Смерть в губернской гимназии - Игорь Евдокимов
Известие о том, что на вверенной ему части произошло убийство, Сергей Иванович, как и ожидалось, воспринял в свойственной ему манере – громкой нецензурной бранью, в которой поименовал нехорошими именами и коллежского регистратора, и врача Покровского, и неизвестного убийцу, и (менее грубо и перекрестясь) незадачливую жертву. Потом поостыл и задумался. Ничего не попишешь: Нехотейский – не безродный крестьянин, труп которого, по предложению городового Петрова, можно было списать на утопление по пьяной лавочке. Гибель преподавателя гимназии, да еще и равного по чину самому приставу – аж целого надворного советника – можно сказать, столпа городского общества, нужно было раскрыть быстро. Да так, чтобы у губернатора и полицмейстера не осталось ни малейших сомнений: Богородицкий свое дело знает. А чтобы было на кого, в случае чего, свалить неудачу, пусть молодой Черкасов побегает, поразнюхивает, может – и найдет чего.
– Итак, Константин Алексеевич, – перешел от крика к опасно-ласковому мурлыканью Богородицкий. – Вот вам и подвернулась возможность проявить себя. Облекаю вас полным своим доверием и поручаю дознание гибели надворного советника Нехотейского. Как планируете действовать?
– Хм… – чуть стушевался Черкасов, бросил быстрый взгляд на Гороховского, но затем прокашлялся и начал. – Мне кажется разумным, в ожидании результатов осмотра тела и поисков городовых, обыскать дом Нехотейского, опросить его слуг, если таковые есть, и соседей. Также стоит наведаться в гимназию и поговорить с коллегами покойного. Возможно, это позволит восстановить его перемещения, и даст какую-то зацепку для раскрытия убийства по горячим следам. Если же нет – то будем отталкиваться от заключения врача и собранных показаний.
– Хорошо, Константин Алексеевич, вижу, что я не ошибся в своем выборе. Занимайтесь расследованием, а я пока доложу господину полицмейстеру. Юрий Софронович, помогите нашему молодому коллеге.
– Будет исполнено, Ваше Высокоблагородие! – вытянулся перед начальником Черкасов. Гороховский просто кивнул.
– Ну-ну, будет вам, Константин Алексеевич. Ступайте.
***
Черкасов проверил адрес-календарь и выяснил, что надворный советник Нехотейский Николай Михайлович проживал на Покровской улице, недалеко от дома своего бывшего патрона, директора гимназии Виноградова, отставленного от должности этой весной. Учитель занимал второй, верхний, этаж в симпатичном деревянном флигеле, входящем в усадьбу отставного полковника С. Туда-то и направились Черкасов и Гороховский. Квартальный надзиратель был человеком противоречивым. С одной стороны – хитрый, себе на уме, не упускающий шанса поживиться. С другой – дело свое он знал на совесть, за спокойствие своего участка ратовал без устали, и жители его любили. К Черкасову он относился чуть снисходительно, но с некоторой грубоватой симпатией. Самого коллежского регистратора несколько пугал грозный вид квартального и его привычка к месту и не к месту сыпать цитатами из Писания, но наличие рядом опытного квартального действовало на Константина успокаивающе. А спокойствие – это как раз то, чего неопытному коллежскому регистратору, впервые взявшемуся за расследование настоящего убийства, не хватало.
Помимо учителя, под его крышей проживали: молодой, франтоватый слуга (более подходивший для службы у какого-нибудь банкира и фабриканта, но никак не у преподавателя губернской гимназии), кухарка (деревенская баба, средних лет) и дворник, конечно же, из бывших солдат, следивший за порядком на всей усадьбе. Он, как и положено по должности, знал о жильце много чего, и рад был своими знаниями поделиться с полицейскими. Гороховский оставил беседовать с ним коллежского регистратора, а сам отправился допрашивать кухарку.
– Неприятный он был, Николай Михалыч-та, – сходу заявил дворник. – Вроде, детишек учит, а поди ж ты – то выпьет, то с нехорошими мужиками знакомство водит, то вообще ночевать не приходит.
– Да ладно тебе! – удивился Константин. – И его терпели?
– Ну, со старым директором-то они на короткой ноге, говорят, были. Да и не позволял он себе настолько открыто буянить – все за закрытыми дверями, только я, вон, да слуги об этом знали. А они чего? Он им платил, хоть и с опозданием, иногда. Чего ж хозяину косточки перемывать с пришлыми? Но, сдается мне, недолго бы такое продлилось. Помню, был Петров день, приезжает на извозчике Николай Михалыч, сам черней тучи. Я спрашиваю, «Вашбродь, случилось чего?». А он не слышит, знай, себе под нос бормочет. Я только краем уха слышу: «Ну, они тогда у меня попляшут, сами будут обратно просить!». А в другой раз пришел к нему посыльный, поговорили они о чем-то, а потом вылетает тот посыльный, а за ним жилец, злой, как черт, и кричит: «Поди прочь, и передай Федору Михайловичу, что на таких условиях я с ним говорить отказываюсь!». А я ж грамотный. Газеты, если достаются, читаю. Знаю, что Федор Михайлович – это директор их новый, гимназии-то. Вот, думаю, не все коту масленица, и за барина взялись!
– А что за мужики такие, нехорошие? – продолжил расспросы Черкасов.
– Да не знаю. С виду вроде приличные, не оборванцы, но на рожи взглянешь – перекреститься захочется. Я уж встал, как есть, в калитке, говорю – не пущу, шли бы вы отседова. А тут выходит Николай Михалыч, говорит – пусти. Я ему – как же я пущу-то, вы на них гляньте, вашбродь! А он меня дураком обозвал, говорит – то знакомцы мои, пусти. Вот так вот.
– И часто они ходили?
– Да, нет! Раза три-четыре всего и видел.
– А вчера?
– Нет, вчера не приходили.
– И рядом не крутились?
– Нет, что вы, я б заметил, у меня тут даже муха без спроса не пролетит, уж улицу свою я знаю.
– А вчера что Николай Михайлович весь день делал?
– Эт не скажу, я ж все во дворе больше, так что что он там дома делал не знаю. Забегал к нему днем паренек какой-то, с запиской. Сам Николай Михалыч сидел весь день у себя, а ближе к вечеру, как солнце уже садиться начало,
