Филип Гуден - Маска ночи
– Я принес вам пирог. – Абель порылся в своем камзоле и с некоторой долей торжественности преподнес старому шуту лакомство миссис Холланд. – Тем более что сейчас пора обедать.
Вилл Кемп сел в своей дощатой кровати и взял кусок пирога, не взглянув на него и не сказав Абелю ни слова благодарности. Он так и вцепился в снедь зубами. Я подумал: интересно, когда он ел последний раз?
– То есть, – сказал Кемп после того, как проглотил большую часть пирога, – вы должны понимать: когда я говорю, что выплясал себя из мира, я имею в виду, я выплясал себя из театра «Глобус».
– А еще я принес вам вот это, – произнес Абель Глейз.
Из другой полы своего камзола он извлек небольшую закупоренную бутылку. Я понял, что он заранее запасся этими скромными подношениями. Он был просто ходячей кладовой. Он протянул бутылку Кемпу, который уже устроился на краю своего низкого ложа. Кемп большим пальцем отбросил пробку, запрокинул назад голову и с громким бульканьем втянул в себя половину содержимого. Его кадык отплясывал джигу на костлявой шее.
Утолив жажду, он взглянул на Абеля.
– Херес мастера Ричардсона, – сказал тот.
– У Тейлора лучше, – проворчал Кемп. – Идите к Тейлору на Брайт-стрит. Ричардсон кладет в свое вино известь.
У меня в голове крутилась поговорка о дареном коне, которому не смотрят в зубы, но я промолчал. Пусть Вилл Кемп цепляется за последние крохи своего достоинства, раз уж у него, похоже, больше ничего не осталось. К тому же очевидно было, что Абель выбрал верный путь для того, чтобы добиться внимания и одобрения старого шута. Каковы бы ни были недостатки белого вина, результаты его действия проявились почти сразу же. Кемп по-прежнему сидел на краю кровати, но теперь он выпрямился, а на его лице – самой подвижной части его тела, которое когда-то двигалось непрестанно, – зажегся интерес к посетителям.
– Это только временно, – произнес он, окидывая взглядом скудную обстановку. – Я скоро буду выступать со «Слугами лорда Вустера».
У меня на этот счет были сомнения. Я не был уверен, что он когда-нибудь снова спляшет джигу или сострит на публике. Но Абель проявил больше чуткости.
– Было бы жаль, сэр, если бы сцена лишилась вашего гения на слишком долгий срок.
– И я того же мнения, господин… как вы сказали, ваше имя?…
– Абель Глейз.
– Приятно знать, что есть еще один или два человека среди «Слуг лорд-камергера», у которых голова на месте.
– Дик Бербедж передает привет, – вмешался я.
– Дурбедж? Ну и как там поживает этот ублюдок?
В действительности, это замечание об ублюдке почти дословно повторяло то, что сказал нам с Абелем сам Бербедж, только он имел в виду Кемпа.
– А господин Клякспир? А Томас Прыщ, и господин Доходяга, и все остальные жирные старые пайщики и негодяи, у которых дерьмо вместо лица?
– Труппа в порядке, как и их способности оценивать по достоинству, – ответил я.
Уловив некоторую принужденность моего ответа, Кемп опять обратил свое внимание на Абеля. В маленькой комнате достаточно и одного почитателя. Шут осушил бутылку до последней капли и, перевернув, подержал ее вверх дном с жалким, но при этом слегка наигранным выражением лица. Как если бы это был намек – а это, возможно, он и был, – Абель достал из своего камзола еще одну бутылку и протянул ее Кемпу, который не замедлил пригубить содержимое нового подарка, на этот раз без комментариев по поводу происхождения хереса.
– Сядьте, – сказал он затем. – Сядьте.
Сесть было не на что, но Абель быстро опустился на грязный, покрытый тростниковой циновкой пол, я последовал его примеру.
– Я все еще могу выкинуть номер, – сказал Кемп, подождав, пока его зрители устроятся, и затем встал прямо.
И вот, перед нашими глазами в прокопченной комнате в Доу-гейт он поднял руки, резво подпрыгнул, сверкнув в воздухе пятками, выпятил пах и вильнул бедрами. Но это была лишь тень былого танцора.
Остановившись, он сказал:
– Там еще был куплет… но я забыл слова.
Он снова сел на кровать и прильнул ко второй бутылке.
– Мои башмаки… Вы знаете, где они? – спросил он.
Сначала я подумал, что Кемп потерял свои туфли – а может, продал их за еду или питье, – потому что перед нами он плясал в одних чулках, но Абель быстрее меня уловил смысл сказанного.
– Ваши знаменитые башмаки для танцев, сэр?
– Они в нориджской ратуше, вот где, те самые, в которых я проплясал весь путь из Лондона. Там и стоят они рядком, прибитые к стене.
