Сюзанна Грегори - Чума на оба ваши дома
Как практикующего врача и магистра медицины колледжа, Бартоломью вызвали на берег реки, где бледный как смерть мельник старался держаться как можно дальше от трупа. При воспоминании о том утре и о теле сэра Джона Бартоломью бросило в дрожь. Он попытался сосредоточиться на латинской скороговорке отца Уильяма и на церемонии, которой предстояло сделать Томаса Уилсона новым мастером колледжа Святого Михаила.
Наконец отец Уильям кивнул Кинрику, и тот затрезвонил в колокол, провозглашая, что церемония окончена. Студенты с гомоном высыпали из зала, за ними куда более степенно последовали профессора и коммонеры, и все двинулись к церкви Святого Михаила, где предстояло испросить Божьего благословения для назначения Уилсона. Бартоломью задержался, чтобы предложить руку Августу Илийскому, одному из коммонеров, который почти сорок лет преподавал в университете право, пока рассудок его не помутился от старости, и сэр Джон даровал ему право до конца дней жить и столоваться при колледже. Коммонеров в Майкл-хаузе насчитывалось десять: шестеро стариков, как и Август, посвятивших всю свою жизнь университету, а остальные — приходящие ученые, которые пользовались гостеприимством Майкл-хауза на краткие периоды научных изысканий.
Август устремил на Бартоломью взгляд молочно-голубых глаз и беззубо ухмылялся, пока тот бережно вел его из полутемного зала на залитый ярким августовским солнцем двор.
— Невеселый сегодня день для колледжа, — громко заявил он Бартоломью, чем навлек на себя недовольные взгляды кое-кого из преподавателей.
— Тише, Август. — Бартоломью похлопал по перевитой венами старческой руке. — Что было, то прошло, надо смотреть в будущее.
— Но подобный грех нельзя оставлять безнаказанным, — не унимался старик. — О нет. Нельзя забывать.
Бартоломью терпеливо кивнул. После смерти сэра Джона рассудок Августа помутился еще больше.
— Он не будет забыт, — заверил Бартоломью. — Все будет хорошо.
— Глупец! — Август вырвал у него свою руку, и Бартоломью изумленно заморгал. — Затевается зло, оно набирает силу и поразит всех нас, в особенности неосторожных. — Старик отступил на шаг и попытался распрямить согбенные члены. — Подобный грех нельзя оставлять безнаказанным, — повторил он твердо. — Сэр Джон намеревался проследить за этим.
— О чем это вы? — спросил озадаченный Бартоломью.
— Сэр Джон начал догадываться, — ответил Август, его выцветшие голубые глаза буравили Бартоломью. — И видишь, что произошло.
— Старик выжил из ума. — Зычный голос Роберта Суинфорда, раздавшийся прямо над ухом, заставил Бартоломью подскочить от неожиданности. Август принялся раскачиваться взад-вперед и напевать себе под нос какой-то гимн. — Видите? Он не ведает, что несет. — Он положил руку Августу на плечо и махнул Александру, управляющему, чтобы тот отвел старика обратно в его комнату. Август шарахнулся от прикосновения.
— Я уведу его, — сказал Бартоломью, заметив смятение старика. — Хватит с него на сегодня. Я приготовлю ему поссет, это его успокоит.
— Да, вся эта пышность и долгая церемония помрачили его рассудок еще больше обычного, — сказал Суинфорд, с отвращением глядя на Августа. — Упаси нас Господь от безмозглого дурака.
— Упаси нас Господь быть безмозглыми дураками! — рявкнул Бартоломью, выведенный из себя нетерпимостью Суинфорда.
Собственная резкость удивила его. Обычно он не грубил коллегам. С неохотой он признался себе, что введение Уилсона в должность и слова старого Августа растревожили его.
— Да ну, Мэтт, — сказал Суинфорд, отбрасывая свою обычную грубоватую манеру. — Нам всем пришлось несладко. Не надо позволять бредням старого безумца разрушать наши надежды на новое начало. С тех пор как умер сэр Джон, рассудок старика совсем помутился. Ты же сам вчера это говорил.
Бартоломью кивнул. Позапрошлой ночью Август переполошил весь колледж — заперся в своей комнате и кричал, будто черти собираются сжечь его заживо. Он попытался вылезти в раскрытое окно. У Бартоломью ушло несколько часов на то, чтобы успокоить старика, а потом он вынужден был пообещать, что проведет остаток ночи в комнате Августа, дабы черти не смогли вернуться. Утром разгневанный Август растолкал его и осведомился, что это Бартоломью делает у него в комнате без приглашения.
Старик прекратил раскачиваться и уставился на Бартоломью с лукавой улыбкой на лице.
