Александр Зеленский - Лиходеи с Мертвых болот
Впрочем, грехов особых за собой Лука не ведал. Ну, разве любил в отъезде за бабами-молодухами приударить, в чем потом сильно раскаивался и на коленях перед образами прощение вымаливал. Он уже давно про себя посчитал, сколько за каждую бабу соблазненную поклонов и свечек положено, так что душа его была спокойна. Что своих же купцов и заморских гостей надуть случая не упускал, любил на грош пятаков выменять — так на то и купеческая жизнь, правила такие. Ну а насчет чрезмерного пристрастия к доброму вину да браге — так это вообще дело Божеское, в Святом Писании недаром сказано, как Иисус в вино воду превращал. Впрочем, хоть и любитель был Лука выпить, но чересчур не увлекался. Вон цены какие, а он прижимистый, привык деньги считать, знал: денежка к денежке идет. Больше всего пить любил он за чужой счет, но таких глупых, кто напоит забесплатно, немного в его жизни встречалось. Притом чем дальше — тем их меньше. С чего бы это?
Тот вечер купец решил провести в кабаке. Сидел Лука за столом и потягивал маленькими глотками брагу, закусывая пирогом с вязигой. Он уже заскучал в одиночестве. Из друзей, приятелей и просто купцов, с которыми можно посудачить о житье-бытье, в кабаке никого не было. С простолюдинами общаться — ниже его достоинства. Один приличный человек — дьяк воеводинский в углу, но к нему на хромой кобыле не подъедешь: гордый, неприступный. А где его гордость, когда от имени хозяина деньгу с простого люда тянет да за чужую монету вино пьет?
Тут-то перед Лукой и возник незнакомец: высок, длинноволос, как положено православному, с окладистой черной бородой. Лука уважал мужиков с густыми бородами. Насмотрелся на многое он за свою жизнь, немало немчуры повидал, что вообще бреется гладко, как колено. Стыдобища-то!.. Одет незнакомец был богато: мягкой кожи сапоги, подбитые гвоздями, роскошные красные штаны с зеленью, синий зипун с длинными рукавами. Вышитый серебром кушак подпоясывал тело, как и положено, под брюхо, от чего чернобородый казался значительным и толстым, хотя на самом деле и не отличался тучностью. За поясом у него торчал кинжал.
Незнакомец сразу понравился Луке — человек достойный, приличный, он принадлежал, похоже, к так любимым купцом людям, которые могут напоить за свой счет.
Чернобородый учтиво поздоровался, попросил разрешения подсесть к столу и примостился напротив Луки, при этом назвав его по имени.
— Откуда, добрый человек, ты меня знаешь? — удивленно вопросил Лука.
— Ты ж ныне знаменитость. Вон какое путешествие пережил, — ответствовал чернобородый.
— Да уж было…
— Наверное, не только товару, но и рассказов разных привез? — поинтересовался незнакомец.
— Это уж завсегда.
— Ну, так расскажи, что на свете белом деется… Э, принесите-ка доброго вина… За мой счет, мил человек! — успокоил незнакомец, встрепенувшегося было купца.
И пошла гулянка. Язык у Луки развязался, он охотно рассказывал о путешествии, не забыв приврать о колдунах, варящих в котлах младенцев, о разбойниках, которые едва не казнили мирных купцов путем привязывания к двум березам, о ведьмином шабаше, якобы собственными глазами виденном. Незнакомец всё подливал и все выспрашивал, но Лука лишь махал рукой и твердил:
— Не, этого я не помню. Про Москву хочешь? А вот такую присказку знаешь? Мать дочку спрашивает: «Кто это идет?» «Черт, мама!» «Ох, хорошо, что не москаль. От черта открестишься, от москаля же дубиной не отобьешься».
— Как ты сказал? Ха-ха, молодец! — подливал купцу хлебного вина чернобородый.
— А про туляков знаешь, как говорят? Хорош заяц, да тумак — хорош малый, да туляк.
— Ха-ха, молодчина!
— А про ярославцев…
С каждой кружкой новый знакомец нравился Луке все больше, а мир вокруг становился все зыбче. Язык у него мел, что помело. Даже государю-батюшке Михаилу Романову досталось за то, что купцов заморских развел:
— Как буду снова на Москве, все царю в глаза выскажу. Пущай попробует не выслушать муромского купца!..
Потом Лука задремал, уткнувшись лицом в наполненное объедками блюдо. Что было дальше, в его памяти сохранилось лишь урывками. Помнил, как сильные руки подняли его, помнил глухие закоулки. Куда-то он шел. Точнее, его вели. А потом — черное забытье.
Очнулся он с трудом. Вынырнул из липкого, мрачного полузабытья. Его трясло и знобило, голова до конца не прояснилась. Потому ужас охватил купца не сразу, а только тогда, когда тот понял, что вокруг сплошная темень, а сам он связан по рукам и ногам. Услышав длинный, протяжный вой лесного хищного зверя, Лука окончательно пришел в себя. Один в ночном лесу!