– Вы мастер мавританского танца, – произнес Абель. – Король прыжков.
Шут, принимая комплимент как не более чем нечто само собой разумеющееся, взглянул на нас; мы сидели, прислонившись к грубо оштукатуренной стене, всего лишь в нескольких футах от него. Его глаза блестели в полумраке.
– Там были женщины. Девчонка с каштановыми волосами и большими ногами… Я привязал колокольчики к этим ногам, чтобы она могла танцевать джигу вместе со мной. Я сам пристроил их, снизу и сверху.
Его руки обхватили воображаемые толстые ляжки.
– Потом была еще одна… Я порвал ей нижние юбки – случайно, видите ли, совершенно случайно: я подпрыгнул и приземлился прямо на ее платье, сломал ей все крючки и застежки, – так она и стояла там в одних панталонах, красная как рак, перед всеми людьми… которые отнюдь не были недовольны… А еще…
Вилл Кемп остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление производят на нас эти пикантные подробности. Лично я испытывал достаточный интерес и мог бы послушать еще, хотя и не слишком много. Но, по-прежнему обладая хорошим чутьем на эффекты, Кемп понял, что привлек внимание публики. Он прервал свой поток воспоминаний и, порывшись под своей низкой кроватью, извлек небольшой свиток.
– Вот вся история, – сказал он. – Называется «Девятидневное чудо Кемпа». Возможно, вы слышали о ней. Здесь изложен мой маленький рассказ, так что вы можете почитать его на досуге.
Он поднял рукопись. На обложке было заглавие – в точности как он прочитал его – и изображение нашего друга, в танце удаляющегося прочь, вместе со своим барабанщиком на заднем плане. Абель потянулся за памфлетом, но Кемп отдернул руку.
– Всего лишь шиллинг, – сказал он. – Или, раз уж вы члены моей старой труппы, девять пенсов. Вы можете приобрести мое описание этого грандиозного путешествия из Лондона в Норидж за каких-то девять пенсов. Или – добавим – поскольку вы довольно молодые члены труппы и, следовательно, не располагаете богатствами, как эти жирные старые пайщики, – всего лишь шесть пенсов. Шесть пенсов. Мое последнее слово.
Я ждал, что Абель вынет свой кошелек, но он изобразил сожаление, подняв кверху ладони, опустив уголки рта и пожав плечами. Так что, с некоторой неохотой, я вытащил собственный шестипенсовик – половину моего дневного заработка. Я протянул его Кемпу, отдавшему в обмен свое «Девятидневное чудо». Наклонившись вперед, он дыхнул на меня винными парами. Я тщательно свернул книжечку и засунул ее в свой камзол. Мой шестипенсовик исчез в тонкой жилистой руке Кемпа.
– Благодарю, мастер… Невилл?
– Ревилл, Ник Ревилл.
– Скажите мне честно, как у нас там дела.
– У нас?
– Ну, в труппе.
Насмешливое, почти глумливое обращение исчезло. Не было больше ни Дурбеджа, ни Клякспира. Просто «у нас». Глубоко внутри Кемп оставался одним из «Слуг лорд-камергера». С этой труппой он провел лучшие годы жизни. Впервые с того момента, как я переступил порог этой комнаты, я почувствовал некоторую жалость.
По-прежнему сидя на корточках на полу грязной каморки шута, я пожал плечами. Мне не хотелось создавать впечатление, будто мы жаждем возвращения Кемпа, – это было не так, а кроме того, Роберт Армии как комик лучше подходил для нашего нынешнего, куда более тонкого настроения, – но я не хотел ранить чувства старика тем, что после его ухода мы никогда не оглядывались назад.
– Вы, как никто другой, знаете, что такое театр, мастер Кемп. Даже в лучшие времена наши судьбы висят на волоске, – ответил я, высказав кое-что из того, что вертелось у меня в голове по пути в Доу-гейт. – К тому же скоро Великий пост.
Возможно, я вложил в свои слова больше грусти, чем намеревался, потому что Кемп сказал:
– Но у вас есть могущественный покровитель – лорд Хансдон.
– Лорд-камергер болен, – заметил я.
– А такой союзник, как королева?
– Она еще хуже чем больна, как вы, наверно, знаете. Все в Лондоне это знают.
– Возможно, все в Лондоне очень скоро будут больны, – сказал Кемп. – Слыхал я всякие россказни. Это только начало.
Я понял, что он говорит о чуме. А может, это была лишь старческая уверенность в том, что если он идет ко дну, то и все остальное должно потонуть вместе с ним.
– Но мы-то выживем, – возразил я.
– Конечно выживете, – ответил Кемп, ложась обратно в свою тощую постель. Секундное оживление, овладевшее им, когда он показывал свой трюк и пытался продать нам свой памфлетик, снова покинуло его.
