Николай Свечин - Завещание Аввакума
Марк перехватил взгляд Лыкова, обернулся и успел увидеть профиль незнакомца.
— Во! — шепотом сказал он. — Вчерась он сидел в ресторации через два столика от нас.
— Я его запомнил, — тихо ответил Лыков.
— Быстрее в магазин, — заторопился Гаммель. — А вам, голубчик Алексей Николаевич, спасибо большое за доставленные сведения. Еще более благодарны будем, ежели завтра, как обещали, в записях это все доставите. И этого бы, серого… узнать, кто таков, почему вокруг вертится.
— Все сделаю, Абрам Моисеевич, — кивнул Лыков, и они разошлись.
Повернувшись, Алексей увидел далеко впереди быстро удаляющегося «серого», догонять его было бессмысленно, и он отложил незнакомца на ужо. А пока надо было продолжить обход.
Лыков пересек Царскую улицу и вышел на Главный бульвар, обошел «свои» ряды — Серебряный, Астраханские большой и малый, по Сибирской улице прогулялся до Пушного ряда и вышел к Обводному каналу, недавно переименованному в Бетанкуровский. Канал огромной подковой огибал территорию ярмарочного Гостиного двора. Параллельно ему была проложена подземная галерея, в которой по трубе текла, перегоняемая из Мещерского озера, вода. Вдоль галереи стояли белые конусообразные киоски числом 20 — спуски в отхожие места, в которых также можно было и курить (вообще на ярмарке курить запрещалось). Галерею с канализацией построил еще Бетанкур шестьдесят лет назад, и она успешно работала до сих пор, служа одновременно пожарным резервуаром с водой; дважды в день открытием специальных шлюзов отхожие места промывались.
Не успел Лыков дойти до белого киоска, как из него сломя голову выбежал татарин в фартуке, по виду уборщик, и закричал тонким визгливым голосом:
— Палисия! Палисия! Суда шипка беги!
Алексей мигом подскочил и схватил кричащего за рукав:
— Я — полиция! Говори, что случилось? — и махнул вынутой из кармана полицейской бляхой.
Татарин посмотрел на бляху и на Алексея ошалелыми глазами и выдохнул:
— Мертвая тело!
Глава 2
След Аввакума
Самокатная площадь.
Тело мужчины, около 45 лет, чисто одетого, было спрятано в комнатушке, в которой татарин хранил метлы и веники. Через полчаса покойник лежал в секретном депо полицейской части, причем огласки при перевозке тела избегнуть не удалось; ярмарка уже потихоньку гудела и перешептывалась.
Пристав Львов заскочил, расстроенный, на минуту, посмотрел на убитого (дыра аккурат в сердце и орудия рядом нет, ясно, что не сам) и сердито пробормотал, глядя на хмурого Ничепорукова и вытянувшегося рядом во фрунт Лыкова.
— Ярмарка только завтра, а первый покойник уже сегодня! Ну, спасибо, Ничепоруков! Уж от восьмого квартала никак не ожидал. Отличились, етит твою мать! Через полчаса доклад его превосходительству, то-то он обрадуется!
И убежал, схватившись за красивую ухоженную голову.
Ничепоруков расправил плечи, глянул с усмешкой на Лыкова:
— Эх-ма, Лексей, мы же с тобою и виноваты, что покойника нашли! Ну, начальство ушло, давай за работу.
Убитого уже осматривал полицейский врач Милотворжский. Лыков с квартальным подошли к телу, тут распахнулась дверь, и вбежал сыскной надзиратель Здобнов.
— Ага! — только и сказал он и присоединился к наблюдавшим.
Милотворжский зондом прощупал рану в груди убитого, потом осмотрел все тело, хмыкнул («особых примет нет») и обратился к Здобнову и Ничепорукову:
— Значит так. Нанесен один удар, острым предметом, в сечении трехгранным…
— Штык? — тотчас же перебил Здобнов.
— Нет, скорее, стилет, хотя и штык не исключается. Смерть наступила тотчас же — удар очень точный, бил человек опытный. Содержимое желудка сообщу вечером после вскрытия. Покойник мертв примерно с полуночи. Пока все! — и Милотворжский удалился, помахивая тросточкой.
Ничепоруков хмыкнул и молча, умело стал осматривать снятую с покойника одежду, передавая затем вещи сыщику. Здобнов так же молча срисовал в блокнот метку с пиджака и носового платка. Алексей стоял рядом, спокойно сознавая свою ненужность — он молодой, его дело учиться у старших. Скосив глаза на мертвое тело, он вдруг увидел то, чего не заметил доктор, и тронул за плечо Здобнова:
— Иван Иванович! Поглядите-ка на его ноги.
Здобнов отложил сюртук, глянул и аж крякнул:
— А ведь точно! Колченогий покойничек-то.
Ничепоруков прикинул пятерней:
— Так точно, Иван Иванович, левая нога на полтора вершка короче правой.
