Эллис Питерс - Эйтонский отшельник
Миновав огороды, они прошли в цветник, где розы на клумбах уже переросли и начали ронять лепестки. Обогнув угол буксовой изгороди, они вышли на широкий двор, пустынный в этот утренний час, когда почти все находились на работах. Разве что несколько приезжих прохаживались подле странноприимного дома и конюшен. Едва Хью с Кадфаэлем обогнули высокую изгородь и сделали несколько шагов по двору, как чья-то маленькая тень метнулась от ворот хозяйственного двора, где тесно, в три ряда, стояли сараи и амбары с монастырскими запасами, и тут же пропала в узком проходе, что вел со двора в монастырь. Минуту спустя она вновь мелькнула уже на другом конце аллеи. Глаза мальчика были скромно потуплены, руки смиренно сцеплены на животе, — ну сущий ангел! Кадфаэль предусмотрительно тронул Хью за плечо и приостановился, не желая, очевидно, слишком смущать мальчика.
Тот прошел мимо лазарета, свернул за угол и был таков. Можно было не сомневаться в том, что, едва убедившись в счастливом избавлении от посторонних глаз, он вновь дал деру, — только пятки засверкали! Хью мрачно усмехнулся. Кадфаэль посмотрел ему в глаза и промолчал.
— Ну и ну! — сказал Хью. — Ты снял яблоки только вчера, их даже не успели разложить по корзинам. Хорошо еще, что мальчишка встретился нам, а не приору Роберту. Это с животом-то оттопыренным, как у беременной женщины!
— Кое-кто из нас смотрит на такие вещи сквозь пальцы. Наверное, он выбирал самые большие яблоки, но не больше четырех. Ворует он в меру. Может, проспорил, а может, и просто из озорства, ради удовольствия вновь и вновь искушать провидение.
Поднятая бровь Хью свидетельствовала о том, что он в недоумении.
— Почему именно четыре?
— Потому что при школе у нас только четверо мальчиков, а если уж воровать, то, разумеется, на всех. У нас есть еще несколько послушников, чуть постарше, но перед ними он вряд ли несет какие-либо обязательства. Пусть воруют сами или остаются с носом. А известно ли тебе, как зовут этого постреленка? — спросил Кадфаэль улыбаясь.
— Да нет, но ты почему-то остановил меня.
— Правда? Как бы то ни было, это сам Ричард Людел, новоявленный лорд Итона, — сказал Кадфаэль и задумчиво, как бы в оправдание пошатнувшейся репутации мальчика, добавил. — Но, честно говоря, он еще не знает об этом.
Когда за Ричардом прислали послушника, он, скрестив ноги, сидел на берегу мельничного пруда и сосредоточенно догрызал остатки большого сочного яблока.
— Тебя зовет брат Павел, — объявил посыльный, и выражение лица у него было, как у человека, вынужденного сообщить дурные новости. — Он ждет тебя в монастырской приемной. И лучше поторопиться.
— Меня? — удивленно спросил Ричард, еще не до конца переживший радость от удачно совершенной кражи. У него не было особенных причин бояться брата Павла, наставника послушников и учеников, который был человеком весьма мягким и снисходительным, но можно было попытаться избежать и его упреков. — А зачем я ему понадобился?
— Тебе лучше знать, — сказал послушник с ехидцей. — Мне он этого не сообщил. Ступай и узнаешь, если и впрямь сам не догадываешься.
Ричард бросил огрызок яблока в пруд и нехотя поднялся на ноги.
— В приемной, говоришь? — переспросил он.
Просьба зайти в такое уединенное и официальное место, как приемная, свидетельствовала о чем-то весьма серьезном, хотя Ричард не мог припомнить за собой никаких сколько-нибудь значительных проступков в последний месяц. Тем не менее, он решил держаться настороже. В задумчивости он неторопливо пошел прочь от пруда, ступая босыми ногами по прохладной траве; затем его задубелые ступни почувствовали булыжник мощеного двора, и наконец он оказался в небольшой сумрачной приемной, где наезжавшие время от времени миряне могли с глазу на глаз поговорить со своими оставленными в монастыре родственниками.
Брат Павел стоял, повернувшись спиной к окну, единственному в приемной, отчего и без того темное помещение казалось совсем мрачным. Брат Павел был высок, его коротко стриженые волосы, лежавшие вокруг бритой макушки, были все еще густы и черны, хотя монаху было уже под пятьдесят. Обычно он стоял, да и сидел тоже, слегка наклонившись вперед, поскольку уже много лет ему приходилось общаться главным образом с теми, кто вдвое уступал ему в размерах; сам же он имел намерение лишь наставлять их на путь истинный, а не подавлять своей статью и мощью. Он был добр, учен и снисходителен и отлично делал свое дело, умея держать своих подопечных в узде, не прибегая к запугиванию. Самый старший из его нынешних подопечных, отданный в монастырь пяти лет от роду, а теперь уже достигший своего пятнадцатилетия и готовившийся стать послушником, рассказывал своим товарищам страшные истории о предшественнике брата Павла, который раздавал розги направо и налево и вдобавок обладал таким жутким взглядом, что кровь стыла в жилах.