— Только смотри, Джон Бабингтон, спрячь ее хорошенько.
Суинфорд досадливо крякнул.
— Уложи его в постель, Александр, и прикажи кому-нибудь из слуг посидеть с ним. Бедняга последнего ума лишился.
Управляющий бережно повел Августа к северному крылу колледжа, где жили коммонеры. До Бартоломью донесся голос Августа, который уверял Александра, что не хочет ужинать, поскольку только что закусил жирной крысой, которую поймал на выходе из зала.
Суинфорд положил руку на плечо Бартоломью и повернул его к церкви Святого Михаила.
— Зайдете к нему потом, Мэтт. Нам пора в церковь.
Бартоломью подчинился, и они вдвоем зашагали по Сент-Майкл-лейн к Хай-стрит. Церковь осаждали толпы людей, привлеченных, вне всякого сомнения, надеждой на новую раздачу монет.
Они прокладывали дорогу сквозь толпу, то и дело ловя на себе враждебные взгляды собравшихся. Не прошло еще и месяца с последней стычки между университетскими и горожанами, после чего повесили двоих молодых подмастерьев, зарезавших студента.[9] Страсти до сих пор не улеглись, и Бартоломью вздохнул с облегчением, когда добрался до церковных дверей.
Отец Уильям уже начал служить мессу, тараторя слова со скоростью, которой Бартоломью никогда не уставал поражаться. Монах взглянул на опоздавших, поспешивших занять места у алтарной преграды, но никаких признаков недовольства не выказал. Брат Майкл, несмотря на воркотню во время церемонии в колледже, отлично вымуштровал свой хор, и даже шум толпы, собравшейся снаружи, поутих, когда ангельские голоса взмыли к церковным сводам.
Бартоломью улыбнулся. Сэр Джон любил хор и нередко давал ребятишкам монетку-другую, чтобы они пели во время обеда в колледже. Интересно, у нового мастера найдется несколько лишних пенни на музыку, которая скрасит долгие зимние вечера? Он украдкой бросил взгляд на Уилсона: как ему пение? Коленопреклоненный Уилсон склонил голову, но глаза его были открыты, а взгляд устремлен на руки. Бартоломью пригляделся — и едва не расхохотался в голос. Уилсон подсчитывал что-то, загибая пухлые, унизанные кольцами пальцы. Мысли его были столь же далеки от музыки Майкла и мессы Уильяма, как, должно быть, и мысли Августа.
В церкви становилось душно от множества набившегося в нее народу. Начали расползаться самые разнообразные ароматы: резкий запах сукна, пота, ладана, немытых ног и, как обычно, затхлый дух с реки, пробивающийся сквозь все прочие запахи. Время от времени сквозь какое-нибудь незастекленное окно тянуло прохладным ветерком, который приносил собравшимся секундное облегчение. Несмотря на скороговорку отца Уильяма, церемониальная месса была долгой и почти невыносимой для горожан, не знавших латыни. Люди заскучали: сначала они переминались с ноги на ногу, пытаясь дать отдых ноющим от долгого стояния ступням, потом принялись возбужденно шушукаться.
Наконец месса закончилась, и Уилсон первым двинулся из церкви в колледж на праздничный обед. Небо, почти весь день ярко-голубое, начало хмуриться. Бартоломью поежился: после духоты внутри на свежем воздухе показалось зябко.
Толпа горожан за стенами церкви разрослась, привлеченная великолепием и роскошью. Бартоломью видел, что они недовольны и возмущены богатством, о котором кричали мантии многих ученых, и их мнимым превосходством. Пока процессия с Уилсоном во главе тянулась из дверей, Бартоломью расслышал сказанные вполголоса слова, что бездельники ученые-де обдирают город как липку. Эти замечания звучали громче и громче по мере того, как толпа набиралась уверенности.
Сознавая, что нарочитая демонстрация богатства колледжа Святого Михаила может отвратить от него горожан, Уилсон приказал одарить бедных мелкими монетами в честь избрания его на новую должность. Кинрика вместе с другими слугами, которым велели раздавать маленькие кожаные мешочки с мелочью, едва не затоптали, когда толпа нахлынула на них. Всякое подобие порядка немедленно исчезло. Те, у кого доставало сил пробиться вперед, пригоршнями хватали деньги. Замелькали кулаки, и слуги поспешно отступили, оставив толпу драться из-за монет.
Бартоломью увидел, что студенты начинают сбиваться в кучки. Некоторые были вооружены палками и небольшими ножами. Он торопливо велел им расходиться по своим колледжам и пансионам. Спровоцировать городскую драку ничего не стоило. Один вид группы вооруженных и рвущихся в бой студентов мог дать повод для полномасштабного побоища.