— Дай-ка, Алексей, его ботинки. Ну, вот, следовало ожидать — каблуки разные, левый каблук выше на те же полтора вершка. Вот и особая примета нашлась, теперь и опознать легче.
Тут Ничепоруков что-то выудил из брючного кармана убитого и выложил на стол; это была новенькая визитная карточка.
— «Вологожин Петр Никанорович, Ижевск, Успенская улица, собственный дом» — прочел Здобнов и недоверчиво хмыкнул. — Сомнительно как-то. Свои карточки по одной не носят, а сразу хоть с пяток. Потом — часов, документов, бумажника нет, а визитная карточка имеется. Не заметили или подбросили, чтобы со следа сбить?
— Алексей, проверь в паспортном столе этого Вологожина, где его прописали, — скомандовал Ничепоруков, и Лыков полетел в канцелярию полицмейстера. Через четверть часа, когда квартальный с сыщиком как ни в чем ни бывало пили чай, он вернулся в секретное депо и доложил:
— Вологожин Петр Никанорович в паспортном столе не прописан. Прикажете подготовить запрос в Ижевск?
— Сам подготовлю, — отмахнулся Здобнов. — Что думаете, господа? Купец он или так, водки попить приехал, да арфисток пощупать?
— Купец должон прописаться… — подумал вслух Ничепоруков, отхлебнул чаю и добавил: — … А по виду, однако, купец.
— Я тоже думаю, что купец, — веско сказал Здобнов. — Колченогий… И трехгранный стилет как будто где-то уже мелькал.
— Иван Иванович, — напомнил ему Лыков, который никогда ничего не забывал. — Сводка из Петербургского сыскного от семнадцатого июня. Сашка Регент убил стилетом совладельца ресторана «Додон», после чего, по непроверенным сведениям, скрылся в поволжских городах.
— Молодец, Алексей, — одобрил Здобнов, — сейчас, после твоих слов, и я вспомнил. Значит, Сашка Регент? Серьезный субъект. Ты все мечтал сыскную работу поглядеть — вот тебе и подфартило.
Ничепоруков со Здобновым добродушно рассмеялись, Лыков хотел обидеться, но передумал. «Чем бы их подкузьмить?» — подумал он. — «Вот возьму сейчас и открою что-нибудь, чего они не заметили. Нашел же я особую примету, а и доктор, и они просмотрели».
Он стал перебирать одежду убитого, повертел карточку. Здобнов толкнул в бок квартального надзирателя, они добродушно и понимающе хихикнули. Не обращая на них внимания, Алексей взял левый ботинок и начал его пристально изучать. Утолщенный каблук. Только ли, чтоб не хромать? И для тайника удобно.
Он надавил сильно пальцами на каблук, и вдруг тот отъехал, как на полозьях, и в ладонь Лыкову выпал бумажный шарик.
Здобнов мигом соскочил со стула, навис над плечом, но шарик не взял. Алексей развернул бумажку — это был чистый лист папиросной бумаги; внутри него оказался какой-то с виду пергамент или просто изрядно пожелтелая четвертушка, и на ней — сильно выцветшие старославянские вкривь написанные буквы.
— Ну-ка, вспоминай гимназию, господин коллежский регистратор, — серьезно сказал сыщик. Ничепоруков тоже смотрел на Лыкова поощрительно, как бы говоря: давай, молодой, рой землю, твоя карта идет.
И Алексей стал медленно, с трудом разбирая буквы, читать: «Возлюблении чада мои их же аз люблю воистинну друзии прелюбезные… Аз сижу под спудом засыпан в Пустоозерье несть на мне ни нитки токмо крест с гойтаном да четки в руце… Предвижу конец мой близкий от никонианских последышей козней но… дерзаю со еретики братися до смерти по матери нашей святая Божей церкви. Молю вас грешный…», тут буква «п» в кружке… и конец фразы: «бью челом невсклонно…»
— Сейчас, Иван Иванович, я вспомню.
Лыков сел, обхватил голову руками, молча думал секунд тридцать. Потом встал и доложил:
— Судя по слогу, а также по упоминаемому в тексте Пустоозерью, рукопись может принадлежать перу протопопа Аввакума или одному из его сподвижников. Он провел в Пустоозерском остроге последние пятнадцать лет своей жизни и был там же и сожжен, кажется, в 1682-м году. В остроге, в земляной яме он много писал: мемуары, послания, религиозные сочинения. С ним вместе сидели еще трое — Епифаний, Лазарь, третьего не помню, и все они тоже много писали, но мне почему-то кажется, что это автограф Аввакума.
— Письмо или мемуар Аввакума. Хгм… Это он написал известные «Записки»? — спросил Здобнов.
— Точно так, Иван Иванович. Аввакум очень почитаем староверами. О прошлом годе, как писали «Московские ведомости», купец Викула Морозов купил неизвестный оригинал послания Аввакума княгине Урусовой за пятьдесят тысяч рублей.