Почтительно поклонившись, Ричард встал перед своим наставником. Лицо мальчика выражало полную безмятежность, зеленоватые глаза лучились ангельской невинностью. Он был худощав и маловат ростом для своих лет, но зато подвижен и ловок, как кошка; светло-каштановые волосы, густые и вьющиеся; обе щеки, равно как и его прямой нос, были сплошь покрыты золотистыми веснушками. Широко расставив босые ноги и шевеля пальцами на досках пола, Ричард стоял, глядя в лицо брата Павла взглядом покорным и невинным. Павлу был отлично знаком такой немигающий взгляд.
— Ричард, подойди и сядь рядом со мной, — сказал он как можно мягче. — Я должен тебе кое-что сказать.
Одного этого было вполне достаточно, чтобы смутить мальчика, поскольку сказано это было с такой значительностью и таким извиняющимся тоном, словно Ричард нуждался в утешении. Мальчик слегка нахмурился, но вызвано это было скорее всего простым удивлением. Он позволил брату Павлу усадить себя на лавку и обнять за плечи, и сидел теперь рядом с ним, тупо глядя на свои босые ноги. Он готовился к выволочке, но тут, похоже, было нечто совсем иное, к чему он не был готов, и теперь терялся в догадках.
— Тебе, наверное, известно, что твой отец храбро сражался в битве при Линкольне и был тяжело ранен. И что с тех пор со здоровьем у него было совсем плохо.
Крепкий, всегда сытый и вполне сносно ухоженный, Ричард не очень-то представлял себе, что значит «плохо со здоровьем», за исключением того, что нечто в этом роде бывает со стариками.
— Да, брат Павел, — ответил он немного приглушенным голосом, сообразив, что именно это от него сейчас и требуется.
— Сегодня утром твоя бабушка прислала к шерифу своего грума, — продолжал брат Павел. — Он принес печальную весть, Ричард. Твой отец принял последнее причастие и получил отпущение грехов. Он умер, дитя мое. Ты его наследник и должен быть достоин своего отца. В жизни и в смерти он в руке господней. Равно как и все мы.
Задумчивое удивление не отступало, Ричард по-прежнему сидел, глядя на свои босые ноги, руками он теперь вцепился в край лавки, на которой сидел рядом с братом Павлом.
— Мой отец умер? — переспросил он.
— Да, Ричард. Рано или поздно это ожидает всех нас. Всякому сыну надлежит в свой срок занять место отца, вступить в его права и нести его обязанности.
— Значит, теперь я стану лордом Итона?
Брат Павел не принял сказанное как знак выражения радости по поводу выгодного для мальчика события, но скорее как свидетельство осознания важности слов, сказанных самим братом Павлом. На наследника и в самом деле ложилось бремя ответственности и к нему переходили все привилегии, которые принадлежали его отцу.
— Да, теперь ты лорд Итона. Точнее, станешь им, когда подрастешь. Ты еще должен набраться мудрости, чтобы научиться как следует управлять своими владениями и подданными. Именно на это и рассчитывал твой отец.
С трудом осмысливая практическую сторону сложившейся ситуации, Ричард мучительно пытался вызвать в своей памяти образ отца, уход которого требовал теперь от него мудрости и благоразумия. Из своих редких в последнее время визитов домой, на Рождество и на Пасху, он помнил только, что по прибытии и отбытии его допускали в комнату больного, где стоял запах лекарственных трав и преждевременной старости, разрешали поцеловать осунувшееся серое лицо и услышать низкий, безразличный из-за болезни голос человека, называвшего его сыном и просившего его прилежно учиться и хорошо вести себя. От воспоминаний Ричарду стало не по себе. Он никогда не принимал этого близко к сердцу.
— Ты любил своего отца и делал все, чтобы угодить ему, не так ли, Ричард? — поспешно и мягко сказал брат Павел. — Ты и впредь должен делать то же самое. Можешь помолиться о его душе, это послужит утешением и тебе самому.
— Должен ли я отправиться теперь домой? — спросил Ричард, которому в эту минуту важнее было понять, что ему делать, нежели слова утешения.
— На похороны отца — разумеется. Но дома ты не останешься, еще не время. Твой отец хотел, чтобы сперва ты как следует выучился читать, писать и считать. Ты еще слишком молод, а пока ты не станешь мужчиной, за твоим манором будет присматривать управляющий.
