Клод Изнер - Тайна квартала Анфан-Руж

— Его перекрасили, а еще… — Кэндзи замолчал, услышав, как разносчик газет выкрикивает заголовки:

— «Скотланд-Ярд продолжает опрашивать слуг леди Фанни… — Кэндзи не расслышал фамилии за грохотом проехавшего мимо фиакра, — …убитой в своем имении „Бруэм Грин“. Личность человека, посетившего ее в день убийства, все еще неизвестна!»

— …Поменяли стекла, — закончил фразу Кэндзи.

— Зайдем туда? — предложила Айрис.

— К чему тревожить призраки прошлого?

— Мне нравится Бромптон. Если бы я выбирала, где поселиться в Лондоне, то остановилась бы именно здесь…

— Мы с вашей матерью, бывало, встречались под кедром в Ботаническом саду, недалеко от богадельни. Читальный зал на Кромвель-роуд тоже был нам по душе. Не прогуляться ли нам туда?

— Лучше пройдусь по магазинам. Я обещала Таша привезти чай от Твайнинга, а его можно купить на Стрэнд. А Виктор просил каталоги книготорговца Куоритча[6] и из магазина фотооборудования Истмена,[7] это на Оксфорд-стрит. Заодно посмотрю себе платья. Отец, мне нужны деньги!

Кэндзи подавил вздох. Кончится тем, что Айрис пустит его по миру! А если не Айрис, то Эдокси Алглар, она же Фифи Ба-Рен, которая вернулась к нему месяц назад, расставшись со своим русским князем. Он вспомнил, что хотел выбрать для любовницы какое-нибудь украшение в одном из ювелирных магазинов на Нью-Бонд-стрит.

Кэндзи ценил Эдокси, ее шарм. Она умела привносить в их отношения свежесть чувств. Но связь эта была лишь физиологической и не отличалась глубиной: Кэндзи хранил в своем сердце образ Дафнэ.

— Хорошо, — вздохнул он и вытащил бумажник. — Но не забудьте, мы ужинаем в ресторане при отеле в половине седьмого. А потом отправимся в Ковент-Гарден, я заказал нам ложу. К ужину я, вероятно, опоздаю, но вы должны прийти вовремя.

Айрис молча кивнула. Она ненавидела оперу и уже предвкушала, что будет помирать там со скуки.

«Я буду думать о Жозефе, — решила она, входя в омнибус. — И куплю ему булавку для галстука».

Париж, 8 апреля, пятница,

5 часов утра

Это уже вошло у него в привычку: тихонько вставать, прислушиваясь к тихому дыханию Габриэль, подхватывать с кресла одежду и идти одеваться в ванную. Потом он зажигал масляную лампу, заходил в буфетную, быстро выпивал стакан воды и съедал кусок хлеба. Сбегая по лестнице, радовался тому, что старая шавка наконец издохла и не выдаст его тявканьем. Спустившись, снимал нагар с фитиля и ставил лампу перед комнатой консьержки.

Он осторожно, чтобы не скрипнула, приоткрыл входную дверь и пересек двор, стараясь, чтобы каблуки не стучали по брусчатке. Четыре шага — и он уже на улице, опьяненный свободой, как всегда, когда удается ускользнуть из дома. Поначалу невозможность уснуть доставляла ему неудобство, со временем он свыкся с этим, потом это стало повторяться все чаще, в конце концов бессонница стала хронической. Ночь — его стихия. Когда не получалось уснуть, он занимался изысканиями для завершения своего великого произведения. А иногда после трех-четырех часов беспокойного сна просыпался на рассвете, как этим утром. Тогда он бродил по пустынным улицам до Севастопольского бульвара или, облокотившись на стойку в кафе, потягивал кофе в компании зеленщиков, поджидавших открытия рынка Ле-Аль.

Обитатели квартала Анфан-Руж еще дремали в своих домах за наглухо закрытыми окнами. А снаружи дул пронизывающий ветер — так что дыхание превращалось в пар. Сумрак, влажная брусчатка узкой улочки Пастурель, туманный провал улицы дю Тампль, затем улица Гравилье. Свет и тьма играли в догонялки. Тихо журчал ручеек на улице Турбиго; портал церкви Сент-Николя-де-Шам нависал, как скала. На площади суетились крестьяне в голубых рубашках и белых хлопчатобумажных шапочках; они возвращались с рынка Бальтар, куда доставили овощи, распрягали лошадей и направлялись к улице Гренета. Мужчина прошел мимо огромного ангара фабрики игрушек, загроможденного повозками, и тут кто-то окликнул его по имени. Он остановился, огляделся по сторонам и шагнул к повозкам, откуда, как ему показалось, его позвали. Прозвучал сухой щелчок. Мужчина поднес руку к груди, на его лице промелькнуло недоумение, ноги подкосились, и он рухнул на упаковки фуража.

