их же пользы, укрыть в карцере. Триумф «деловых» был полным, а низложенный было Пестриков сделался старшим старостой всей Московской пересыльной тюрьмы. Первое дефектное звено «Этапной цепочки» было починено.