Веревки, которыми его привязали к дереву, оказались крепкими, и купец, хоть его голова и должна бы быть занята другим, отметил, что товар качества отменного, скорее всего с Волги. Затем ужас накатил на него с новой силой, заставил дергаться, вырываться, но путы только глубже врезались в кожу и доставляли сильную боль. Тогда Лука повис на них и в отчаянии завопил на весь лес:
— Помогите-е-е!
Потом набрал в легкие побольше воздуха и вновь завопил:
— А-а-а!
Тут в кустах что-то затрещало, и Лука, покрывшись в момент холодным потом, подумал: «Ведмедь, не иначе!»
— Я те покажу — орать, — послышался грубый голос. — Замолчь, гадюка подколодная, не то враз кишки выпущу. Приказано, чтоб тихо стоял и не вякал. Цыц, поганка!
В голосе ощущалась такая нешуточная угроза и злоба, что Лука подумал — этот свирепый тип, пожалуй, не лучше, чем ведмедь или волки… Нет, волки все ж-таки будут похуже.
— Э, браток… — попытался договориться купец.
— Цыц, сказано, не то ремней из шкуры нарежу! — пригрозил все тот же голос.
— Господь, обереги, — прошептал под нос Лука.
Чернобородый появился утром и отослал охранника. Рубаха на нем теперь была серая, не такая богатая, да и сапоги потяжелее, подешевле. В руке — топор. Сейчас он походил на зажиточного крестьянина.
— Здоровья тебе, Лука сын Мефодия!
— Что ж ты творишь-то? Пошто меня чуть на съедение волкам не отдал?.. — запричитал купец.
— Не отдал бы. Ты мне живым нужен. Ответил бы вчера по-хорошему, о чем я тебя спрашивал — не стоял бы теперь здесь. Когда я тебя спросил о деле, что ты мне ответил? Что о твоих успехах торговых ни с кем говорить не желаешь. Таково твое правило, и даже для хорошего человека менять ты его не намерен. Говорил?
— Ну, говорил, — сказал Лука. Беседа с чернобородым была спокойная, и на душе купца немного полегчало. — И сейчас тоже скажу.
— Ну, скажи. А я тебе для начала палец отрежу, потом руку. Последним язык вырву, потому ты мне еще многое сказать должен.
— Да как же это?.. — проблеял купец.
— Кому ты, чертов сын, в прошлом году книгу «Апостол» в серебряном окладе продал?
— Так разве упомнишь?
— Еще как упомнишь!
— Ну, Георгию Колченогому, купчишке из… — Лука назвал небольшой городок. — Так какая тебе польза с того? Его недавно в наших лесах разбойники порешили. Сам Роман Окаянный, поговаривают…
Чернобородый нахмурился.
— Плохо. А куда Колченогий ту книгу дел?
— А мне откуда знать?..
Слова Луки звучали неискренне, и чернобородый, почувствовав это, равнодушно произнес:
— Ну что ж, будем косточки твои молоть.
Купец привык не делиться ни с кем, даже бесполезными сведениями, но сомнения в том, что чернобородый способен устроить ему страшную пытку, не было. Поэтому Лука нехотя процедил:
— Георгий говорил, что боярину государеву в своем городе продал. Мерзавец, двойную цену супротив моей выпросил, а мне и этого платить не хотел. Поговаривал потом, что книга та — бесценна. С нее якобы сам первопечатник Иван Федоров свой знаменитый «Апостол» оттиснул во второй половине прошлого века… Только, я полагаю, враки все…
— Что еще знаешь об этом?
— Чем хочешь поклянусь — ничего больше не ведаю!
Чернобородый согласно кивнул.
— Ты все узнал, деньги забрал, карманы вычистил, — плаксиво канючил Лука, благополучно забыв, что денег-то у него было всего ничего — в кабаке за него незнакомец заплатил раза в три больше. — Отпусти ты меня, не нужон я тебе боле. Ну совсем не нужон.
— Правильно, — холодно улыбнулся чернобородый. — Совсем не нужен.
— Так развяжи. Чем хочешь поклянусь, крест поцелую, что ничего никому не расскажу.
— Отпустить-то просто, — не двигаясь, с усмешкой, произнес чернобородый. — Только вот славы имени своего уронить не могу…
— Что у тебя за имя такое?..
— Да простое. Прозвали меня Романом Окаянным.
Тут-то купец и понял, что пришел его смертный час…
Глава 3
ЛИТВА. КРЕСТОНОСЦЫ
«Солнце в этих местах совсем незлое. Добрым, правда, его тоже не назовешь. Ленивое, так, пожалуй, будет выразиться точнее. Изредка оно улыбнется путнику из-за черных туч, и на том спасибо. А так — вечные дожди да снега, снега да дожди. Волей-неволей загрустишь, поддавшись дурному настроению.