Когда его затащили за груду ящиков и чья-то рука ощупала его сюртук в поисках бумажника, он был уже мертв.

Париж, тот же день, 7 утра

Бледный свет просачивался сквозь шторы, издалека доносился привычный шум улицы. Перо летало по бумаге:

…И услышали они семь раскатов грома. Я — посланник, я уничтожил двух свидетелей. Теперь я должен уничтожить это клеймо, прежде чем лжепророки завладеют им и соблазнят людей принять метку зверя и поклоняться ему.

Он отложил перо, закрыл тетрадь и убрал ее в потайное местечко в платяном шкафу. На письменном столе в графине с водой плескалось розовое отражение лампы.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пятница, 8 апреля,

9 часов утра

Когда Таша спала рядом, прижавшись щекой к подушке, Виктор испытывал блаженное чувство покоя. Пусть сейчас она улетела в своих сновидениях куда-то далеко, все равно принадлежит ему. Он ругал себя за это собственническое чувство, пытался бороться с ним, но всегда терпел поражение. Оно могло затаиться на много месяцев, но потом внезапно охватывало его с новой силой. Порой Виктору казалось, что Таша чем-то встревожена, что-то от него скрывает. Недавно он застал за ее чтением письма, которое она поспешно спрятала при его появлении, и теперь его терзали подозрения.

Он притулился рядом с ней, любуясь соблазнительными изгибами ее обнаженного тела, но беспокойство не оставляло его. В мыслях, словно на чердаке, забитом хламом, метались надежды, тревоги, они набегали одна на другую, как волны…

Найти письмо, узнать, что в нем.

Решив больше не противиться искушению, Виктор поднялся, скрупулезно изучил содержимое всех ящиков с бумагой для рисования, комод и карманы одежды Таша. Ничего не обнаружив, снова свернулся калачиком на кровати и уставился в пустоту.

Где же покой и гармония, которых он ждал от совместной жизни? Да и вместе ли они? Две квартиры в одном дворе, у каждого свое дело…

«Нашей любви три года, а она так и не выросла… И ты сам ничуть не вырос», — упрекал он себя, теребя непокорный вихор.

Потянулся к Таша и поцеловал ее висок, затылок, шею. Она, не просыпаясь, обняла его, ее нога скользнула между его ног, и течение увлекло их в океан, из которого нет возврата.

— Что у вас за несносная привычка забывать о своих обещаниях, молодой человек! — громко возмущалась графиня де Салиньяк.

«Чушь собачья… При чем тут мои обещания?», — недоумевал Жозеф, наспех заворачивая в бумагу покупку для первой за все утро клиентки.

— Вы уже целую вечность обещаете мне достать у Олендорфа «Роман о синем чулке» Жорж де Пейребрюн.[8] Я все еще не потеряла надежду ее получить… Ладно, сколько я вам должна?

Графиня де Салиньяк уставила на него лорнет. Потом, нагнувшись, взглянула на название книги, которую молодой человек пытался спрятать под газетой.

— Фенимор Купер. Умы современной молодежи питают ужасы и насилие… А потом мы удивляемся, что по улицам бродят бандиты и убийцы! — процедила она, поджав губы так, что они превратились в тонкую линию.

Она заказала еще несколько книг Жюль Мари,[9] схватила их и покинула магазин, хлопнув дверью так яростно, словно ее поразил вирус бешенства — болезни, о возвращении которой в Париж газетчики трубили на каждом углу.

— Попутного вам ветра, — буркнул ей вслед Жозеф и принялся в очередной раз перечитывать письмо Айрис.

хватит ли у меня мужества написать «возлюбленный»? О да, Ваши поцелуи дают мне на это право. Считайте, что это письмо — гарантия моей верности. Я обещаю быть Вашей, как только Вам удастся убедить моего отца в исключительности Вашего таланта. Я же клянусь Вам в верности…

— Верность, — пробормотал он. — Прекрасно. Пожалуй, слишком сдержанно, но все равно прекрасно. Она застенчива, но это ничего… А вот убедить ее отца…

Жозефу показалось, что над кричаще яркой обложкой «Последнего из могикан» с изображением индейца с томагавком возникло суровое лицо Кэндзи.

Звякнул колокольчик: кто-то вошел в лавку. Жозеф сунул книгу в карман и изобразил любезную улыбку.

— Я хотел бы видеть месье Кэндзи Мори, владельца этого магазина.

Мужчина в черном пальто, в шляпе дыней, в темных очках. В его голосе странным образом сочетались сила и флегматичность, и Жозеф внезапно забеспокоился, вообразив, что это полиция нравов явилась сообщить Кэндзи, что его служащий покусился на честь его дочери.